«Он — волшебник, — пронеслось в голове взбудораженной Мерле, хотя она и в приюте до отъезда об этом частенько думала. — Арчимбольдо не кто иной как волшебник!» Дверь зеркальной мастерской со скрипом отворилась, и навстречу им вышла странная женщина. Ее длинные волосы были собраны в пучок на затылке. Кожаные штаны плотно обтягивали стройные ноги. На ней была свободная белая блуза, прошитая серебряными нитями. Мерле не удивилась бы, если бы увидела такую чудесную одежду в ткацкой мастерской на том берегу, но не тут, в доме Арчимбольдо.
Самой же удивительной частью костюма женщины была маска, скрывавшая часть ее лица. Последний венецианский карнавал — ранее всемирно знаменитый — проходил в городе почти четыре десятилетия назад. Это было в 1854 году, через три года после того, как мумия Фараона Аменофиса была извлечена из ступенчатой пирамиды Амун-Ка-Ре и возвращена к жизни. Теперь же, в годы войны, лишений и осады не было никакого повода к маскарадному переодеванию.
Тем не менее на женщине была маска, вылепленная из папье-маше, покрытая глазурью и искусно раскрашенная. Без сомнения, это сделал какой-нибудь венецианский художник. Маска прикрывала всю нижнюю часть лица — от ноздрей до подбородка. Поверхность маски была блестящей и белой, как фарфор. Мастер изобразил на ней красиво очерченный ротик с темно-красными губами.
— Унка, — сказала женщина и добавила, чуть шепелявя: — Так меня зовут.
— Я — Мерле. А это — Юнипа. Мы — новые ученицы.
— Прекрасно. Мне так и подумалось! — По глазам Унки — только по глазам — можно было догадаться, что она улыбается. Мерле предположила, что какая-то болезнь обезобразила ее лицо.
Унка пригласила девочек в дом. Они вошли в прихожую, обширную, как в большинстве других городских домов. Обставлена прихожая была скудно, стены оштукатурены, но не оклеены обоями, — из-за наводнений, случающихся в Венеции в зимнее время. Домашняя жизнь сосредоточена там, как правило, на первом и втором этажах, а подвалы остаются пустыми.
— Уже поздно, — сказала Унка, как будто взглянула на часы. Но Мерле нигде часов не заметила. — Арчимбольдо со старшими учениками в эту пору работает в мастерской, им нельзя мешать. Вы познакомитесь с ними завтра. Я покажу вам вашу комнату.
Мерле от радости не смогла сдержать улыбку. Она так и хотела — жить в одной комнате с Юнипой. Видно было, что и слепая девочка рада словам Унки.
Замаскированная женщина повела их наверх по зыбкой наружной лестнице.
— Я — домоправительница. Буду вам готовить и стирать вашу одежду. В первые месяцы вы, скорее всего, станете мне помогать. Этого обычно требует мастер от новых учеников, тем более, что у нас в доме вы — единственные девочки.
Единственные девочки? То, что все остальные ученики — мальчишки, Мерле до сих пор в голову не приходило. Как хорошо, что она здесь будет учиться вместе с Юнипой.
Слепая девочка оказалась не очень разговорчивой, и Мерле подумала, что в приюте ей должно быть несладко приходилось. Мерле по себе знала, какими жестокими бывают дети, особенно с теми, кого считают слабее себя. Слепота Юнипы, наверняка, давала повод для всякого измывательства.
Девочки шли следом за Ункой вниз по длинному коридору. На стенах висели бесчисленные зеркала. Многие смотрели прямо друг на друга, одни виделись в других, другие в третьих… Мерле даже засомневалась, что это знаменитые волшебные зеркала Арчимбольдо, потому что в них совсем не было ничего необыкновенного.
После того, как Унка сообщила им, когда надо приходить к обеду и ужину и когда можно выходить на улицу, и рассказала, как делать уборку в доме, Мерле задала вопрос:
— А кто покупает волшебные зеркала Арчимбольдо?
— Ты, я вижу, любопытная девочка, — сухо заметила Унка, дав понять, что расспросы ей не нравятся.
— Наверно, богатые люди, — предположила Юнипа и в задумчивости пригладила свои прямые волосы.
— Может быть, — отозвалась Унка. — Кто знает?
Разговор был окончен, и девочки не смогли ничего разузнать. У них еще будет немало времени, чтобы проникнуть в тайны этой мастерской и ее продукции. «Добрые и злые мачехи», — повторяла про себя Мерле. «красивые и страшные ведьмы». Звучит жутковато.
