Надо было сделать доступной всем электрическую дуговую лампу.
Надо было как-то упростить регулятор.
Эта мысль завладела Яблочковым, полонила его всего.
Он ходил как заколдованный, и во всем мерещились ему сближающиеся, готовые вспыхнуть угли.
«Где он, регулятор? Где он?» — спрашивали у вещей его рассеянные глаза.
Но вещи молчали, безответные.
Это была такая настойчивая, такая неотвязная забота, что мешала служить; и он бросил службу на железной дороге и пошел на работу в мастерскую товарища. Оба были изобретателями, увлекались электричеством.
Мастерская стала местом удивительных опытов. Ослепительные вспышки света сверкали в окнах, а однажды в задней комнате громыхнул взрыв.
Есть намеки, что царская полиция заподозрила изобретателей в связи с революционерами. Оставаться в России было опасно. Яблочков сел в Одессе на пароход и отплыл во Францию. Жандармы, гнавшиеся за ним до самой пристани, опоздали на двадцать четыре часа.
Свеча Яблочкова
Яблочков поселился в Париже, в квартале, где жили русские эмигранты, и нанялся на работу в электротехническую мастерскую.
Место было интересное. Он мог целые дни проводить у динамомашин, вечерами же мастерить регулятор.
Яблочков многое перебрал, многое перепробовал.
Он заставил, например, две пружины подталкивать друг другу навстречу два угля. Чтобы угли не сомкнулись, их разделили фарфоровой пластинкой. Но в жару дуги расплавлялся даже фарфор, и минуту спустя угли смыкались. Плавилось все: гипс, глина, кирпич.
Дни шли, месяцы шли, — регулятор не получался.
Сокрушенный сидел Яблочков в дешевом парижском кафе и вертел в руках два карандаша, купленных в лавке напротив. Мысль о регуляторе не покидала его. Он постукивал карандашами по столу и, наконец, поставил рядом стоймя, осторожно отняв руки.
Регулятор?
Да нужен ли вообще регулятор?
Яблочков так и застыл с расставленными руками. Карандаши словно заговорили.
Взять поставить рядом стоймя два угольных стерженька, подвести к основаниям провода и каким-нибудь третьим угольком на мгновенье замкнуть верхушки.
Вспыхнет меж верхушками сияющий мост — дуга.
Угли будут сгорать, а пролет между углями расти не будет, лишь все ниже и ниже будет опускаться сияющий мост.
Находка? Решение? Победа?
Нет! Заскок!
Да ведь он не удержится на вершинах стерженьков, ослепительный мост! Ведь он тут же сорвется, соскользнет к основаниям стержней!
И дуга со всей яростью примется грызть основания углей, пережжет их у самого низа; подломятся, рухнут стерженьки.
Конец всей затее!
Отчаянным взглядом озирается Яблочков по сторонам.
И вдруг заговорила свеча в подсвечнике на столе.
Что удерживает пламя наверху фитиля? Стеарин!
Оплывает стеарин, и медленно опускается пламя по фитилю.
Так сделай и ты свечу! Окуни эти угли в стеарин, пусть застынет между ними стеариновая прокладка.
Но заранее ясно: стеарин не подстать всесжигающему жару дуги.
Нужно выбрать другой, подходящий, стойкий материал.
Но ведь тебе, как никому, ведомы повадки веществ в пламени электрической дуги. Плавятся гипс, фарфор, глина, стекло, песок, известь…
Только не опускай рук!
Не получится с гипсом — поможет фарфор, не получится с фарфором — выручит глина. Здесь уже все в твоей воле.
Лампа выйдет, не может не выйти!
Окрыленным возвращается Яблочков в мастерскую. Снова принимается за опыты. И лампа выходит!
Современники ахнули от восторга перед ее гениальной простотой.
Просто палочка! Просто свеча! Никаких рычагов, колес, часовых механизмов.
Между двух углей, стоящих рядом, проложено непроводящее вещество, сгорающее с той же скоростью, что и угли. Дуга горит, вещество плавится, обнажая сдвоенную угольную палочку точно так, как стеарин, оплывая, обнажает фитиль.
