Потом он добрался до кибитки старого Сарыбая. Это был странный бобыль, ведущий одинокую жизнь. Его Джалиль знал давно, по прежним посещениям этих мест, и никогда не видел спускающимся с гор, да и не удивлялся этому: каждый живет, как хочет.
— Какую охоту дает аллах? — только опросил он, придя к старику.
— Ничего, слава ему.
И они больше ни слова не сказали друг другу, прожив вместе несколько дней в кибитке старика.
Очень высоко, в синих горах над голубым берегом, среди арчи, у водопада, стояла эта кибитка, сложенная из камней. Широкая у земли, она суживалась кверху, из отверстия выходил узкий столб дыма. Камни кибитки были скреплены между собой глиняным цементом. Его приготовляли, добавляя к глине ячменную муку; так строили тут с давних пор.
Гигантский водопад у кибитки не был похож на другие водопады в окрестности.
Со свистом и шумом вырываясь прямо из скалы широкой круглой волной в один метр диаметром, он, описывая дугу, срывался в трехсотметровую глубину, разрываясь в падении своем на миллиарды радужных брызг.
С двенадцати часов дня, когда дули западные ветры, облако брызг ветром отклонялось к отвесной стене скалы. Вся стена заросла изумрудными мхами, брызги застывали на мху. Мох просвечивал сквозь лед, и глыбы льда играли разноцветными огнями.
Во время ветров кибитки не было видно совершенно, ни с запада, ни с севера. Ее закрывали тучи брызг.
Единственный путь к кибитке шел у подножья водопада, где образовалось озеро. Озеро казалось черным, как уголь. Воды в нем не прибавлялось, хотя водопад ревел, не замолкая ни на секунду. Множеством ручьев, по расщелинам, вода опадала вниз с гор, в Сурх-об. У озера зеленела арчевая роща.
Когда по утрам лучи солнца врывались из-за синей скалы, зажигая водопад радугой, воздух наполнялся свистом и воркованьем: тысячи голубей слетались сюда.
«Крр-крр», — пели голуби. Слетались они и вечером, когда исчезающее солнце гасило радугу водопада, зажигало багровые огни высочайших ледников на вершинах гор. Солнце уходило, эти факелы гасли один за другим, и долго еще только две высочайшие вершины краснели среди наползающих черных теней. Это сверкали пик Ленина и пик Сталина.
И каждое утро они первыми загорались радостными, яркими огнями. Тени отступали, корчились, уползали, уменьшались и исчезали. Молчаливые охотники каждый день просыпались в этом мире гор.
Стар Сарыбай, очень стар. Много снега насыпали зимы ему в волосы. Редко ходит охотиться Сарыбай на кликов, больше питается голубями. И давно висит на стене карамультук. Пороху мало, и пуль почти нет, да и годы не те.
Сарыбай еще на рассвете встал, надел чареки с теплыми портянками на ноги, надел чапан на куньем меху, подпоясался платком, засунул бутылочку с табаком за пояс, перекинул через плечо сетку и, взяв в правую руку палку, вышел из дому. Джалиль тоже встал. Очень худая рыжая сука подошла к нему, виляя хвостом, и жалобно заскулила. За ней, переваливаясь и падая, спешили шесть щенков. Сарыбай ударил суку ногой в бок, она жалобно завизжала и бросилась в сторону. Сарыбай, шепча молитву, шел вниз. У озера он замедлил шаги и тихо пошел, опасаясь, что от шуму сорвутся сверху льдины: часто льдины, намерзшие на скале за зиму, срывались вниз со скрежетом и грохотом.
— Шумно идешь — обвал сердится и за тобой гонится, зачем разбудил его, — сказал только Сарыбай.
Эту истину и Джалиль давно знал, но подтвердил кивком головы. Они тихо прошли по берегу озера. Дальше, за берегами, стояли разрушенные дождями, снегами, ветрами и солнцем синие скалы, с которых срывались обломки и катились по обрыву вниз.
Сарыбай остановился у зарослей арчи, у самого берега, и внимательно посмотрел на скалы.
— Шайтан-гора, — сказал он.
И это знал Джалиль. И то, что на эту скалу нельзя ступать, так как бог будет гневаться… Так дошли они до длинной узкой щели в камнях, при выходе ручья из озерка. Неровные края щели громоздились, стремясь ввысь. У того места, где свалился сверху камень, образовался проход с одного края щели на другой. Сарыбай размотал длинную сеть и тщательно накрыл ею щель на протяжении пятнадцати метров, привалив края камнями.
