— Хватит. Давайте сосредоточимся на деле, — начинаю я серьезным тоном. — Я думаю, что нам давно пора отсюда улетать. Мы хорошо отдохнули, поднабрались сил, поправили здоровье. Настало нам время исчезнуть.
Заявление мое радостными возгласами отнюдь не было встречено.
— Вот вам мои доводы: Ари знает, что мы здесь. Наверно, давно уже настроил на Аннин дом свои камеры. Это раз. Два: найденные в школе файлы и особенно туннель очень меня беспокоят. Все это весьма серьезное дополнение к отвратной и хорошо нам знакомой общей картине заведений сомнительного назначения.
О возможности того, что всплывут последствия общения Ангела с Президентом, я умалчиваю. Но бросаю на Ангела суровый взгляд в надежде, что она читает мои мысли. Она радостно улыбается.
— Короче, надо отсюда убираться, пока эта выстроенная кем-то «волшебная комбинация» не обрушилась нам на головы.
Надж и Газзи переглядываются. Ангел прислонилась к Иггиному плечу, и он гладит ее по голове. Все молчат.
— Нам пора научиться продумывать каждый шаг на один ход вперед. Мы пока только и делаем, что бегаем, спасаясь, когда на нас нападают. По принципу, пока гром не грянет…
79
— Та штуковина уже выскочила? — через мое плечо Анна с беспокойством пытается заглянуть в духовку.
— Нет, пока не выскочила. Но, по-моему, все в порядке. — Я сравниваю нашу индейку с румяной и поджаристой птичкой на картинке рецепта. — Смотри, наша такого же цвета.
— Там написано, что когда эта штуковина выскочит, можно вынимать.
— Не бойся, я помню. — Я уже по пятидесятому разу слышу ее причитания, и успокаивать ее мне уже изрядно надоело. Но ради праздника все равно стараюсь.
— А что, если эта штуковина испорчена? — от беспокойства Анна не находит себе места. — Если сломана, она никогда не выскочит. Тогда индейка подгорит! Моя первая в жизни индейка! Это же наш первый День Благодарения, когда мы все вместе. А вдруг она пересохнет и никто ее есть не станет?
— Ну, значит, это будет символом нашей совместной жизни, — мрачным голосом я говорю ровно то, что думаю. Но не обижать же ее. Чтоб подсластить пилюлю, я корчу рожу — мол, как тебе моя шутка? И уж совсем миролюбивым тоном добавляю:
— Не волнуйся. Лучше пойди помоги Зефиру накрыть на стол. Он, по-моему, совсем в столовом серебре запутался.
Анна снова смотрит на меня, потом опять на духовку и послушно идет в столовую. А я тем временем спрашиваю Надж, не подошла ли уже начинка.
— Вот-вот будет готова. — Она взбивает начинку в кастрюле большой деревянной вилкой. Перечитывает рецепт и выносит приговор: — Теперь готова!
— Выглядит хорошо. Отложи ее пока в сторону.
На кухонном столе уже выстроилось добрых полдюжины кастрюль, ждущих своей очереди. Интересно, может кто-нибудь все эти бесчисленные компоненты синхронно готовить?
— Клюквенный соус можно подавать на стол. — Игги трясет консервной банкой, пока ее содержимое не падает с мокрым всхлюпом в соусницу. — Я бы сам лучше из живых ягод приготовил.
— Кто же сомневается, — я понижаю голос, — ты здесь вообще единственный, кто умеет готовить. Но в данный момент мы следуем ее программе.
— Хочу от индейки ножку, — вертится у меня под ногами Тотал.
— Брысь! За ножками очередь.
С минуту наблюдаю за Клыком. Он замечает мой взгляд и всем своим видом показывает, что мои комментарии не встретят его решительного отпора. Но я все равно отваживаюсь:
— Ты просто художник.
Он с гордостью смотрит на ровный ряд маленьких зефирин, выстроенный на пюре из сладкой картошки.
— Каждый из нас несет свой крест с достоинством, — парирует он и продолжает колдовать над картошкой.
Наклонившись к духовке, обнаруживаю, что маленькое устройство, определяющее готовность индейки, наконец-то выскочило из поджаристой жирной птицы наружу.
— Анна, — кричу ей в столовую, — штуковина выпрыгнула. Индейка готова.
— О Боже! — Анна на всех парах несется в кухню и сгребает сразу все прихватки. Но вдруг останавливается, и ее уже протянутая к духовке рука повисает в воздухе:
— А что, если эта штука все-таки сломана? Может, она выскочила раньше времени и птица еще сырая?
Все, что я на эту тему думаю, она без труда может прочитать на моем лице. Но вслух я только коротко бросаю:
— Достань индейку из духовки.
— Хорошо-хорошо. Сейчас достану.
Ш-ш-ш-ш-ш! Вот тебе и взрослые!
80
Пятнадцать минут спустя мы все сидим в столовой за празднично накрытым столом. Боже, какой выпендреж: белая скатерть, крахмальные салфетки, столовое серебро и парадный сервиз — прямо картинка из журнала по домоводству.