Однако при питании дуги постоянным током один из углей сгорал гораздо быстрее другого. Это портило все дело.
Но Яблочков вышел из положения, начав питать свои свечи переменным, все время меняющим направление током. Он изобрел для этой цели специальные электрические машины: генератор переменного тока, трансформатор.
Переменный ток оказался на редкость удобным и для тысяч других электрических машин. Так мысль Яблочкова положила начало грандиозной технике переменного тока.
Полагали, что на переменном токе невозможно получить устойчивую дугу, но дуга получилась такая устойчивая, что к одной машине можно было подключать десятки ламп.
Задача дробления электрического света решена окончательно.
Так было доложено в 1876 году Парижской академии наук об электрической свече Яблочкова.
А тем временем лампа уже рвалась из мастерских и лабораторий в повседневный обиход. Она вышла на улицы Парижа в громадных белых шарах молочного стекла. Светозарные шары воцарились над Оперной площадью, две жемчужные нити легли вдоль аллеи Оперы, в голубом непривычном свете засверкали драгоценности в магазинах Лувра, залились серебристым блеском площадь Этуаль, площадь Законодательного собрания, кафе, залы, ипподром.
«Русское солнце!» — удивленно повторяли парижане. Они вечером толпами выходили на улицы, чтобы не упустить мгновенья, когда разом, словно по волшебству, вспыхивают все фонари. Так туристы встречают- солнечный восход.
«Русское солнце!» — кричали жирные заголовки газет.
Появилась французская компания «Главное общество электричества по методу Яблочкова».
«Русское солнце!» — говорили капитаны, шкиперы, матросы пароходов всех стран мира, заходивших в Гаврский порт и лавировавших ночью в свете электрических фонарей так легко и свободно, как в летний безоблачный день.
Далеко за моря летела слава «русского солнца».
За Ламаншем, в тумане Лондона вспыхивают светозарные шары.
Вест-индские доки, набережная Темзы от Ватерлооского моста до Вестминстерского аббатства, Нортумберленд-авеню, железнодорожные станции Чаринг Кросс и Виктория, знаменитый читальный зал библиотеки Британского музея, рестораны, частные дома — всюду сверкают электрические свечи.
«Русское солнце!» — удивленно повторяют англичане.
Появляется английское общество «Компания электрической энергии и света по способу Яблочкова».
«Русское солнце!» — удивленно твердят испанцы, бельгийцы, итальянцы, немцы, греки…
Свечи Яблочкова заливают потоками света лучшие здания, улицы, площади Мадрида, Брюсселя, Неаполя, Берлина, Афин, Пирея…
От сияния «русских солнц» щурятся персидский шах и король Камбоджи. Свечи Яблочкова светят в их великолепных дворцах.
В электрическом свете меркнут бледные пламена газовых фонарей, как пламена свечей в блеске солнечного дня.
И пайщики газовых компаний злобными, ревнивыми глазами начинают «искать на солнце пятна».
Они живут в капиталистическом мире.
В этом мире денежные прибыли решают судьбу людей: дарят жизнь и приговаривают к смерти.
В газовое дело вложены их деньги, их судьба.
И акционеры отстаивают газ с отчаянием и злобой не на жизнь, а на смерть.
«Свечи Яблочкова превращают зрячих в слепых, — писали они в продажных газетах. — Люди будут слепнуть от яркого света!»
«Если люди не слепнут от солнца, — отвечал им Яблочков, — то подавно не ослепнут от моей свечи».
«Свечи Яблочкова превращают живых в мертвецов, — не унимаются акционеры. — В свете дуг у людей фиолетовые губы и голубоватые лица».
Но одним ударом опрокидывает Яблочков и это возражение.
Он добавил в прокладку между углями вещество, которым пиротехники окрашивают пламя фейерверков. Голубая дуга порозовела.
Из холодного, мертвенного, голубого свет стал теплым, живым, розовым.
