— Саид! Саид! — закричал кто-то оттуда.
Этот крик меня фазу привел в себя.
На минуту все опешили, но Саид побежал со всех ног на зов. В то же мгновенье один: из всадников стащил женщину с лошади, положил к себе поперек седла и поскакал, желая проскочить мимо нас.
Карабек бросился навстречу ему. Всадник, желая обскакать, сбил лошадь в снег. Лошадь делала отчаянные прыжки. Но ноша была ей не под силу, и когда спуск был уже в десяти километрах, она прыгнула вдруг, как бы переломилась надвое, сломав хребет. Это решило все. В тот же момент Саид и Карабек настигли беглецов. Еще через пять минут Саид подвел ко мне Сабиру. Она захлебывалась слезами, говоря:
— Меня Туюгун в Дувану везет. Барон продал, — и она жалобно смотрела на меня.
Здесь я взглянул на Туюгуна и поразился: это был наш друг, киргиз из Кашка-Су!
— Самый большой бай в Кашка-Су, — оказал сквозь зубы Саид.
— Это «Шапка из куницы»! — воскликнул я.
— Ну и что же, — ответил Карабек, — он хотел, чтобы мы другом его считали. В горах, говорят, у него тысяча баранов. Спроси у Саида…
Теперь я все понял: этот киргиз был заинтересован в том, чтобы мы скорее покинули Кашка-Су. Вот откуда ячмень. Вот откуда и встреча у Мазара во время бурана: он тогда уже вез Сабиру, боялся, что мы увидим…
Во теперь от прежнего «Шапки из куницы» не осталось и следа: притворяться было некчему. Он подошел к нам и вдруг начал ругаться самыми грубыми словами.
Также ругаясь, он ударил Сабиру, в ту же секунду Саид ударил его в грудь. Туюгун, падая, сел на снег и сейчас же вскочил.
Скаля зубы и проклиная всех нас, он вынул нож и пошел на Саида.
Саид схватился за свои ножны. Ножа не было. Повидимому, нож выпал, когда поднимали лошадей.
В тот же момент Карабек бросился под ноги Туюгуна и тот свалился. Этим моментам воспользовался Саид и вырвал у Туюгуна нож.
Наши верблюдчики навалились на Туюгуна, он кричал и ругался, катаясь по снегу.
— Стой! стой! — закричал я, но меня не слушали. «Еще зарежут», — мелькнула у меня мысль.
Туюгуна подняли и держали за руки. 0н плюнул в лицо Саиду. Саид ударил его ногой в живот. В стороне кричала старуха— мать Туюгуна. Ее огромный белый тюрбан развязался, и ветер, подхватив конец метра в три, трепал его и щелкал им, как бичом…
— Сабира, вы записались в сельсовете? — спросил я.
— К чёрту сельсовет! — кричал Туюгун. — Я мусульманин!
— Вы, мусульмане! — кричала мать Туюгуна. — Отпустите мусульманина с его женой.
Караванщики колебались. Джалиль же сидел в стороне на снегу, не участвуя в споре, и внимательно прислушивался к происходящему.
— Я батрак! — кричал Саид. — Я семь лет работал на Барона за Сабиру, и он обманул меня.
— Иди к шайтану! — кричал Туюгун. — Я деньги платил, а ты продался, ты не мусульманин, ты консервы ешь!
— Мы все не мусульмане! — закричал Карабек. — Все. Мы все консервы ели. Все, правильно? — спросил он караванщиков.
— Ели, — ответили они.
В это время еще двое караванщиков поднялись на перевал, с лучшими кусками мяса застреленной кобылы. За ними шел старик, владелец павшей кобылы.
— Туюгун! — закричал он, подходя к собравшейся группе. — Басмач моего сына убил. Мусульмане, — обратился си к караванщикам, дайте мне зарезать его. Кровь за кровь! — и он схватил себя за бороду, взывая к аллаху.
— Только не резать, — сказал я и задержал старика.
— Какие мы мусульмане! — сказал караванщик. — Мы консервы ели.
— А потом еще отвечай! — сказал другой.
— Не отдавайте своих девушек в Каратегин. Что у вас, парней мало? У тебя, Джураиб, — обратился Карабек к одному киргизу, — невесту увезли в Каратегин, у Саида увозят, — так у вас всех жен, дочерей и невест увезут. Не отдадим Сабиру в Каратегин.
— Правильно! — кричали караванщики.
— Пустите! — кричал Туюгун. — А не пустите, всех порежу!..
Тут вдруг подошел Джалиль Гош. Он молча оттолкнул в сторону Карабека и старика-таджика, потом вдруг схватил Туюгуна поперек туловища и подбросил с огромной силой.
Туюгун взлетел на воздух, перевернулся и, отлетев вниз метров на десять, шлепнулся в снег и исчез под ним. Склон был очень крут.
Мать Туюгуна закричала.
Я смотрел в бинокль вниз.
Через несколько времени далеко внизу показалась барахтающаяся фигура человека.
— Поехали, — оказал Джалиль Гош.
Я повесил бинокль на шею и пошел к спуску. Алай шагал за мной.
