— Барамиз, — отвечал утвердительно Карабек. — Конечно, поедем. Каратегин, Тегин, Тегин, а-а-а…
И когда я уже задремал, Карабек окликнул меня и сказал:! «А сколько зерна есть?» Я ответил.
Через десять минут Карабек снова разбудил меня:
— Только уже сейчас верблюдов, ишаков собирать надо. Киргиз не дает. Весна идет. Дорога нет!..
— Хоп майли, ладно, — ответил я, засыпая, и вдруг спросил его — Так, говоришь, в мазаре не Шапка из куницы, а дух святой?
— Дух, — сказал убежденно Карабек.
Сквозь сон я слышал, как ревел буран,
и вновь переживал борьбу со снежными волнами в этом огромном разбушевавшемся снежном море, которое называется Алайской долиной…
Под утро я услышал шёпот. Не поднимая головы, я открыл глаза. Карабек и старик Деревянное ухо спорили, наклонившись к свету углей.
— Конечно, дух. В мазаре может только дух прятаться, — говорил старик.
— Нет, не дух! Ты дурак и ничего не понимаешь! — яростно шипел Карабек. — То был ваш толстый киргиз из Кашка-су. Шапка из куницы.
— Давай бросим кости, давай бросим, — затянул старик. — Если твое три раза, тогда не дух, а?
— Давай!
Старик вытащил из кисета смерзшиеся игральные кости, вытер их, и Шамши с Карабеком принялись швырять их, продолжая ругаться и спорить яростным шепотом.
СПЕШАЩИЙ БАЗАР
На третье утро после того, как прошел буран и холодная луна показала над горой свои рожки, в Дараут-Курган съехались киргизы на ярмарку.
Это был последний предвесенний базар. Скоро по долине тронутся, поползут снега и дороги будут закрыты.
Через Дараут-Курган люди спешили вернуться к своим селениям, сделать поскорее все необходимые дела. За окнами нашей чайханы, по улице тяжело ступали горные быки, ревели верблюды. Караван-сарай и все дворы были наполнены бренчанием караванных колокольцев.
Наши верблюдчики уже покинули нас и толкались сейчас по базару, готовясь к возвращению в Кашка-су. Со мной остались только Карабек, Шамши-Деревянное ухо и пастух — Голубые штаны.
«Нужно пополнять караван, чтобы двигаться дальше, в Каратегин. Одни мы ячмень не довезем», — решил я, оглядывая свою «гвардию». Старик Шамши сидел рядом со своим самоваром на корточках и слезящимися глазами смотрел в пространство. Он уже попробовал где-то на базаре немного опия. Этот бедняк только и видел счастье в горсточке дурмана…
Саид лежал на пыльном ковре и угрюмо смотрел на проходящие караваны. Очевидно, он думал о Сабире, оставшейся в Кашка-су.
Только Карабек был, как всегда, бодр. Зашивая дорожный мешок, он своими блестящими черными глазами из-под шапки черных волос осматривал всех нас, стены, потолок. Карабек подмигивал мне, кивая на
Саида. Он держал в зубах иголку и успевал при этом петь что-то.
— Уу-у-у… много караваны… разный человек… — разобрал я только обрывки фраз, смешанных из русских и киргизских слов. — Все едут домой… Одни мы едем в Каратегин. Ай, какой наш большой, богатый караван… Один лошадь, один собака, один бык, один Деревянное ухо, один плачущий пастух…
Тут он перешел на такое завыванье, что я решительно ничего не разбирал кроме одного высокого жужжащего звука. Но то, что не разобрал я в киргизской песне, прекрасно понял Саид. Он вдруг вскочил и посмотрел на Карабека сердитыми глазами.
— Неправда! — закричал он. — Кто тебе сказал, что Саид думает вернуться в Кашка-су? Саид поедет в Каратегин!
Карабек перестал шить и удивленно посмотрел на пастуха.
— А разве я говорил что-нибудь? Конечно, Саид поедет дальше.
Карабек невозмутимо пожал плечами, очевидно, он нарочно решил подзадорить Саида и добился своего.
— Понятно, — добавил Карабек, — зачем Саиду возвращаться в Кашка-су? Он не такой уж дурак. Там его убьет Барон, как убил Джалиля Гоша.