Богатырскими усилиями ума — словом, опытом, выдумкой изобретателя — сокрушает Яблочков препоны ревнителей газа.
Яблочков славен, богат и знаменит. Но нет для него славы вне родины. Нет для него счастья вне отечества. Он спешит возвратиться в Россию, в Петербург.
Но право использовать электрическую свечу в Париже принадлежало иностранным компаниям, и Яблочков собирает все свои средства и за миллион франков выкупает это право.
Вскоре учреждается русское товарищество «Яблочков-изобретатель и К°».
От Каспийского до Белого моря широкой россыпью разбегаются по России жемчужины электрических фонарей.
Они светят в Петербурге, в Москве, в Сестрорецке, в Кронштадте, в Нижнем Новгороде, в Гельсингфорсе, в Колпине, в Ораниенбауме, в Полтаве, в Брянске, в Красноводске, в Архангельске.
Еще редка эта россыпь, но исход борьбы предрешен.
Газ уступает дорогу электричеству. Старое расступается перед новым. Это новое несет в мир русский изобретатель Яблочков.
И его поддерживают пайщики русской, французской, английской электрических компаний. Ведь для них это не только световой поток, но и золотой поток, льющийся в их карманы.
Безудержно разливается «русский свет», и в его лучах бледнеют газовые фонари, как ночные звезды с восходом солнца.
Лампа Лодыгина
Но внезапно стал давать себя знать непредвиденный соперник свечи, развивавшийся с неодолимой силой.
Он был так неказист на вид, что при первом знакомстве выглядел пустяком.
В совершенно пустой стеклянной колбе трясся мелкой дрожью волосок, почти не различимый глазом. Он, казалось, готов был разлететься от дуновенья, но был упруг и прочен, как струна. Электрический ток калил его добела, и светился он в сотни раз ярче колпачков газовых фонарей.
Это была угольная электрическая лампа накаливания, изобретенная человеком неукротимого творческого дерзания, Александром Николаевичем Лодыгиным.
Еще на школьной скамье зародилась в его голове мечта о летательной машине, увлекшая его на долгие годы. Ради этой идеи Лодыгин нарушил обычай семьи, снял офицерский мундир и, уйдя из дому, поступил на тульский завод молотобойцем. Здесь он всей душой привязался к технике и в 1869 году представил в Главное инженерное управление проект самолета-геликоптера с электрическим двигателем. То был необыкновенно смелый проект, всеми своими деталями устремленный в будущее. Остроумнейшее устройство — прадед современных автопилотов — регулировало силу тока в моторах при кренах «электролета» и должно было автоматически поддерживать устойчивость машины в полете.
Царские чиновники не приняли проекта. Лодыгину разрешили обратить свое изобретение на подмогу воюющей Франции, уступавшей натиску пруссаков. Но пруссаки разгромили Францию раньше, чем машина была готова. Идею применения электричества в летном деле позаимствовали французы братья Тиссандье и Шарль Ренар и четырнадцать лет спустя добились с ее помощью решающих успехов в превращении воздушных шаров из безвольных поплавков воздушного океана в хозяев своего маршрута.
А Лодыгин, вернувшись в Петербург, нанялся на работу техником в Общество газового освещения.
Словно сказочная жар-птица, «электролет» ускользнул от него, и лишь маленькая деталь осталась в руках — необыкновенная, как перо жар-птицы. То была первая в мире электрическая лампа накаливания, предназначавшаяся для освещения машины. В этой первой лампе еще не было угольного волоска, а раскаливался током тонкий угольный стержень.
В 1873 году в Петербурге Лодыгин показывал электролампы для уличного и комнатного освещения, для железнодорожной сигнализации, для освещения подземных и подводных работ. Слава русского изобретения прокатилась по всему миру. В 1877 году в Америке лейтенант Хотинский показал электрическую лампу Эдисону, как русское диво.
