Глубоко и часто дышат глухие ламповые колпаки. Они вздыхают каждый раз, когда внутри зажигается и гаснет горячая электрическая лампа.
Вдох — выдох, вдох — выдох: вещи дышат, дышит каждая щель. Вместе с воздухом внутрь вдыхается пыль. А обратно выдыхается чистый воздух — пыль оседает внутри.
Злобная пыль
Империалисты столько злобы накопили ко всему миру, что готовы насытить ею все, даже пыль.
Американские империалисты выдумали бактериологическую войну. Они разбрызгивали по земле капли бульона, зараженного бактериями страшных болезней. Капли подсыхали, бактерии смешивались с пылью. С земли подымалось пыльное облако и несло заразу и смерть.
Империалисты готовят радиоактивную войну. Они делают радиоактивными пылинки и собираются пускать по ветру клубы ядовитой пыли.
Империалисты стараются сделать еще более злобной и без них злобную пыль.
Взгляните на пыль в микроскоп и увидите собрание всех родов оружия: крючья, копья, кинжалы, ножи, кристаллики ядов. Пыль впивается в легкие тысячами ножей, тысячами крючьев раздирает ткани.
Пыль угрожает жизни людей, и люди объявляют войну пыли.
В этом деле впереди советские ученые.
Люди в пыльных цехах надевают маски, похожие на противогазы.
Все автомобильные моторы тоже работают в противогазах, потому что для моторов пыль также вредна, как для людей. Острые пылинки, более твердые, чем сталь, засасываются в цилиндры, где впритирку взад и вперед ходит поршень, и царапают, режут, истирают гладкие стенки — губят мотор. И моторам приходится дышать сквозь особые защитные фильтры.
В больших городах сотни моечных и уборочных машин чистят, скребут, моют мостовые.
Пыль приклеивают к земле ежедневной поливкой улиц.
В заводских цехах у пылящих машин на страже стоят пылесосы.
Пробуют ловить тучи угольной пыли, вылетающей из фабричных труб.
Это большая хитрость. Нельзя заткнуть ватой заводскую трубу. Тут помогает… гребешок. Гребешок, которым расчесывают волосы, заряжается электричеством и начинает притягивать легкие бумажки. В заводские трубы вставляют гигантские подобия гребешков.
Гребешки постоянно заряжают электричеством, и они притягивают к себе пролетающие мимо пылинки.
Так попадает в ловушку злобная пыль.
Динамит вприкуску
Что бы вы сказали, если бы кулек с сахаром взял и снялся бы со стола и пошел летать по воздуху?
А ведь что-то в этом роде и бывало на сахарных заводах, особенно в цехах, где распиливают сахар.
Сахарная пыль, словно снежная пороша, крутилась в воздухе. И если бы подождать, пока уляжется эта сахарная пурга, а затем смести весь сахар, как сметают снег с улиц, намелась бы немалая куча.
Никаких особенных запретов не было в цехе, одно не разрешалось — курить.
За курение — увольнение. Строжайше запрещалось курить.
Как на грех, пришел в цех новичок. Такой заядлый курильщик, что и часу не мог прожить без табаку.
А тут — ни затяжки: работай и терпи. Терпит час, терпит другой, мочи нет терпеть! Огляделся кругом: пол — каменный, машины — из железа, вроде и гореть нечему.
«Эх, — думает, — зря людей мучают!.. Затянусь разок».
Папиросу в зубы… Спичку.
Бах!
Стекла вдребезги! Двери вон!
Будто снаряд в цехе разорвался.
На заводе кричат: «Авария! Пыль взорвало! Взорвалась сахарная пыль!»
Может быть, и чай опасно пить вприкуску — вдруг да взорвется во рту кусок?
Не пугайтесь. Если даже специально жечь сахар, то и тогда ничего не случится. Он спокойно расплавится, а затем сгорит тихим голубым огнем.
