16
Второй пилот — верный помощник командира корабля. В сложных условиях он пилотирует только по приборам, превращаясь как бы в живой автопилот.
Он показал:
— Подготовка к вылету велась поэтапно и без нарушений. Контрольную карту прочитали полностью. Взлетели нормально. В момент выключения фар что-то блеснуло снаружи, с левой стороны. Штурман крикнул: «Высота!», и я тоже взял штурвал на себя. Затем удар о столб… Думаю, что где-то я допустил ошибку в пилотировании…
17
Бортмеханик — это хозяин самолёта. Он отвечает за исправность материальной части перед вылетом, правильность её эксплуатации в рейсе и делает всё возможное для нормальной работы техники в полёте.
Он показал:
— Подготовил самолёт к вылету. Доложил Командиру корабля о готовности, заправке горючим, маслом… Контрольную карту перед взлётом прочли полностью. Взлетели нормально. Шасси убралось хорошо. В момент выключения фар что-то блеснуло снаружи, прямо перед носом самолёта… Затем — удар о столб. Все приказания Командира корабля выполнял немедленно и точно. Ненужных, лишних, команд с его стороны не было…
18
Штурман в авиации — это «аристократ». Он работает карандашом, резинкой и счётной линейкой… Он сидит в самом носу почти на всех типах современных самолётов. «Он раньше всех отрывается от земли, ибо сперва поднимается нос самолёта, и потому прежде остальных членов экипажа налётывает норму на пенсию по выслуге лет», — шутят в Аэрофлоте. Штурмана ещё называют «Встречающий рассвет»— ведь его первого ласкают солнечные лучи.
Штурман «грузовика» рассказал Председателю комиссии в больничной палате (в присутствии лечащего врача): — Всё шло по инструкции… Взлетели нормально. На семидесяти метрах вошли в облака. Вспышки света снаружи я не видел… Нет, видел, конечно, но подумал, что это сперва фары начали убираться, а потом их выключили. Так иногда делают. Тогда лучи света скользят вниз, и может создаться впечатление вспышки, если видишь их краем глаза… Потом внизу показался красный заградительный огонь, и я понял, что это мачта ближней приводной радиостанции, с обратным курсом. Но я не должен был её видеть! Значит, мы почему-то теряли высоту. Я крикнул… Теперь вспомнил точнее. Мачта ближнего привода прошла совсем подо мной — я смотрел на неё и радовался, что не задели. После — удар… Провал в памяти… Что? Да, пожалуй, всё… Вот только… Нет, не записывайте: мне просто показался шум сбоку, выше меня… Точно не скажу, где… Возможно, в районе приборной доски…
— Довольно, — прервал лечащий врач.
19
Председатель комиссии вышел из палаты расстроенный. Кажется, пилоты допустили ошибку на взлёте и теперь стараются выкрутиться. Не очень настойчиво, но они ведь нажимают на вспышку света снаружи…
Однако если это так — договорились они между собой плохо. Командир корабля утверждает, что видел вспышку чуть справа, Второй пилот — слева, а Бортмеханик — прямо перед собой.
Почему же этой вспышки не видел Штурман? Кому верить?
Показания Бортрадиста, как и следовало ожидать, ничего существенного не дали: он делал записи в своём бортжурнале и вспышки не видел.
Жаль, если экипаж запутывает всё сознательно и усложняет расследование. Да и поверить в это трудно.
А почему должна беспокоиться одна комиссия? Ведь есть же коллектив подразделения. Он же больше, чем кто-либо, заинтересован в установлении истины! Председатель комиссии позвонил на междугородную и заказал разговор.
В его номер вошли. Старший инженер базового аэропорта сказал:
— Мы просим разрешения вылететь на место столкновения самолёта с этим самым столбом…
Председатель комиссии задумался:
— Я не возражаю, если вы хотите. Тем более, что на время придётся прервать расследование.
— Что так?
— Попрошу коллектив — пусть помогут разобраться. А полетим вместе…
20
Когда-то неподалёку от базового аэродрома была старая «авиационная» свалка. Впрочем, и сейчас почти рядом с лётным полем можно заметить её следы — большие ямы с рваными краями. Свалку давно закрыли, но туда всё ещё свозили из авиационных мастерских всевозможный технический хлам. Вот почему в любое время года там можно увидеть мальчишек с палками и железными крюками.