Газ, конечно, слегка подпортил антураж, вертикально зажав в кулаки нож и вилку. Но я вовремя на него сердито зыркнула, и он быстро поправился.
— А что если каждый из нас скажет вслух, кому и за что он хочет сказать спасибо? — предлагает Анна. — Давайте пойдем по кругу. Ариель, начинай.
— М-м-м, — мычит Ангел и вопросительно смотрит на меня.
Я слегка киваю ей. Давай, моя хорошая. У тебя получится. Только не проговорись случайно про наши планы.
— Я благодарна моей семье, — она показывает рукой на всех нас. — Я благодарна за то, что у меня есть собака. Я благодарна за то, что Макс обо мне заботится. — Наконец, вовремя вспомнив, что Анна тоже сидит здесь за столом, Ангел добавляет: — И я благодарна за то, как нам здесь хорошо. Мне очень нравится.
Анна улыбается.
— Теперь ты, Зефир.
— Э-э-э… Я благодарен за всю эту еду… — мямлит Газзи. — Ну и семье. И за то, что мы здесь.
— Кристал?
— Я благодарна за еду и моим братьям и сестрам, — тараторит Надж. — И я благодарна, что у меня большие карие глаза и длинные ресницы. Я благодарна, что мы можем здесь немного пожить. За МТВ и за мягкие леденцы.
— Спасибо, Надж. Джеф?
— Я, как Зефир. За что он благодарен, за то и я. — Длинные пальцы Игги барабанят по столу. — Теперь Кника очередь.
Клык выглядит так, будто кресло зубного врача представляется ему более желанным местом пребывания.
— И я, как все: семья, еда и кров над головой.
Мы встретились глазами, и он покраснел, точно внезапно оказался в бане. Моя очередь. Мне хочется сказать, как сильно и кому я благодарна. Но только не вслух, не перед Анной. Я благодарна нам всем за то, что мы вместе, и за то, что все мы живы и здоровы. Я так благодарна всем нам, что мы спасли Ангела от белохалатников, что все мы свободны и вырвались из Школы. Я благодарна, что в эту минуту нас не преследуют и не атакуют ирейзеры. С нами много всякой дряни уже успело случиться и наверняка случится еще больше. Но сейчас — тишина и покой, и я не так глупа, чтобы принимать это как должное.
— Я благодарна за время, которое мы здесь провели, — это и вправду замечательное время в нашей жизни. Ну и семье, и за такой обильный обед тоже.
Анна выдержала паузу, как будто хотела посмотреть, не захочет ли кто добавить еще что-нибудь. А потом встала:
— Теперь моя очередь. Спасибо вам всем за то, что помогли приготовить этот замечательный праздничный обед. У меня самой бы без вас ничего не получилось.
Хотя бы через розовые очки она на себя не смотрит.
— Для меня наше совместное приготовление обеда имеет особенный смысл. У меня никогда не было детей, и дом никогда не стоял у меня на первом месте. Но недели, проведенные с вами, показали мне, сколько всего важного я упустила в своей жизни. Мне теперь очень хорошо от того, что вы стали центром моего существования. Я сама себе удивляюсь, но мне нравится, что у меня дом полон детей.
Тотал лизнул мне под столом ногу, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности.
— В доме полный хаос, и куча всяких дел по хозяйству, и расходов прибавилось, и в школу меня вызывают, и каждый вечер я замертво валюсь в постель от усталости, зная, что наутро все начнется сызнова. — Она посмотрела на нас и радостно улыбнулась. — И теперь мне ничего другого не надо.
Нельзя не отдать ей должное — очень даже пристойная речь у нее получилась.
— Я искренне надеюсь, что это наш первый общий День Благодарения, и что впереди их будет еще много-много. — Анна снова улыбнулась, задержавшись глазами на Ангеле. — Потому что я хочу вас всех усыновить.
81
— Вот-вот. Давайте отчалим и тем отблагодарим за все, что она тут для нас делает, — бормочет Газман.
— Газзи, я же сказала тебе, если хочешь, можешь остаться. — Я что есть мочи стараюсь быть терпеливой и справедливой.
— У меня нет выбора. Я должен быть с вами, — его едва слышно. Он низко наклонился и завязывает шнурки новых, купленных Анной кроссовок.
— А мне вообще как-то в это не верится, — говорит Ангел, слегка подпрыгивая у меня на кровати.
— Это именно то, чего мы все ждали, — задумчиво говорит Надж. Она коротко взглядывает на Игги. — Я рада, Иг, что это случилось с тобой. Конечно, было бы хорошо, если бы так вышло с каждым из нас, но я очень рада, что ты первый. Я рада, что это было… — она остановилась, поняв, что сбилась с мысли.
— Спасибо. — Игги сидит с напряженной, прямой спиной, уже в ботинках и в пальто. Щеки его пылают нервным румянцем, а пальцы отбивают дробь по коленке.
Вчера за обедом мы, конечно, объелись вовсю. Но ночью, когда мы наконец смогли снова хоть немного дышать, мы с Клыком ошеломили ребят, рассказав, что, скорее всего, нашли Иггиных родителей.