В сахаре — крупные кристаллы, и лежат они тесно друг к другу. В толщу огонь проникнуть не может. Он там задохнется от нехватки воздуха, в тесноте между кристаллами. Сахар горит снаружи, медленно, слой за слоем.
Иное дело пыль.
Тонкие пылинки плавают в воздухе, и сгорают они в один миг — какое там! — в одну тридцатитысячную мига. В тридцать тысяч раз быстрее, чем успеет мигнуть человек. В одну стотысячную секунды превращаются пылинки в крепко сжатый раскаленный газ.
Расширяясь, бьют взрывные газы по сторонам — вышибают окна и двери. Происходит взрыв.
Есть еще одна грозная пыль — мука. И порою на мельницах громыхают страшные взрывы.
Из муки пекут булки, и мы их храбро едим за обедом.
Не считайте, что жуете подрывные шашки.
Хлеб и сахар не взрываются, но только до тех пор, пока не превратятся в пыль.
Пушка против взрыва
Пушками обычно пробивали бреши и дыры, и, наверное, шутником признали бы пушкаря, который попытался бы той же пушкой эти бреши и дыры латать.
Впрочем, такие пушки существуют.
В конце плавки в стенке домны проковыривают ломами лётку, и оттуда горящей, неукротимой струей вылетает поток расплавленного металла.
С такой яростью бьет струя, что, казалось бы, ничто неспособно укротить ее напор, и доменщики, расступившиеся по сторонам, подобны чародеям, вызвавшим духа и бессильным загнать его обратно.
Но это только кажется.
Тут же рядом стоит пушкарь и хладнокровно нацеливается пушкой в самую лётку домны. В дуле пушки ядро из сырой глины, большое, как снежок великана.
Внимание! Пли!
И ядро, перешибая струю, залепляет лётку, как снежок дырку в скворешне.
Пушки служат для того, чтобы делать взрывы, и, наверное, никому не взбредет в голову попытаться пушкой взрывы гасить.
Впрочем, и такие пушки существуют.
Туча угольной пыли клубится в шахтах. Поднимают ее врубовые машины и комбайны, грызущие, дробящие уголь. С пылью борются, смачивают уголь водой, но совсем избавиться от пыли пока что нельзя. А пока клубится в воздухе угольная пыль, постоянно висит над шахтой угроза взрыва.
Неосторожность, оплошность, искра в электропроводе, — и вот грохочет подземный взрыв и огненной бурей летит вдоль шахтного коридора горячая взрывная волна.
Тут-то и встречается взрыв с пушкой.
Пушка стоит посреди коридора, поджидая взрыв.
У нее в дуле вместо картечи заряд негорючей известковой пыли.
У этой пушки ушки на макушке. Приближение взрывной волны ей становится известным заранее. Перед пушкой в начале коридора поставлен и соединяется с нею проводами электрический спуск.
Когда волна долетает до спуска, включается ток в запал, и пушка бьет навстречу взрывной волне целым облаком мертвой негорючей пыли.
Негорючая пыль забирает столько тепла, что горячая взрывная волна охлаждается и уже неспособна дальше поджечь горючие пылинки.
Происходит воздушное сражение негорючих и горючих пылинок.
Побеждает негорючая, мирная пыль.
Бывает, что пыль становится для людей грозою, но тогда на защиту они поднимают ту же пыль.
Пыль и пламя
Химики делят мир на органическую и неорганическую его части и стараются научиться искусственно делать органические вещества.
Иначе делят мир теплотехники. У них одна забота: «Горит или не горит». Теплотехники ставят своей задачей увеличить горючую часть мира.
Они многое прибрали к своим рукам, многое сделали топливом — от светильного газа до навоза-кизяка.
Все же оставалось еще не у дел низкосортное топливо, которое хотя и сгорало и давало много тепла, но горело исключительно плохо. Как ни старались инженеры обратить его в пищу для печей — перестраивали топки, гнали воздух в поддувала — все бестолку.