Сегодня утром они с удивлением наблюдали за двумя машинами, проехавшими мимо них. Из машин вышли несколько человек в форме Аэрофлота и рассеялись по кругу, в центре которого стоял столб со сбитой верхушкой.
— Комиссия приехала! — догадался кто-то из ребят.
— Айда к ним!..
Инженеры встретили их приветливо. Старший даже обратился к ним с просьбой:
— Нечего глазеть, ребята, лучше помогайте нам…
— А в чём, дядя?
— Видите столб?
— Это что на днях самолётом сбило?
— Знаете… Тем лучше: ищите все большие и маленькие кусочки столба и пилотской кабины самолёта… Ясно?
— Ясно!
— А как вы вообще здесь очутились?
— Ищем детали разные для моделей. Кто самолёты строит, кто — подводные лодки, в общем, кто что…
— И находите?
— Ого! Иной раз и транзисторы, и полупроводники, и конденсаторы, и батарейки.
— Целые?
— Да, совсем новые! Инженеры переглянулись.
У столба растянули простыню, и работа закипела. К обеду неподалёку от мачты ближней приводной радиостанции (это уже выходило за радиус поисков, но инженеры ничего не сказали ребятам) разгорелся спор.
— Что тут у вас? — подошел Старший инженер.
— Вот… Воронка в земле…
— И не воронка, а барсучье гнездо!
— Не барсучье, а кротовое…
— Ля! «Кротовое»… Это Гошкины дела.
Старший инженер присел и слегка разгрёб землю. Пожалуй, похоже на воронку от взрыва. Диаметр — не более полуметра. На дне ничего нет. Инженер задумался.
— Что значит: «Гошкины дела»? — спросил он.
— Вон там, за рощей, — указали ребята, — в посёлке Орджоникидзе Гошка живет.
— Ракетчик!
— Кто-о?!
— Модели реактивные делает. Чемпион района!
— Так-так. Дальше…
— Может, это его ракета попала в самолёт?
— Да она взорвалась бы, ударившись о самолёт, — возразил кто-то.
— А если она вся выгорела уже!
Старший инженер посуровел:
— Кто знает, где живёт этот Гошка?
— Да все знаем.
— А ну, ведите его сюда.
— Сейчас позовём!
Не прошло и десяти минут, как появился взмокший от бега Гошка:
— Здравствуйте.
— Здоров, «ракетчик». Строишь?
— Строю.
— Запускаешь?
— Давно не запускал… Месяца два. Я сейчас придумал новую ракету: на воздушном змее и на леере. Вроде стартовой… Да всё некогда — в школе столько задают, что не развернёшься!
— Так это точно, что два месяца ничего не запускал?
— Точно, дядя!
— Ну, бывай здоров, Гошка, — отчего-то вдруг повеселел Старший инженер. — Вот тебе мой телефон: позвони на досуге. Ближе познакомимся. Может, ещё помогу чем…
21
Старший инженер неважно спал ночь. День выдался утомительный, заполненный телефонными разговорами, встречами с разными людьми, поисками в энциклопедиях и справочниках. Постепенно нащупывалось что-то, и поэтому не спалось.
«Ну хорошо, — мысленно говорил он себе, — материалы расследования всё более убеждают в том, что в пилотской кабине «грузовика» действия всех членов экипажа не должны были вызвать неожиданное и резкое снижение самолёта, приведшее к удару о столб. По крайней мере, сознательные действия. Нет речи и о прямом нарушении инструкций и наставления по производству полётов!
Остаются два варианта: либо имелась внешняя причина, так сказать, в чистом виде, либо, опять-таки, что-то извне роковым образом повлияло на пилотов.
Ну-с, и далее… Сам факт столкновения с проклятым столбом, расположенным строго на оси взлётно-посадочной полосы, говорит о должном внимании пилотов к взлёту в столь сложную погоду и при сильном боковом ветре… Значит, всё дело в высоте… Может быть, барахлил прибор высоты?..»
Начались телефонные звонки знакомым пилотам. Вопросы Старший инженер задавал осторожно, внутренне гордясь своими дипломатическими способностями, но провести никого не удалось.