Это заняло около получаса. До восхода солнца оставалось ждать недолго. Он вынул бутылочку и, насыпав наос на ладонь, опрокинул его под язык. Джалиль вынул свою бутылочку с табаком.
В тот момент, когда пик Ленина вспыхивал на солнце, Сарыбай подошел к большому, но довольно легкому обломку песчаника и, подложив палку, столкнул его в щель метрах в десяти от сети. Камень полетел вниз. Щель наполнилась гулом и треском. И вдруг весь воздух задрожал и засвистал вокруг. Тысячи голубей, как пули, вырвались кверху из щели. Щель была их извечным жилищем. В щели жили, неслись и выводили птенцов сотни голубей, и сейчас словно занавес из перьев поднялся перед Джалилем, закрывая сверкающую макушку пика Ленина. Тысячи голубей, поднимая ветер, летали кругом, возвращая тьму ночи.
Много испуганных голубей попалось в сеть. Они рвали ее вверх, и только камни, привязанные к краям, удерживали сеть.
Подождав, пока голуби выбились из сил, Сарыбай за веревки подтянул сеть на один край короче, перевязал веревки к камням и, сев на корточки, засунул руку в сетку, где бились в теплой куче голуби. Вынув голубя, он захихикал и отер гной на глазах. Погладил голубя, поднес ко рту и перекусил шейку. Голубь забился, кровь залила разноцветную грудку. Сарыбай отбросил его в сторону, где он долго трепыхался, не желая умирать. Затем Сарыбай вынул другого и, снова погладив, перекусил шейку. Через некоторое время работа была кончена.
— Бир-юз-елик-кырык-каптор… — пятьдесят четыре голубя. Мало, — с сожалением вздохнул Сарыбай и сложил голубей в сетку.
Джалиль с интересом наблюдал эту процедуру. Такой способ охоты ему не понравился, однако он ничего не оказал старику.
Не успел Сарыбай пройти и один километр, как вдруг заметил на соседней вершине дым от костра. Выругавшись, он свернул с дороги вправо. Очень далеко внизу также дымил костер. Выругавшись еще раз — костры, очевидно, требовали от него какого-то дела, а он был ленив, — старик пошел поскорее вверх, но ноша мешала.
Тогда, бросив голубей, он стал быстро взбираться на скалу, у которой стояла кибитка. Поднявшись, он вынул кремень, огниво и трут. Через пять минут трут, приготовленный из древесного гриба, задымил. Раздув трут, старик положил сухую хвою арчи, на нее дрова из большой кучи рядом и раздул огонь. Еще через десять минут огромный костер пылал вовсю. Тогда Сарыбай положил на него сырые ветки арчи. От этого сразу пошел густой дым.
— Знамение домуллы, знамение домуллы, — шептал старик. Расстелив платок, стал на колени, приложив руки к ушам, и начал молиться.
Джалиль очень удивился всему этому, однако тоже опустился на колени: наверное так нужно!
Через пятнадцать минут километра четыре на восток зажегся еще один костер. Значит, оттуда увидели костер старика.
— Дошел знак домуллы, дошел знак домуллы, — шептал старик и разобрал костер, затаптывая тлеющие угли ногами, бросая на них куски тающего снега.
В это время его привлек собачий визг. Сарыбай внимательно посмотрел вниз и, сам взвизгнув от злости, побежал вниз.
Он поспел вовремя: собака со своими щенятами, порвав сетку, начала есть голубей. Старик, брызгая слюной, ругался, вырывал голубей у щенят, которые еще не могли, съесть их, а только грызли перья и визжали от голода и азарта.
Собака испугалась старика, но, слишком голодная, чтобы убежать, старалась проглотить целиком голубя.
Тогда старик, быстро замотав в сетку оставшихся голубей, бросился на собаку и ухватил голубя за торчавшие изо рта крылья.
Скупой и жадный, он считал, что собака сама должна себе добывать пищу. В былое время они вместе охотились, и собака не раз ловила молодых кииков и задерживала раненых. Не раз она спасала жизнь старика. Теперь она одряхлела и не окотилась больше.