— Хочешь их увидеть? — спрашиваю я Игги.
— Конечно, хочу, — выпалил он, но тут же его брови сошлись к переносице. — Не знаю. Я не уверен.
— Что? — Надж взвилась чуть ли не до потолка. — Как это ты не уверен?
— Мы уже говорили на эту тему. — От неуверенности в себе Игги сжался и даже как будто стал меньше ростом. — Я слепой. Да еще крылья. Они ничего похожего в жизни не видели. Может, они ищут сына такого, каким он родился. А что получат? Гибрида-мутанта.
Именно об этом и я неотрывно думаю. Для себя я уже почти стопроцентно решила: даже если найду информацию о своих родителях, торопиться звонить им в дверь не буду. Они, скорее всего, тоже не будут гореть желанием, чтобы я им на голову свалилась.
— Игги, мы понимаем. Как ты решишь, так и будет. Мы любое твое решение примем.
— Можно, я подумаю и вам утром скажу? Не напрасно же говорят, что утро вечера мудренее.
— Конечно, подумай. Какие проблемы!
Вот он и подумал. И решил попробовать. И теперь мы его провожаем.
Клык широко открыл окно в моей комнате. Надж вспрыгнула на подоконник и легко взлетела. Солнце осветило ее коричневые крылья, она поймала поток ветра и поднялась высоко в небо. Мы все, один за другим, последовали за ней. Я была замыкающей.
Летать средь бела дня нам непривычно. Но сегодня — день особенный. Сегодня мы летим на встречу с Иггиными родителями. Сегодня он увидит своих настоящих отца и маму.
Я понятия не имею, что из этого всего получится. Все может окончиться радостными объятиями, а может — слезами и разбитым сердцем. Но я точно знаю: даже если для Игги эта встреча — счастливое избавление от наших мытарств, нам придется навсегда с ним распрощаться. Для нас это будет непоправимая беда. Такую боль я даже представить себе не могу.
Предложение Анны нас усыновить мы даже не обсуждали. Спросить меня — тут и думать нечего. У младших, возможно, какое-то другое мнение. И рано или поздно они мне о нем сообщат. Скорее, рано…
Всего каких-то двадцать минут полета — и мы приземлились напротив дома, который мы с Клыком нашли несколько дней назад. Сегодня выходной — следующий день после Дня Благодарения. Надеюсь, что оба они дома.
— Ты готов? — я беру Игги за руку. Надо думать только о том, что происходит в настоящую минуту. Даже секунду. Представить себе общую картину последствий происходящего — подобно смерти.
Игги быстро кивает. Его слепые глаза пристально устремлены вперед, как будто, если очень напрячься, он вот-вот увидит дом своих родителей. Он наклоняется к моему уху и шепчет:
— Я боюсь…
Сжимаю покрепче его руку:
— На твоем месте только круглый дурак не боялся бы. Или полный псих. А ты у нас нормальный. И не дурак вовсе. Но бояться — это одно, а делать — другое. Спроси меня, и я тебе скажу, что ты всю жизнь будешь жалеть, если этого не сделаешь.
— Я знаю, я должен, но…
Ему ничего больше не надо мне говорить. И так все понятно. Четырнадцать лет назад его родители потеряли нормального здорового малыша. Теперь Игги — «генетический гибрид», почти метр девяносто ростом и вдобавок слеп…
Он потряс головой и расправил плечи:
— Все, не будем тянуть резину.
Мы все вместе переходим улицу.
Дует холодный ветер, а небо слегка затянуло облаками. Я подняла Ангелу воротник и поправила шарф. Она смотрит на меня большими грустными голубыми глазами, в которых написаны тот же страх и та же надежда, которые переполняют всех нас.
Подходим к двери. Звоню в звонок. Звук его, как звук оглушительного гонга, отдается в наших ушах. Проходит минута, и дверь открывается. На нас смотрит та самая женщина, которой мы с Клыком «продавали подписку». Она слегка прищуривается, как будто припоминает мое лицо, но где меня видела, понять не может.
— М-м-м… Здравствуйте, мэдам, — стараюсь особо не запинаться и вложить в слова всю вежливость, на какую только способна. — Я видела вас по телевизору. Вы говорили, что потеряли сына.
На ее лицо снова ложится горькая тень:
— Да…
Я отступаю на шаг, чтобы Игги оказался прямо перед ней:
— Я думаю, это он.
Прямо скажем, деликатные экивоки мне не удались.
С секунду она хмурится, готовая рассердиться на то, что снова всколыхнули ее боль. Но тут она смотрит на Игги, и гнев на ее лице сменяется недоумением.
Теперь, когда они оба стоят рядом, сходство их еще более поразительно. Тот же цвет глаз и волос, одинаковая бледность, фигура, тип лица, скулы, подбородок, они — точно слепок друг с друга. Женщина часто-часто моргает, рот у нее открывается, рука ложится на сердце. Но она не в состоянии произнести ни слова и только молча смотрит на Игги. Я снова сжимаю его руку. Он понятия не имеет, что происходит. И ждет в болезненном напряжении.