— Начальник, — сказал Карабек, — старик просит его взять с собой, я ему сказал:
«Садись, папаша, мы твою лошадь есть будем, а ты на нашей поедешь. Правильно?»
— Хоп, майли, — ответил я.
Саид усаживал Сабиру на лошадь.
— Если хочешь, — сказал я ему, — в Карамуке останешься с Сабирой.
— Нет, — ответил он. — Нагонит Туюгун, резать будет.
Пока Туюгун поднимается по этой дороге снизу на перевал, утро будет. А утром мы поедем дальше. Сабира нам обед варить будет.
— Делай, как тебе лучше, — ответил я, радуясь, однако, что они поедут с нами.
Караванщики ободряюще хлопали Саида по плечам, и каждый приписывал успех дела себе. Особенно старался появившийся откуда-то Шамши.
— Это моя дочь, — говорил он. — Я бы ни за что не отдал ее Туюгуну. — А ты бери — уж так и быть…
Спуск был крут, но в то время как на восточной части гор было много снега, здесь его почти не было. Усталые и измученные, мы поздно ночью подъехали к Катта-Карамукской чайхане.
— Где сельсовет? — опросили мы.
Чайханщик показал в темноту.
— Позови скорее председателя.
Пока варилась в котле конина, караван все подтягивался. Пришел председатель, заспанный человек в тюбетейке.
— Нам нужно срочно записать в загсе двух молодых людей, давай скорее, — сказал я.
— Что ты, что ты! — и он изумленно замахал руками. — Скоро ночь. Завтра утром.
— Э, утром… — протянул Карабек. — До утра Туюгун еще может сто раз приехать.
— Сейчас надо, — сказал я.
— Секретаря нет.
Тут из темноты выступил вперед Джалиль Гош. Он вдруг скинул с плеча ружье и навел его на председателя. Глаза его налились кровью, и рука уже нажимала курок.
— Ах ты, сын змеи! — воскликнул Джалиль. — Разве ты не видишь, что люди любят друг друга и опешат… Дай сюда твое чернильное сердце!
«Опять этот медведь! Он натворит нам беды», — мелькнуло у меня.
— Джалиль! — закричал я. — Стой!..
— Что такое? Вы врываетесь, как бандиты!.. — закричал перепуганный председатель. — Ваш человек… Ваши люди…
— Я не его человек! Ах ты, земляная кровь! — закричал Джалиль. — Я сам Джалиль Гош! Только вместе ехали до Катта-Карамука. Я сам Джалиль Гош!..
Но тут я решительно схватил дуло его ружья и с силой отбросил его в сторону. Джалиль удивленно замолчал. Я извинился перед председателем, как мог.
— Ну, как хочешь, — пробурчал Джалиль, пожимая плечами; очевидно, он искренно недоумевал, почему я отказался от его помощи. — Прощай. Я ушел, — сердито сказал он и зашагал в темноту горного кишлака.
Председатель продолжал жаловаться. Однако вскоре нашелся секретарь, появилась печать. Все мои погонщики столпились в чайхане, посмотреть на совершение процедуры, которую, может быть, некоторые видели впервые: венчание без муллы.
Я воспользовался этим, чтобы сказать небольшую речь. Страшная усталость валила меня с ног. Я не помню, о чем я говорил. Помню только, что это было от души, я говорил то, что волновало меня.
Перед моими глазами плыли лица киргизов с полуоткрытыми ртами, лампа «молния» с разбитым стеклом, убогая обстановка бедной горной чайханы…
Помню только, что говорил я и о темноте прошлого и о тяжелых здешних дорогах, о будущих богатствах, о наших посевах и о детях этой долины — пастухе Саиде и девушке Сабире, — словом обо всем, и все это было довольно бессвязно, но как-то шло под стать общему настроению, и все поняли меня… Сабира вдруг зарыдала, не вынеся напряжения от всего пережитого.
Саид тер глаза кулаками.
К всеобщему удивлению вдруг заплакал и старик Шамши.
Он встал и обнял Саида и Сабиру:
— Знаете что, — сказал он, став вдруг очень важным, — я, пожалуй, вам подарю свой самовар…
Это развеселило собравшихся: все знали, что самовар его был весь дырявый и никуда не годился.
Однако значение этого дара всеми оживленно стало обсуждаться.
Все стали укладываться на ночь. Мы с Карабеком легли рядом, на деревянных подмостках под потолком.
Карабек долго ворочался.
— Что не спишь? — спросил я.
— Вот хорошо, что у Саида и Сабиры так кончилось… — оказал он, поднявшись на локти. — Эх, товарищ Кара-Тукоу, вот что я тебе сказать…
Но не найдя нужных слов, он махнул рукой и лег.
— Азама не привязали на цепь, — вдруг сказал он сердито. — Плохой порядок.
— Я тебя сейчас зарежу, — говорил Карабек.
Но тут проснулись Саид и Сабира.
— Что такое? — спросил пастух, вскакивая.
— Ничего. Тебе какое дело? — грубо сказал Карабек, сплюнув и отпустив самовар. Старик, готовый до этого уже заплакать, просиял.