Старик выл, колотил ее по голове. У собаки из ноздрей полилась кровь. Она жалобно визжала, но голубя не выпускала изо рта.
Задыхаясь от слюны и бешенства, старик вынул нож и ударил собаку. Сука пошатнулась, но голубя не выпустила.
Но тут новое явление отвлекло внимание старика и Джалиля. По тропинке от кибитки к ним бежали три человека. Первый размахивал длинной палкой. К своему удивлению, Джалиль узнал в нем дервиша из Кашка-су «Палку Моисея». Только сейчас он не прыгал и не кривлялся, был по всей видимости нормален, только громко кричал что-то. Очевидно, волнение заставило его забыть присутствие постороннего — Джалиля Гоша.
— Они вышли из Дуваны! — крикнул он старику подбегая.
Но тут; заметив Джалили, он отвел старика в сторону и начал ему что-то энергично шептать и размахивать руками, указывая на Голубой берег. «Домулла… пшеница», — услышал только Джалиль.
Очевидно, это было что-то важное, так как скупой старик даже позабыл о собаке, и она стала спокойно пожирать голубей. Ни слова не говоря, все пришедшие и старик бросились к озеру, обогнули его, взбежали на холм и, дойдя до окал, начали подниматься на… Шайтан-гору. Это окончательно поразило Джалиля: мошенники-дервиши, больше всех болтающие о святой пещере, о наказаниях, сами пошли как ни в чем не бывало на запретную гору!..
Первое время Джалиль был возмущен только этим и не обратил внимания даже на грохот. Это с горы начали падать камни на тропинку Голубого берега. Джалиль прислушался. Странное поведение старика, появление дервиша, его слова подсказали ему догадку: это, наверное, караван агронома Кара-Тушу и Карабека идет сейчас внизу. И тут вдруг он все понял: Сарыбай и дервиши… сбрасывали камни на проходящих внизу путников.
Джалиль вскочил. Ему было известно отлогое ущелье, ведущее напрямик к Голубому берегу. Спотыкаясь и шлепая сапогами по воде ручья, он побежал вниз…
Так мы встретили его внизу, у выхода из расщелины. Когда он прибежал вниз, камни по обе стороны от расщелины продолжали еще падать.
— Идем сюда, — сказал Джалиль. — Налево и направо на тропе камни убьют. Если пойдешь, сильнее будут падать. Один выход наверх — здесь…
Торопясь и скользя, мы ползли за ним наверх и вскоре без особого труда выбрались к кибитке старика Сарыбая.
— Отдыхай тут, — оказал Джалиль. — Потом — в Дувану. Там домулла сегодня праздник делает. Лепешки дарит. Ядовитые станут хорошими.
— Лепешки?!
Теперь мне все было понятно: вот зачем обман Шамши и Джоддывая; лепешки будут есть как безвредные; но ведь мы снова подменили зерно протравленным, и все отравятся!
— Скорее туда! — закричал я.
Но путь пo горам теперь был далек: в Дувану мы не могли добраться раньше вечера.
ЧУДО В ДУВАНЕ
Убегая от Голубого берега, наши караванщики не потеряли ни одного животного. Но это возвращение походило на скачку с препятствиями.
Все население кишлака выбежало смотреть.
— Дувана! — кричали они. — Сумасшедшие! Вас аллах наказал! Покайтесь!
— Сами вы Дувана! — огрызался Асан, сверкая глазами из-под нависших бровей. — Не даром и название кишлака такое. Вы и есть большие сумасшедшие.
Перепуганный Шамши молчал.
Больше всех кричали и лезли в драку с Азимом и Асаном наши пьяные караванщики, благословляя аллаха, что он наказал неверного Карабека, Сабиру и начальника.
Караванщики хотели сейчас же увести своих лошадей, но Асан взвел курки и клялся, что застрелит первого, кто тронет лошадь с зерном.
— Доедем до чайханы, сгрузим зерно, — говорил он, — и берите лошадей.
Зная Асана, толпа грозила ножами, но каравана не трогала.
Проезжая мимо председателя сельсовета, Азим потребован, чтобы ему помогли. Но председателя самого окружила толпа. Барон и Туюгуи требовали, чтобы Саид был арестован. Они теперь обнаглели, полагая, что я и Карабек погибли.
— Начальник делал преступления! — кричали они. — Саид ему помогал.