— Всё ясно, — сказал первый пилот. — Вы надеетесь, что вышел из строя прибор высоты? Но на всех самолётах их не меньше двух обычных да ещё радиовысотомер!
— Кроме того, — добавил второй, — половину своего внимания после отрыва от земли пилот уделяет другим приборам. Высоту же подсказывает Штурман…
— Приборы? — задумался третий. — Если уж грешить на них, то следует допустить, хотя это и маловероятно, возможность разрушения всех или нескольких проводов и трубок…
Именно этой мысли недоставало в рассуждениях Старшего инженера. То есть она была где-то «там», как бы стучалась в дверь, но он ожидал услышать её от кого-то другого.
Разложив на столе схему расположения и питания приборов, Старший инженер принялся тщательно выискивать места возможного их нарушения. Но тут его ожидала неудача: удар о столб начисто обкорнал заднюю часть приборной доски, и теперь установить что-либо невозможно.
И всё-таки Старший инженер был твёрдо убеждён, что столб здесь не причина, а следствие! И вдруг вспомнил о вспышке света, которую видели пилоты и бортмеханик. На этот раз он поехал в мединститут.
— Галлюцинация? — пожал плечами профессор. — У троих сразу? Непохоже… Вы говорите, что они видели вспышку по-разному? Тем более! А как именно? Позвольте, я возьму лист бумаги… Рисуйте, кто где сидел и как видел… Но поточнее. Так-с… Теперь позвольте мне… Гм… Вот где могла произойти вспышка света… Только в этом месте.
Но ведь именно там, куда указал профессор, находился трёх-четырёхмиллиметровый оплавленный краешек металлической обшивки фюзеляжа, далее переходивший в зияющий пролом!
Эту крохотную деталь даже не занесли в протокол, единодушно решив, что это результат резкого нагрева металла из-за трения о столб и железные костыли, вбитые в него.
Ну, а если это следы чего-то происшедшего до столкновения?!
Может быть, из космоса свалилась часть старого спутника или ракеты-носителя? И угодила в «грузовик»?.. Ф-фу, чёрт! Нужно поспать, не то дойдёшь и до «летающих тарелок»! Но сон не шёл…
Старший инженер с трудом дождался утра. Наскоро поел. Разыскал в гараже садовую лопату и на своём «Москвиче» поехал к Председателю комиссии. Вместе они направились в район происшествия — точнее, к той воронке, что стала поводом для знакомства с Гошкой.
Старший инженер решил обследовать воронку повнимательнее. Мир прост — но удивителен!
22
На трибуне — Павел…
Он бледен, растерян, подавлен.
Зал молча ждёт. Павлу нечего скрывать от этих людей, от Совета командиров, который вызвал его сегодня на открытое заседание.
— Да, я, несомненно, в чём-то промахнулся… Иначе, то есть ни с того ни с сего, в полёте не может произойти то, что случилось у нас… Не мог же столб вырасти! Но я даю слово, что сам не пойму, в чём моя ошибка… В этом, и только в этом — моя вина! Расскажу всё по порядку: вот мы выруливаем на линию исполнительного старта, контрольная карта прочитана полностью, предупреждаю экипаж о взлёте, даю газ…
Рассказ его был неторопливым и точным.
Посыпались вопросы. Пришлось взять мел и рисовать на доске схему взлёта.
23
— Продолжаем нашу работу, — сказал председательствующий после перерыва. — Кто просит слова?
— Я, — поднялся Афанасий Архипыч Потий, один из старейших пилотов подразделения, и пошёл к трибуне.
— Случай необычный, — начал он. — Председатель комиссии даже стал сомневаться в правильности показаний экипажа. Обижаться не стоит; дело слишком серьёзное…
— Нам надо оценить только поведение экипажа, — осторожно напомнил председательствующий.
— Вот я и вношу предложение — высказать доверие экипажу Шувалова и просить комиссию продолжить расследование.
— Ещё есть предложения?
В зал вошёл дежурный.
— Извините, — сказал он. — Начальник управления вызывает вас к телефону.
Председательствующий отсутствовал минуты две, но, когда он стремительно вошёл в зал, все были в напряжённом ожидании.