— Хорош, хорош самовар! Я его еще починю в Гарме, — сказал он, поглаживая дырявую посудину дрожащими руками.
— Конечно, отец. Тебе просто все завидуют! — звонко засмеялась Сабира.
Все расхохотались. Вошедшие караванщики стали осматривать самовар, похлопывать его руками и причмокивать, подмигивая и смеясь:
— Ого! Это да! — говорили они. — Только опасно такую драгоценность везти Голубым берегом: как бы ее не разбило камнями!..
В это время в чайхану ворвался глухой, отдаленный гул. Волна воздуха приоткрыла дверь и вновь закрыла ее, стекла тихо вздрогнули: где-то в торах происходили обвалы. Это сразу напомнила всем, что надо спешить, и караванщики вышли на улицу, принялись вьючить лошадей и ослов.
Уже через полчаса караван был готов к отправлению. Солнце освещало верхушки гор. Кишлак стоял в тени, между скалами; мы находились на западном склоне, теперь прохлада будет стоять до второй половины дня. Но снега здесь было уже мало, зеленела кое-где трава.
Население кишлака вышло провожать нас, пришел вчерашний председатель. Я вспомнил Джалиля Гоша. «Куда он делся? — подумал я. — Наверное, уже скачет где-нибудь по ущельям…»
Я зашел в чайхану захватить портфель и сумку. В это время чья-то лошадь застучала копытами за окном, всадник остановился и соскочил на землю… В комнату вошел Джалиль Гош. Он был хмур и все время передвигал шапку ка голове, поправляя белую повязку.
— Ну что же, прощай, — оказал я, собирая бумаги. — Ты что-то хотел сказать?
— Да, — сказал он, — я хотел сказать: слышишь — падают камни?
Глухой гул обвалов потряс домик.
— Это камни. Скоро они будут падать на Голубом берегу.
— Да, я знаю.
— И ты не знаешь дорогу. И можешь не успеть…
— Постараюсь.
— А ты слышал про Голубой берег?
— Да, да, все слышал, — досадливо махнул я рукой. — Он убивает всех неверных, всех уполномоченных, всех коммунистов. Может быть, агронома он не тронет…
— Да, да, да. И он задавит тебя тоже. И я хотел тебе сказать, что так тебе и нужно, потому что ты не веришь в бога. Вот.
Джалиль сплюнул сердито и пошел к выходу. В дверях он остановился.
— Все? — опросил я.
— Нет еще. Вот я все думаю, много думаю: сегодня ночью сел на коня, ездил, опять вернулся. Какой ты такой удивительный человек! Я не видел такого человека: ячмень тебе везти — ты в буран идешь, в снег идешь, в Голубой берег идешь. Что ты привязался? Чего тебе такого здесь надо?..
— Мне, Джалиль, надо перевезти в Гарм ячмень и обратно доставить семена. Я же тебе говорил. Их нужно успеть посеять, чтобы в Алайской долине росла пшеница. Только и всего.
— Мне нет дела до твоей пшеницы! Убирайся, куда хочешь. И Голубой берег пусть тебя убьет, как хочет…
— Ты боишься Голубого берега?
— Джалиль не боится Голубого берега! — рассердился Джалиль. — Джалиль ничего ему не сделал! Он сам едет теперь в Большую Дувану.
Новый, еще более сильный раскат грома раздался в ущельях. Стало тихо. Смолкли на минуту крики ишаков, за забором крикнул петух и замолк, словно кишлак прислушивался: где-то летела очередная лавина с гор.
— Ну вот, — сказал Джалиль. — Еще я хотел сказать: я тоже еду к Дувану. Я дорогу знаю. Едем вместе.
Так неожиданно закончив разговор, он отправился к своему коню. За мной пришел Карабек.
— «Молчащий язык» опять едет? — спросил он.
— Да, он знает дорогу.
Карабек насупился.
— Ага, Джалиль знает дорогу, а Карабек не знает дорогу, — сказал он. — Хорошо. Карабек стал плохой. Он может остаться здесь…
Я попытался успокоить его: «Один человек хорошо дорогу знает, два — еще лучше». Но 'Карабек остался недоволен. Он поставил своего коня в самый конец каравана, сел на него и стал глядеть в сторону с самым безучастным видом. Однако через минуту он крикнул мне:
— Хорошо, начальник, а петь тоже Джалиль будет? Смотри, молчит, не поет каравану ничего; молчащий проводник — плохой проводник. Он худо проводит караван. Я петь не буду!
— Ну тогда мы погибли! — испуганно сказал я.
— Хорошо, я буду петь! — крикнула, смеясь, Сабира и поскакала вперед. За ней двинулся Саид. Сабира звонко запела.
Мы тронулись в путь. Покачивая неодобрительно головой, Карабек продолжал ехать сзади.
Часть третья
ОВРИНГИ
Мы въехали в страну Каратегин. Алайская долина осталась за перевалом.
Как будто в совсем другой мир попали мы. Кругом зеленела трава, стада тучных коров паслись на лужайках. По склонам ходили отары овец.
Правда, горная тропинка была еще в снегу. И в вышине сверкали ледники. Но солнце сильно пригревало землю, и снег быстро испарялся.