Комната, отведенная им Ункой, была небольшой, пропахшей сыростью, но, к счастью, светлой, так как находилась на третьем этаже. В Венеции дневной свет, не говоря уже о свете солнечном, можно увидеть только со второго этажа, да еще, если повезет. Перед окном расстилалось море желто-красных черепичных кровель. Значит, ночью можно смотреть на звездное небо, а днем на солнце, если от работы останется немного времени.
Комната находилась в задней части мастерской. Из окна Мерле разглядела внизу дворик с круглым каменным колодцем посредине. Все дома напротив были пусты. К началу войны с Империей Фараона многие венецианцы ушли из города и переселились на твердую землю, — к своему же несчастью, как выяснилось позже.
Унка оставила девочек одних, пообещав им через час принести поесть. Обеим следовало пораньше лечь спать, чтобы хорошо выспаться к своему первому дню обучения.
Юнипа ощупала кровать вдоль и поперек и осторожно села на матрац. Обеими руками нежно погладила одеяло.
— Ты видела одеяло? Какое мягкое!
Мерле села с ней рядом.
— Оно, наверно, очень дорогое, — сказала она рассеянно. В приюте одеяла были тоненькие и колючие, да еще блохи по ним прыгали.
— Должно быть, нам очень повезло, — сказала Юнипа.
— Мы еще Арчибальдо не видели.
Юнипа подняла одну бровь.
— Тот, кто берет слепую девчонку из приюта, чтобы ее чему-то научить, не может быть дурным человеком.
Мерле разозлилась: — А ты не видишь, что он одних сирот в ученики набирает? Какие родители сами отдадут своих детей в такое место, которое называется канал Изгнанников?
— Но я же совсем слепая, Мерле! Меня всегда все только шпыняли и ругали.
— С тобой в приюте так плохо обращались? — Мерле с состраданием поглядела на Юнипу. Сжала ее худенькие пальцы в своих руках. — Я, например, очень рада, что ты здесь.
Юнипа смущенно улыбнулась.
— Мои родители меня выгнали из дому, когда мне исполнился год. А в платье засунули письмо. Там говорится, что они не желают растить калеку.
— Ужас.
— Сама-то ты как в приют попала?
Мерле вздохнула.
— Один надзиратель в приюте рассказывал, что нашел меня в плетеной корзине, плывшей по каналу. — Она пожала плечами. — Как в сказке, правда?
— В грустной сказке.
— Мне было тогда два дня отроду.
— Кто же выбрасывает ребенка в канал?
— А кто выкидывает слепого ребенка на улицу?
Они обернулись друг к другу и негромко рассмеялись. Подернутые белой пленкой глаза Юнипы ничего не могли видеть, но у Мерле было такое чувство, будто они обе обменялись взглядами, говорящими о многом. Ступая по жизни вслепую и на ощупь, Юнипа была более чуткой, чем обычные люди.
— Твои родители не захотели, чтобы ты утонула, — твердо сказала она. Иначе они не стали бы с тобой возиться и укладывать в плетеную корзину.
Мерле опустила голову.
— Они еще кое-что в корзину положили. Ты не хочешь… — она смолкла. — … взглянуть? — договорила Юнипа, усмехнувшись.
— Извини.
— Ничего. Я и так пойму. Эта вещь у тебя с собой?
— Всегда, куда бы я ни шла. Одна девчонка в приюте хотела ее стащить, так я воровке все волосы выдрала. — Мерле смущенно хмыкнула. — Мне, правда, было тогда всего восемь.
Юнипа тоже засмеялась.
— Теперь мне придется ночью свои волосы в косу заплетать.
Мерле легко дотронулась ладошкой до волос Юнипы: какие густые и какие светлые, как у снежной королевы.
— Ну, что еще было в твоей корзине? — спросила Юнипа.
Мерле встала, развязала узелок и вынула свое сокровище, — кстати сказать, в узелке, кроме старенького платьица, больше ничего не было.
Сокровищем оказалось овальное с короткой ручкой зеркало величиной примерно с человеческое лицо в рамке из какого-то желтого сплава, — в приюте многие на него зарились, думая, что рамка золотая. В действительности же рамка была не золотой и даже не металлической, но твердой, как алмаз. Однако больше всего удивляло само зеркало. Оно было не стеклянным, а водяным. Если до него дотрагивались, по нему проходила зыбь, но как его ни крутили, из него не выливалось ни капли.