Чайханщик демонстративно не захотел пускать к себе Азима и Асана с караваном. Асан вынужден был искать другое помещение, но все отказывали. Зерно сгрузили прямо у дома председателя.
Караванщики, подав заявление о выходе из ТОЗа, забрали своих лошадей. Вскоре вновь пришли требовать уплаты за перевозку груза посевным зерном. Барон и Туюгун их поддерживали.
— Первого, кто возьмет хоть кило, — закричал Асан разозлившись, — застрелю, как собаку!
— Чего ты, дурак! — кричал из-за глиняного забора Барон. — Все равно начальник и Карабек подохли; что тебе: зерна жалко? Скажем, что камни унесли.
— Это — колхозное зерно! — закричал Асан. — Ты должен понимать, иди сюда, я поговорю с тобой как следует. Ты продался домулле.
— Домулла — святой, он сегодня снятое дело сделает! — закричал Барон. — А я мусульманин, я честный мусульманин, и ты получишь зерно, если ты сделаешь так, как я тебе говорю.
— Будь проклята твоя борода! — ответил Асан. — Ты торгуешь племянницей. Ты хотел отравить моего доса — Садыка. Я доберусь до тебя.
— Я мусульманин! — закричал Барон. — Я честный мусульманин, а Садык — кашгар, он браминам верит, я мусульманин. Я правоверный.
Домулла был доволен. Все шло так, как он распорядился. Часть зерна была перемолота, и из муки испекли лепешки, причем дервиши внимательно следили, чтобы никто не съел ни кусочка, а то еще откроется до освящения, что зерно не ядовитое.
Лепешки, завязанные в платки, лежали кучами здесь же, в мечети. Все было приготовлено для чуда.
Официально также все было готово. Были составлены в сельсовете акты о гибели первого каравана ишаков, о гибели начальника и Карабека. Председатель отказывался их подписывать. Барон заставлял его. И тут Шамши вдруг выступил очевидцем нашей гибели. С чувством он рассказывал, как я упал, как мне оторвало голову и даже как он хотел меня спасти. Под конец он заплакал…
Все это было настолько удачно, что домулла решил вывести чудо из рамок, предназначенных только для посвященных, и широко оповестить верующих мусульман.
Из чуда домулла думал извлечь несколько выгод: во-первых, он поднимет религиозное настроение в кишлаках, значительно упавшее в последнее время, во-вторых, докажет, что надо много жертвовать аллаху, переходя Голубой берег, и нельзя быть в пожертвованиях скупым: вот, неверные не хотели дать полмешка зерна и погибли. В том, что мы не вернемся, он, очевидно, тоже не сомневался. Торжествуя победу, он вызвал председателя сельсовета как неверующего убедиться в чуде. Настроение было такое, что Асана и Саида почти силой тоже привели к мечети.
Время шло уже к вечеру. Косые тени тополей уползали, все дальше извиваясь по земле, прокладывая темные дорожки.
Повеяло прохладой. Высоко на минарете кричал муэдзин.
Тысячная толпа стояла на коленях; как по команде, люди склоняли головы, касались лбами земли.
Асан, сидя на корточках в передних рядах, ощущал робость. Что-то похожее на страх закрадывалось в его сердце. Кто знал этих людей? Не разорвут ли его, если он выступит? Брови Асана подымались и опускались — так ставнями закрывают светящиеся окна, — может быть, сомнения закрались в его голову?..
— Аллах, аллах! — закричали дервиши. — Домулла, дай чудо! Дай чудо! — И когда этот гул и грохот разрослись до громоподобного рева, из мечети, что у мазара, вышел домулла.
— Аллах, — оказал он, — посылает вам, правоверные, свое благословение. Аллах подал знамение и сделает чудо. И сыны Магомета задохнутся от радости, и семь небес счастья раскроются над вами… Аллах очистит хлеб от яда, ядовитый хлеб. Вы своими глазами увидите, правоверные, что хлеб сейчас ядовит…
Из передних рядов толпы подвели собаку. Худая и тощая, с шерстью, торчащей клочьями, собака была перепугана, хвост поджала и согнулась дугой.
Вынесли связки платков с лепешками.
— Смотрите, правоверные, смотрите! — : кричали дервиши.
Один из них, помощник домуллы, крикнул: «Ба, ба, ба!» — собака жадно подняла морду и посмотрела нa него.