Тут вспомнили о взрывчатой пыли и предложили такую штуку:
— Давайте перемелем это низкосортное топливо в пыль, а затем вдунем его в топку. Тут уж оно непременно загорится и сгорит дотла.
Опыт удался.
Стали перемалывать топливо в пыль и вдувать его в топки через форсунки, похожие на большие пульверизаторы. Из форсунки хлестал фонтан огня, и казалось, что в топке работает огнемет.
Топливо действительно сгорало дотла — оставалось очень мало золы и почти не выделялось дыма.
Получилась такая хорошая топка, что ее устроили на многих электростанциях.
И когда мы едем в трамвае или поворачиваем выключатель, надо помнить о вихре огненной пыли, бушующем в топках и дающем людям свет и силу.
Об эхе
Некрасов
Разрушители эха
Марк Твэн рассказывает про чудака, который скупал участки земли, где звучало многократное эхо.
«Прежде всего он купил эхо в штате Георгия, которое повторяло четыре раза, потом шестикратное в Мериленде, затем тринадцатикратное в Мене. Следующей покупкой было девятикратное в Теннеси, дешево приобретенное, потому что нуждалось в ремонте: часть утеса обвалилась. Он полагал, что его можно починить достройкой, но архитектор, который взялся за это дело, никогда еще не страивал эха и поэтому испортил его вконец…»
Архитекторы всегда воевали с эхом и учились не строить эхо, а разрушать.
Бывало строили просторный зал, большую аудиторию для лекций.
— О! — говорил лектор в зал.
— О-го-го!.. — орал зал на лектора, как расшумевшийся класс.
Кричат стены, кричат колонны, кричат стулья в зале — все они отражают звуки голоса и кричат в ответ.
Голос лектора тонет в нестройном хоре ответных голосов. И лектор отказывается читать лекцию в зале.
Тут-то и является строгий архитектор.
Прежде всего надо выяснить, кто кричит, где кричит и почему кричит, а затем найти управу на горлана.
Если кричит стул, ему делают мягкую спинку — пусть звуки глохнут в мягкой подушке.
Если кричит колонна, ее делают ребристой, и она начинает рассеивать звуки по сторонам.
Если кричит потолок, его делают похожим на пчелиные соты. Звуки бесследно исчезают в ячейках и не отражаются назад.
Если кричит кусок стены, его можно наклонить и пустить эхо в сторону. Так, наклоняя зеркало, отклоняют солнечный луч.
Стены покрывают листами пробки, мягким материалом, глушащим звук.
В одном зале пришлось спустить с потолка вниз вершиной шатер. Звуки запутывались в занавесах, как в сетях.
В оперном театре прекрасно звучали речь и музыка, но в один сезон зал испортился.
Дирекция в недоумении. Все на месте — кресла, люстры, занавес, а ценители искусства качают головами: звук плывет.
Наконец нашли причину. Изменилась мода.
В те годы, когда строили зал, дамы щеголяли в платьях с кринолинами, пышных юбках, похожих на раскрытые зонты.
Когда дамы занимали кресла, кринолины заполняли зал. Звуки глохли в бесчисленных складках шелков и кружев.
Мода изменилась, платья стали узкими, пышные складки шелка исчезли из зала, и это сразу сказалось на звуке.
Неутомимо работают архитекторы, разрушая эхо.
Они выстроили стены и колонны и теперь строят тишину.
И смолкают стены, смолкают колонны, смолкают стулья, замолкает хор голосов.
Звонким и ясным голосом в полной тишине начинает лектор свой рассказ.
«Шестое чувство»
Мало кто слышал, как пищат летучие мыши.
Дело в том, что у них исключительно тонкий писк, тоньше самого тонкого свиста. И не всякое ухо его услышит.
Как бы ни был силен писк, но такие тонкие звуки лежат за порогом человеческого слуха, наши уши их не воспринимают.