Мерле вложила ручку зеркала в пальцы Юнипы, и незрячая девочка крепко сжала ее в кулаке. Вместо того, чтобы ощупать зеркало, она вдруг приложила его к уху.
— Оно что-то шепчет, — сказала тихо Юнипа.
Мерле поразилась:
— Шепчет? Я никогда не слышала.
— Ты же не слепая, как я. — На лбу Юнипы обозначилась маленькая глубокая складка. Она с интересом вслушивалась. — Их тут много. Я не могу разобрать слов, слишком много голосов, и они очень далеко. Но они перешептываются друг с другом.
Юнипа опустила зеркало вниз и провела левой рукой по овальной рамке.
— Это картина? — спросила она.
— Нет, зеркало, — возразила Мерле. — Но ты не бойся, оно водяное.
Юнипа ничуть не удивилась, словно так и должно было быть. Только когда она дотронулась кончиком пальца до водяной поверхности зеркала, то невольно вздрогнула и сказала:
— Оно холодное…
Мерле покачала головой.
— Нет, вовсе нет. Вода в зеркале всегда теплая. Если туда что-нибудь сунуть, то когда вынешь, все остается сухим.
Юнипа еще раз потрогала воду.
— А мне она кажется холодной, как лед.
Мерле взяла у нее из рук зеркало и погрузила в него указательный и средний пальцы.
— Теплое, — снова сказала она и повторила с некоторым упрямством: Оно никогда не бывало холодным, никогда в жизни.
— Кто-нибудь еще его трогал? Хочу сказать, — кроме тебя?
— Нет, никто. Я хотела дать его потрогать одной монахине, которая навестила наш приют, но она страшно испугалась и сказала, что это дьявольская штуковина.
Юнипа подумала и сказала:
— Наверное, вода делается холодной для всех, кроме ее хозяина.
Мерле нахмурила брови: — Может быть и так. — Она посмотрела на зеркальную гладь, которая едва заметно колебалась. Из зеркала на нее смотрело, подрагивая и расплываясь, ее собственное изображение.
— Ты покажешь его Арчимбольдо? — спросила Юнипа. — Он ведь разбирается в волшебных зеркалах.
— Нет, не хочу. В общем, не сейчас. Может быть позже.
— Боишься, что он его у тебя отнимет?
— А ты не боялась бы? — Мерле вздохнула. — Это — единственное, что мне досталось от родителей.
— Ты сама — частица твоих родителей, не забывай об этом.
Мерле на минуту замолкла. Она прикидывала, можно ли довериться Юнипе, стоит ли поделиться со слепой девочкой своей главной тайной? Наконец, оглянувшись с опаской на дверь, прошептала: — Вода — это еще не все.
— Что ты хочешь сказать?
— Я могу засунуть в зеркало всю свою руку, а она не высунется с другой стороны.
Мерле перевернула зеркало: его обратная сторона была такая же твердая, как и овальная рамка.
— Ты, правда, так делаешь? — спросила недоверчиво Юнипа. — И сейчас сможешь сделать?
— Смотри, если хочешь.
Мерле сначала погрузила пальцы в водяное зеркало, потом ладонь и, наконец, всю руку. Рука исчезла, будто вообще перестала существовать.
Юнипа придвинулась к Мерле и ощупала часть ее плеча, не утонувшего в зеркале.
— Что ты чувствуешь?
— Тепло, — сказала Мерле. — Очень приятно и не горячо. — Она понизила голос: — А иногда еще кое-что чувствую.
— Что же?
— Чью-то руку.
— Чью-то… руку?
— Да. Она берет меня за пальцы, нежно-нежно, и держит.
— Крепко держит?
— Не очень. Просто… ну, просто держит мою руку. Как подруга. Или…
— Или как родители? — Юнипа не сводила с нее незрячих глаз. — Ты думаешь, что твой отец или твоя мать держат тебя за руку.
Мерле сначала не хотела говорить на эту тему. Но она поняла, что Юнипе можно довериться, и, немного поколебавшись, решилась.
— Может, и родители, а что? Все-таки они сами положили зеркало мне в корзину. И потому так сделали, чтобы я не совсем затерялась и знала, что они еще есть… где-нибудь.