— Барон, Барон, Барон… — забормотал вдруг старик Шамши. — Барон сегодня говорил… Барон говорил, что он не убивал Джалиля Гоша…
— Что, разве Барон уже был здесь? — воскликнул я, но ничего не смог больше добиться от старика. Очевидно, старик фантазировал в бреду.
— А, оставь его, — махнул рукой Карабек, — Деревянное ухо. У него в глазу опий Пойдем караван делать.
Мы вышли с Карабеком на улицу и направились в сельсовет.
Председателя мы нашли в глиняной халупе-канцелярии. Он сидел за столом, склонившись над какой-то бумажкой. Это был высокий киргиз по прозвищу «Тагай-сельсовет». Он радостно поздоровался с нами, молча выслушал меня и долго думал. Потом провел по лицу рукой и сказал:
— Нет. Никакой караван нет в такое время. Посмотри, что делается.
Он подвел меня к окну… Там по улице взад и вперед сновали люди. Это была странная ярмарка спешащих людей. Все торопились завершить свои дела: зарегистрировать в совете женитьбу, продать шерсть, овчины, купить новый котел, запастись на период распутицы мукой, спичками, жевательным табаком, дробью. Большинство продавцов и покупателей было даже верхом на конях, ослах, быках и верблюдах. Они рассматривали товар, не слезая с седел; казалось, что все это может каждую минуту умчаться отсюда и площади и переулки базара сразу превратятся в пустынный поселок…
Необычный базар этот напомнил мне особенности Алайской долины; она представилась мне ввиде огромного блюдца в 180 километров длины. Еще немного — тронутся с окружающих гор колоссальные массы снега и наполнят долину водой…
На лицах людей было написана спешка. Даже нищие, казалось, быстрее чем обычно сновали между всадниками, и старик — продавец сладкой жареной кукурузы — предлагал свой товар с какой-то веселой тревогой.
— Ай, скорей, скорей! Купи бадрак! На, бери бадрак! — кричал он, подпрыгивая на одной ноге…
— Сельсовет не может приказать, — оказал Тагай. — Делай сам караван. Сельсовет поможет…
Мы вышли с Карабеком на крыльцо. Карабек насвистывал что-то, задумчиво качая головой, и хлопал себя плеткой по сапогу. Мимо нас проходили толпы, суета, запахи и яркие краски базара. Это стремительное движение, казалось, было преднамеренно безучастно к нам, и ничто не могло его остановить.
«Вот попробуй делать караван, — подумал ч. — Неужели моя посевная сорвана, и я с ячменем засяду здесь на весну?»
— Тут даже нет ни одного знакомого, — сказал я Карабеку. — С кого начать?..
— Почему нет знакомого? — покачал головой Карабек. — Вот один старый знакомый есть…
Он указал плеткой, и я увидел на противоположной стороне улички Палку Моисея. Юродивый дервиш стоял среди толпы, прямо против крыльца, и смотрел на нас.
Не успел я толком рассмотреть его, как в ту же секунду он исчез, словно растворился в толпе.
Что такое? Уж не преследуют ли меня призраки кишлака Кашка-су?
— Старая собака, пестрый гусь, — сказал Карабек, сплевывая. — Привязался, как ослиный хвост. Пойдем, может быть, тут есть еще и другие знакомые.
МАРИНКА
Медленно пробираясь между рядов всадников и пешеходов, мы шагали вдоль улицы. Острый запах зеленого табачного порошка стоял в воздухе. Он смешивался с запахом жареной баранины и перца, шедшим из чайхан. Среди верблюдов сновали продавцы стеклянных бус, амулетов и всякой дряни. Тут же почти открыто торговали контрабандными товарами.
Вдруг навстречу мне, расчищая себе дорогу криком, выскочил мальчик верхом на осле. Это был Исаак, ученик-санитар из медпункта.
— Скорее, скорее! — закричал Исаак. — Я тебя везде искал. Джалиль Гош умирает. Он хочет говорить с тобой.
Мы бросились почти бегом вслед за мальчиком. Поговорить с Джалилем нужно было обязательно. Во что бы то ни стало надо было выяснить, кто в него стрелял. Конечно, Барон был причастен к этому делу. Но где доказательства?
В медпункте мы встретили женщину-врача. Она недоумевала: больному становилось лучше — и вдруг жар, рвота.
Мы вошли к раненому.
— А-а-а… — стонал Джалиль Гош, быстро дыша. Глаза его закатились.
— Нема, что? — опросил я.
— А-а-а… — стонал он.