Теперь, казалось бы, Лодыгину должны были дать средства для постановки производства ламп. Но правители царской России не поддержали изобретателя. Уволенный газовой компанией, учуявшей в его изобретении соперника газа, Лодыгин поступил в петербургский Арсенал слесарем. Одно время, казалось, счастье улыбнулось изобретателю. Петербургский банкир Козлов организовал акционерное общество по производству электрических ламп. Но акционеры видели в электрической лампе лишь повод для разных денежных махинаций, на совершенствование лампы денег не давали. В результате общество прогорело.
А тем временем Эдисон в Америке жадно принялся совершенствовать русское изобретение. Один из финансовых владык США, Пирпонт Морган, оказал ему полную поддержку. Вскоре фирма «Эдисоновское общество освещения» получила громадный капитал. И пока Лодыгин корпел за слесарными тисками, ботанические экспедиции Эдисона обшаривали земной шар, колесили по Уругваю, Парагваю, Бразилии, Кубе, Эквадору, Колумбии, Японии в поисках единственно нужного волоконца для угольной нити. Но только через семь лет после Лодыгина Эдисону удалось сделать годную лампу накаливания и поставить ее производство.
И когда американские газеты принялись безудержно восхвалять Эдисона, как творца электрического освещения, ведущий электротехнический журнал того времени «La Lumière Electrique» («Электрическое освещение») дал гневный отпор американским фальсификаторам: «А Лодыгин? А его лампа? Почему не сказать, что и солнечный свет изобретен в Америке?»
Однако российские капиталисты по-прежнему тормозили в России производство электрических ламп, предпочитая ввозить их из-за границы.
Лодыгин решает дать бой Эдисону в самой Америке. Американские предприниматели были непрочь загрести жар талантливыми русскими руками. Фирма Вестингауз дала Лодыгину возможность построить большой завод электрических ламп. Здесь он еще раз опередил Эдисона, изобретя в 1890 году лампу с нитью из вольфрама, молибдена, осмия. В этом виде электрическая лампа сохранилась до наших дней.
Заграничные успехи не тешат Лодыгина. Он пытается возвратиться на родину. Но в тогдашние тугие для русских изобретателей времена Лодыгин — человек огромного технического размаха — получает в России лишь должность заведующего подстанцией петербургского трамвая. В стране, где электротехника была отдана на откуп иностранцам, его опыт и знания терялись.
Золотая цепь
Так явилась на свет непредвиденная противница свечи — лампа накаливания.
Она стала теснить свечу Яблочкова во всех областях.
Свеча горела полтора часа, а лампа в пятьсот раз дольше!
Свеча, однажды погаснув, не могла зажечься вновь, а лампа тысячи раз зажигалась и гасла!
Свеча не могла стать маленькой, потому что глохла электрическая дуга, а лампа свободно вмещалась даже в карманный фонарик. Можно было тысячи ламп подключать к одной машине.
И на выручку свечи шел и вязнул в нескончаемых опытах Яблочков.
Чтобы хоть как-то удлинить срок горения дуговых ламп, он стал ставить по нескольку свечей в один колпак и придумал изумительно простое устройство, чтобы свечи сами загорались одна за другой.
Он решил, наконец, и почти нерешимую задачу: свечи стало возможным гасить и зажигать многократно. Все же угольная лампа накаливания продолжала теснить электрическую свечу.
Гениальным чутьем изобретателя чувствовал Яблочков, что правда науки, правда жизни отныне не на его стороне. И сердце его к свече охладело.
Он начал опыты по накаливанию током каолиновых стерженьков.
Это был плодотворный путь, много лет спустя приведший немца Нернста к замечательной лампе накаливания.
Вот что было сказано об этой лампе на Первом всероссийском электротехническом съезде в 1900 году:
«Волею судеб эта яблочковская лампа через 24 года воскресла с такою помпою под именем лампы Нернста. Пусть Нернст ищет славы и благодарности человечества, но только в области механизмов для предварительного нагревания магнезии, а не присваивает себе принципа этой лампы. Пусть он будет только ювелиром, оправляющим в чудную оправу перл русской изобретательности. Так повелевают поступить честь и справедливость».