Вот чем примечателен писк летучих мышей.
Еще примечательнее способность летучих мышей находить дорогу в полной темноте.
Помните книгу Марка Твэна «Том Сойер»?
Дети заблудились в глубокой пещере, куда не проникал дневной свет. Мыши крыльями погасили им свечи.
Дети пробирались, как слепые, тычась из стороны в сторону.
А мыши летали в совершенно темной пещере и не сталкивались друг с другом и не разбивались о стены.
Загадка чутья летучих мышей давно не давала покоя ученым.
Один биолог принес в комнату маленькую летучую мышь. Он плотно зашторил окна, заткнул дыры и щели, чтобы ни один луч света не просачивался в темноту.
Мышь заметалась в комнате, но так ловко и бесшумно, что на люстре не звякнула ни одна хрустальная подвеска.
Неужели мышь видела в темноте?
Кусочками черного пластыря биолог заклеил ей глаза — мышь продолжала летать как ни в чем не бывало.
Биолог не знал, что подумать. Он решил, что мыши обладают «шестым чувством» — неведомой людям способностью ориентироваться в темноте.
Только недавно разгадали загадку летучих мышей. Они не натыкаются в темноте на окружающие предметы благодаря своему тонкому писку. Мышь попискивает на лету, а писки эхом отдаются от окружающих предметов, и мышь улавливает это эхо своими чуткими растопыренными ушами. Вещи как бы пищат в ответ, предупреждая о своем существовании.
Непонятное «шестое чувство» казалось поразительно развитым слухом.
Объяснились попутно и другие странности летучих мышей.
Почему, например, пугливые летучие мыши в темноте начинают вести себя дерзко и нередко вцепляются в волосы людей, особенно в женские прически?
Дело в том, что звуки, хорошо отражаясь от различных предметов, замирают и глохнут в копне волос, как в набитой пухом подушке. Пышноволосые головы почти не отражают звук, мышь их не замечает. Для летучей мыши всадник с пышной шевелюрой показался бы всадником без головы.
Мышь летит, неожиданно натыкается на голову и запутывается в страхе в волосах.
Эхолот
Не меньшей загадкой показалась бы старинным морякам чудесная способность современных пароходов плыть по морям и не натыкаться на мели и подводные скалы.
Словно в днище у судна пара зорких глаз, которые видят насквозь, через толщу воды, тайные опасности морского дна.
Но, оказывается, эхо предостерегает пароходы.
Глаз у судна под водою нет, но зато есть рот и ухо. К днищу судна пристроен громкоговоритель, который пищит. Писки отражаются от морского дна, и эхо их ловит чуткое электрическое ухо — микрофон. Чем глубже морское дно, тем дольше приходится микрофону ждать, пока отзовется эхо.
Обнаружилось, что с тонкими, неуловимыми ухом писками, вроде писка летучих мышей, гораздо спокойнее работать, чем с обычными, слышимыми звуками: при этом меньше посторонних помех.
Но обычному громкоговорителю так тонко не пискнуть.
Пришлось поставить специальный громкоговоритель, который пищал бы тоньше летучей мыши.
Никакого механизма в нем нет. У него внутри певучий камень. Это кварц — горный хрусталь.
Присоедините к кристаллу провода, подведите их к источнику частого переменного электрического тока, и кристалл начнет трясти, как в лихорадке, в такт толчкам электрического напряжения.
Мельчайшая дрожь охватит кристалл, и он запоет в тон этой дрожи. Суньте провода в штепсель радиопроводки, и кристалл заговорит человеческим голосом, будет смеяться и плакать, как человек.
Кристаллы эти колеблют мембрану громкоговорителя.
Пришлось, конечно, и микрофон приспособить для приема неслышных тонких писков.
Получился нужнейший для моряков прибор — эхолот.
Он без всяких веревок позволяет измерять глубину океанов.