Рядом с ним на большом медном блюде лежала жареная рыба.
— Где это вы рыбы наловили? — спросил я фельдшерицу.
— А это больному принесли из дому. Я кости выбрала и покормила.
— Киргиз — и рыбу ел? — удивился я Вообще киргизы рыбы до сих пор не ели. — Что это за рыба?
— Ах, не все ли равно, ведь Джалиль умирает, я думаю, от заражения крови. Пришел в себя, сказал, что хочет говорить с вами, а вы о рыбе…
Вошел Карабек и прислонил ухо к губам Джалиля. Тот что-то забормотал в бреду, затем умолк. Карабек задумался. Потом, вынув ножик, он начал ковырять рыбу, разворачивая ей ребра. Покачал головой и подошел к окну.
— Вот! — Карабек показал в окно. — Собака Барона, большой белый собака, злой, голодный. Она меня в Кашка-су кусала. Смотри хорошо! Только хорошо смотри…
Карабек взял блюдо с рыбой, вышел на двор и бросил остатки на снег собаке!
Что за черт! Откуда здесь взяться собаке Барона?
Пес между тем недоверчиво подошел к крыльцу и, не сводя злобного взгляда с уходящего в дверь Карабека, моментально проглотил рыбу.
— Да ведь этот пес мою маленькую дочку укусил! — воплеснула руками фельдшерица, взглянув в окошко. — Он всех детей кусает!
Я взял винтовку и пошел к двери. В темных сенях столкнулся с Карабеком.
— Куда идешь? — спросил он.
— Собаку стрелять.
— Теперь не надо, — и он схватил меня за руку и повел в комнату, к окну. — Смотри!
Белого пса рвало. Затем он начал кружиться и падать. Несколько киргизов, проезжавших с базара, остановилось смотреть. Один поскакал назад.
— Если рыбу-маринка не чистишь, — сказал поучительно Карабек, — и кушаешь, — умрешь. У маринки в животе есть черная ядовитая пленка, пленка не бросаешь, пленку кушаешь — яд кушаешь!
Было ясно, что Джалиля кто-то намеревался отравить.
Я позвал фельдшерицу и сообщил ей, что у больного отравление. Надо принимать меры.
— Но что давать, что? — растерялась она. — Пищевой зонд ставить нельзя: он тяжело ранен. Надо молока, но зимой вряд ли можно достать молока.
Приказав Карабеку дежурить возле больного, я вскочил на лошадь и помчался к кишлаку на поиски молока или какого-нибудь лекарства.
По тропинке навстречу мне скакал всадник. Поровнявшись со мной, он остановился и стал кричать. Это был Барон и кричал он что-то о собаке. Сзади подъезжали другие всадники. Вдруг мне пришла в голову мысль. Я припомнил киргизские слова и сказал:
— Спасибо тебе, Барон, Джалилю нечего было есть, у него родных нет, а ты еду послал, молодец!
— Я, я послал! — радостно закивал головой Барон. — Я сказал домашним, и они приготовили ему. Так мулла Шарап сказал!
— Здесь мулла есть? — удавился я.
— Есть, только он не богу молится, а людей учит. Очень хороший бывший мулла… Как здоровье Джалиля?
— Умирает!
— Вот мулла Шарап к нему едет, — и он показал на киргиза.
— А откуда он знает, что Джалиль умирает?
Барон замялся, не зная, что ответить. Сзади на прекрасном гнедом жеребце сидел пожилой человек с острым взглядом карих глаз. Правая рука его была искалечена и вывернута внутрь.
— Кто собаку травил? Я Карабека судить буду! — закричал Барон.
— Никто, — ответил я. — Карабек хотел ее покормить и дал ту рыбу, которую ты прислал поесть Джалилю.
— Никакой рыбы Барон не посылал, — оказал мулла Шарап.
Барон растерялся.
— Посылал? — спросил я Барона.
Лицо у него сморщилось, как печеное яблоко.
— Нет, — ответил за него мулла Шарап.
— Я не понимаю, ничего не понимаю, — сказал Барон. — Ты начальник очень плохо говоришь по-киргизски, я тебя не понимаю!
Киргизы заспорили между собой. Мулла Шарап начал что-то говорить Барону на мяукающем языке.
«Эге, — подумал я, — да они говорят по-китайски».
Затем по-киргизски мулла Шарап сказал мне:
— Ай, ай, ай, начальник, у тебя дела много, у нас дела много. Я как раз ехал тебе сказать: даем лошадей, десять лошадей даем Каратегин ехать!