— Комиссия установила причину ЧП; в самолёт Шувалова попал метеорит, за приборкой доской… Была нарушена нормальная работа приборов… Экипаж ни в чём не виновен!
О ДАЛЁКОМ И БЛИЗКОМ
Вот и вся небольшая история, приключившаяся у нас в Аэрофлоте. Я изложил её несколько по-своему, но не в этом суть. Резкие изменения условий полёта — обычное дело в авиации. Важно другое: в подавляющем большинстве неприятных случаев в воздухе победителями выходят экипажи.
В чём секрет такой закономерности?
Аэроград проектируется и строится замечательными земными тружениками. Живёт и процветает Аэроград также мастерством пилотов и штурманов, диспетчеров по воздушному движению, умением экипажей владеть своей многогранной техникой. В этом секрет.
Нелегко досталось и экипажу Шувалова право выйти из опасности и уцелеть: заметьте — право! Не простая удача, хотя в жизни бывает и она, а знания, опыт личный и коллективный, беспристрастный анализ когда-то допущенных просчётов, ведь не зря говорят: научиться летать — значит научиться исправлять свои ошибки!
Чтобы понять современную авиацию, надо оглянуться на её прошлое. В общем-то, история авиации развивалась так стремительно, что хватило одной жизни, скажем, моей, чтобы стать свидетелем наиболее решающих её моментов.
Начинал я летать в юности и сперва — на планере, то есть безмоторном самолёте. В ту пору он представлял собой пустотелую балку, на одном конце — сиденье, педали для ног и ручка управления, а на другом — хвост, состоящий, как и сейчас, из горизонтального и вертикального оперения.
Крыло — прямоугольное в плане и обтекаемое в профиле — крепилось на высоких стойках. В носовой части балки, снизу, — крюк, на него цеплялось кольцо с верёвкой.
Я усаживался на пилотское сиденье, ноги — на педали руля поворота, в правую ладонь — ручку управления, озабоченно осматривал белые с сиреневой оторочкой облака и командовал:
— Ста-арт!
Взявшись за верёвку, друзья натягивали её струной и бежали чуть-чуть с горки. А ещё двое авиаторов поддерживали крыло за консоли: колёс-то ведь не было…
Тряско и валко планер двигался вперед. После набора необходимой скорости, под крики «ура» я как бы притягивался к небу, словно магнитом, обгонял веревку, которая, ослабнув, соскальзывала с крюка, и летел на высоте двух, а то и трёх метров.
Немного погодя следовала прочная посадка, небольшой полевой ремонт — и наступала очередь другого…
Потом вместо верёвки мы использовали резиновые канаты (амортизатор), а в носу планера появился капот — проще говоря, фанерный футляр с плоским верхом, он закрывал мои ноги и руки, а я старался — если успевал за короткий полёт — сохранять верх капота в горизонтальном положении, что свидетельствовало о наиболее выгодном расположении в пространстве всего летательного аппарата.
Когда высота полёта позволяла делать отвороты вправо и влево, я начинал следить за координацией рулей, то есть за тем, чтобы темп разворота соответствовал крену. Это было сравнительно просто: скажем, взлетел с высокой горки и разворачиваюсь влево, если при этом встречный воздух больше задувает в левую («внутреннюю») щеку, надо либо увеличить крен, либо больше нажать левую педаль руля поворота.
Иначе разворот получится «блинчиком».
Зимой было потруднее, особенно в мороз: лицо грубело, и чувствительность щёк подводила. Но вскоре появились приборы…
В те далекие годы мы мечтали о высоте. В августе 1935 года я с группой своих курсантов взобрался на вершину Столовой горы, что близ города Орджоникидзе, в Северной Осетии.
Разобранный планер мы доставили на скалистую высоту 3005 метров. На вершине сохранились остатки маленькой часовни — гора когда-то считалась священной. Написали свои имена, записку вложили в пустую консервную банку и закопали. Надеялся я стартовать 18 августа, в День авиации. Но прошло два дня — погода становилась всё хуже и хуже… Первым же утром горцы, помогавшие нам, и проводник исчезли. Чтобы оправдать себя, они распустили слух, будто я полетел и разбился. Это попало в печать. Мы слушали сквозь облака шум низко летящих самолётов, но не подозревали, что весь аэроклуб разыскивал моя останки.