Юнипа медленно кивала, но, казалось, не совсем в это верила. Затем немного печально произнесла:
— А я уже давно представляю себе, что мой отец — гондольер. Я знаю, что гондольеры — самые красивые мужчины Венеции… Думаю, все это знают… Хотя я гондольеров и не вижу.
— Они не все красивые, — заметила Мерле.
Голос Юнипы звучал тихо и мечтательно:
— А еще я вижу, что моя мать — разносчица воды и пришла с материка.
Разносчиц воды, продававших на улицах питьевую воду из больших кувшинов, все — млад и стар — считали самыми прекрасными женщинами в городе. Как и в отношении гондольеров была в этой оценке немалая доля правды.
Юнипа продолжала:
— Так вот, я вообразила, что мои родители — самые чудесные люди на земле, такие, как я мысленно изображаю саму себя. Свое настоящее «Я». Мне даже хотелось их оправдать: ведь два таких совершенных человека, говорила я себе, не могут показываться на людях с уродливым ребенком. Я доказывала себе, что они имели полное право меня выкинуть.
Вдруг Юнипа так сильно тряхнула головой, что ее белокурые волосы разметались по плечам.
— Но теперь я считаю, что глупо так думать! Красивые мои родители или уроды, или они вообще уже покойники… Какое мне до всего этого дело, понимаешь? Я есть я, вот и все, что теперь важно. А мои родители — очень плохо, жестоко поступили, выбросив беспомощного ребенка на улицу.
Мерле растерянно молчала. Она понимала, о чем Юнипа говорит, но еще не могла связать ее слова с собственной судьбой и с рукой в зеркале.
— Ты не должна выдумывать сказки, — говорила слепая девочка, и ее голос звучал решительно и строго. Словно она вдруг очень повзрослела. Твои родители от тебя отказались. Поэтому они положили тебя в плетеную корзину. И если тебе в твоем зеркале кто-то протягивает руку, это вовсе не обязательно твоя мать или твой отец. То, что ты чувствуешь, — это волшебство. А с волшебством, Мерле, шутить нельзя.
От гнева и обиды кровь прилила к лицу Мерле. Юнипа не имеет никакого права так рассуждать и отнимать последнюю надежду, лишать той мечты, которую она, Мерле, лелеет, опуская руку в зеркало и прикасаясь к чьей-то руке. Но тут же она подумала, что Юнипа честно высказала все то, о чем думала, а честность — лучший подарок, который можно сделать друг другу, когда начинается дружба.
Мерле положила зеркало на кровать под подушку, хотя знала, что разбиться оно не может. А подушка все равно останется сухой и не намокнет. Затем она подсела к Юнипе и обняла ее за плечи. Слепая девочка тоже обняла Мерле, и так они сидели, прижавшись друг к другу, как сестры, как два человека, у которых нет друг от друга секретов. Обеих охватило такое сильное чувство душевной близости и взаимопонимания, что на какое-то время Мерле забыла о теплой руке в зеркале, о том ощущении уверенности и душевного покоя, которое давало это неземное прикосновение.
Когда девочки очнулись и огляделись, Мерле сказала:
— Ты можешь его брать, когда захочешь.
— Зеркало? — Юнипа качнула головой. — Нет, Оно только твое. Если бы оно пожелало, чтобы я опускала туда руку, вода и для меня делалась бы теплой.
Мерле согласилась с Юнипой. Будь это рука родителей или пальцы кого-то совсем чужого, было ясно, что там, внутри, хотят иметь дело только с Мерле. Кто знает, может быть даже опасно так углубляться в пространство за зеркалом.
Девочки все еще сидели на кровати, когда дверь открылась и вошла Унка. На деревянном подносе она принесла ужин: густую овощную похлебку с базиликом, белый хлеб и кувшин с водой из колодца во дворе.
— Ложитесь спать, если вы уже освоились, — прошепелявила женщина в маске, уходя из комнаты. — У вас масса времени впереди, еще успеете наговориться…
Не подслушивала ли их Унка, не узнала ли о зеркале под подушкой? Но Мерле тут же сказала себе, что нет никаких оснований не доверять домоправительнице. Унка ведь была так радушна и так к ним добра. То, что пол-лица у нее скрыто маской, вовсе не означает, что она плохой человек.
К Мерле, размышлявшей об Унке, подкрался сон, и в полудремоте ей подумалось, что, наверное, все люди какое-то время носят маски. На одном маска радости, на других — маска грусти или полного равнодушия. В общем маска «вы-меня-не-знаете».