— Надо сорок лошадей!
— Нет лошадей, — сказал мулла Шарап.
— Нет лошадей, — подтвердили все всадники.
Сзади послышался конский топот, и вскоре появился Карабек.
— Карабек, — сказал я, — тебя Барон за отравление пса судить хочет!
— Барен — еще молодой старик, он смерти своей не хочет, — ответил Карабек и спросил по-киргизски Барона: — А откуда я знал, что ты пищу с ядом прислал? Я твоего пса пожалел, голодного пса. Твою рыбу давал. Пес издыхал.
— Что ты! — ответил Барон. — И не думал! Но кто? — повернулся он ко мне. — Кто отравил рыбу?
— Очень интересно! — ответил я.
— Да, интересно, — подтвердил мулла Шарап, повышая голос.
— Очень интересно, — закричали всадники, а один кричал и пел: «Очень интересно, кто отравил рыбу, кто отравил Джалиля, кто отравил бедного пса Барона? Ай, ай, ай!»
Махнув рукой на это странное беснующееся сборище, я поскакал за лекарствами.
Через полчаса я снова был около медпункта.
Большой двор, огороженный дувалом, высокой глинобитной стеной, заполняли пешие и всадники.
— И откуда их сразу набрался целый двор? — удивился я.
Когда мы с Карабек ом подъехали, какая-то растрепанная старуха бросилась ко мне с кулаками.
— Отравил, отравил! — кричала она.
Алай храпел и забирал в сторону.
— Барона работа, — мрачно оказал Карабек, соскакивая с лошади.
Толпа неодобрительно смотрела на меня. Старуха продолжала вопить и лезла ко мне с кулаками; в это время кто-то ударил нагайкой Алая сзади, он прыгнул вперед, сбил с ног старуху и пронесся над ней. Киргизы шарахнулись в сторону. В одну секунду я был у дверей. В двери изо всей силы принялось колотить несколько человек.
— Что надо? — спросил я строго.
Они на секунду остановились, но потом еще с большим ожесточением начали колотить в двери, пояснив, что действуют по приказанию Барона.
— Кет, уходи! — крикнул я.
Толпа киргизов напирала. Кричали: «Убил старуху, убил!»
Подошли Барон и мулла Шарап.
— Нам надо к бальному, мусульманин умирает!
— Пойдем вчетвером, — сказал я, — вас двое, я и Карабек. Остальные пусть ждут. Старуху пусть тоже внесут.
Я постучал и назвал себя. Бледная фельдшерица впустила нас.
Дверь сейчас же заперли.
Четверо дехкан внесли старуху, положили ее на диван и, видимо, решили не уходить.
— Уходите, — сказал я.
Дехкане переминались. Я строго посмотрел на Барона.
— Идите, идите, — нехотя сказал он им.
Дехкане вышли. Двери закрыли. Джалиль, бледносиний, дрожал, закатывая глаза.
— Карабек, пять капель, — сказал я, подавая бутылочку.
— Все равно умрет, — . оказал твердо Барон, — не надо давать!
— Надо! — сказал я.
— Все равно умрет, — оказал презрительно мулла Шарап. — Не надо. Не нарушай мусульманский закон!
— Давай капли, — приказал я Карабеку, который уже накапал пять капель.
— Я сказал! — закричал мулла Шарап и, схватив здоровой левой рукой пиалу, бросил ее на пол. Пиала разбилась, и лекарство разлилось по полу. Старуха пришла в себя и застонала. Ей кончили перевязывать голову.
В комнате потемнело. Несколько незнакомых лиц снаружи прижималось носами к стеклам окна, заглядывая внутрь. Их приплюснутые к стеклу разъяренные физиономии были смешны и ужасны.
— Завесьте окно, — оказал я фельдшерице. — Наливай лекарство!
Повторилась та же история: лекарство разлили.
— Карабек, скажи им, что в случае повторения я застрелю первого, кто разольет лекарство.
Вынув револьвер, я перевел предохранитель на «огонь». Барон и мулла Шарап замерли. Пять капель было налито. Совершенно неожиданно старуха бросилась вперед и, схватив пиалу, заорала: «Не дам, не дам, не дам!»
Ручкой револьвера я ударил ее по голове. Без звука она рухнула наземь. Барон и мулла бросились к выходным дверям.