— Мама вбежала в спальню, крича так, что у нее чуть голова не оторвалась. Папа вылетел на улицу, хлопнув дверью. И по-моему, так и не вернулся. По-крайней мере, я больше не слышал его голоса.
— А с мамой все нормально? — спросила я, схватившись за дверную ручку.
— Не знаю. — Иван тяжело сглотнул. — Она рыдала всю ночь. И спальня рядом с моей. Веселенькая обстановочка, правда?
Я не знала, что и сказать. Его родители воевали друг с другом уже несколько месяцев. Все грызлись и грызлись, но так и не могли разъехаться.
Не удивительно, что дети стали такими нервными.
Я вглядывалась в кусты и деревья, проносившиеся мимо в полутьме. В черные тени на мрачном фоне.
И поняла, что мы несемся слишком быстро.
— Иван, пожалуйста… — начала я.
Мы миновали знак, предписывавший сбавить скорость.
— Иван, притормози! — крикнула я.
— Я… я не могу больше этого выносить! — крикнул он в ответ. Его глаза сделались дикими, а руки судорожно сжимали руль. — С меня хватит, Марта! С меня хватит!
— Иван, нет!
Он вывернул руль и снова яростно закричал, перекрывая рев мотора:
— С меня хватит!
Иван до предела надавил на педаль и вывернул руль.
Все кругом завертелось.
А он все орал и орал, то ли от боли, то ли от страха.
Увидев, что мы несемся прямо на огромное дерево, я закрыла глаза руками.
Стало ясно, что Иван правит прямо в него. Пытается расстаться с жизнью.
Таковы были мои последние мысли. Как казалось, последние мысли на земле.
Глава 4
— Ох! — Я ударилась головой о крышу, когда машина стукнулась об ограждение. Волна боль прокатилась по всему телу.
Машина подпрыгнула. Потом еще и еще раз.
И начала постепенно останавливаться.
У меня тряслись руки, да и все остальное.
Я ловила воздух ртом, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Потерла голову, которая все еще болела.
— Ива…
— Прости меня, Марта! — воскликнул он.
— Мы живы, — пробормотала я. Все мысли смешались, да и перед глазами стояло сплошное темное пятно.
— Мы живы, Иван…
— Прости меня, — всхлипнул он.
И, не отдавая себе отчета, я повернулась к нему и обняла его.
— Мы живы.
— Я повернул руль, но ничего не мог поделать, — выдавил он.
Я еще крепче прижалась к нему, продолжая повторять:
— Мы живы, мы живы…
— Я не собирался этого делать, — пробормотал Иван дрожащим голосом. — Правда. Я совсем не хотел этого делать.
Он начал успокаиваться. А мое сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди!
— Все нормально, — сказал Иван почти холодно и оттолкнул меня. — Все нормально, Марта. В самом деле.
Я откинулась на спинку сиденья и уставилась в окно. Мы оказались на каком-то дворе, который освещала лампочка, висевшая над дверью дома. А в окнах было темно.
— Иван, может быть, тебе не стоит ехать дальше, — сказала я.
— Да говорю же, все нормально, — ответил он.
Его глаза сузились. Красивое лицо сделалось каменным. Как будто ему приходилось бороться с какими-то сильными чувствами.
Наконец Иван дал задний ход и мы снова оказались на проезжей части.
Его лицо всю дорогу оставалось неподвижным.
Больше он ничего не сказал.
*
— Кажется, твой брат совершенно не в себе, — сказала я Адриане.
Мы с ней сидели в моей комнате субботним вечером. За окном валил снег. Несмотря на холод, я открыла окно. У меня в комнате всегда жарко, и так приятно, когда дует прохладный ветерок.
— Что? — Адриана сидела за туалетным столиком, развлекаясь с косметикой, которую мне подарила мама. — Как думаешь, для меня это бледновато?
Я освободила место на письменном столе и положила на него альбом, собираясь заняться набросками. Может быть, автопортретом. Мне хотелось спросить, что у подруги на душе, да было как-то неловко.
— Иван в ужасном состоянии, — сказала я. — Вчера вечером…
— А кто в хорошем состоянии? — оборвала Адриана с горечью и стала стирать румяна с лица. — У меня такая смуглая кожа, поэтому для меня это не годится.
— Ты выглядишь усталой, — сказала я, глядя на ее отражение в зеркале.
— Я так и не могу спать. — Она покачала головой и принялась разрисовывать свои полные губы. Порыв ветра разлохматил ее волосы.
— Иван сказал, что ты ходила к врачу, — произнесла я осторожно. Адриана не любила жаловаться даже лучшей подруге.
Странное дело — она постоянно докладывала мне о том, что творилось у нее дома, но не хотела, чтобы я ее расспрашивала.
Адриана вздохнула, разглядывая свое отражение.
— Ее зовут доктор Корбен. Она пыталась обучить меня самогипнозу. Чтобы я смогла засыпать. Но ничего не выходит.
Адриана зевнула и принялась вытирать губы.
— Нужно потренироваться…
Потом она взялась за другую помаду. А я достала из стола угольные карандаши, собираясь приняться за рисунок.
— Ты записывала что-нибудь по истории? — спросила Адриана, обернувшись ко мне.
— Что? — Я не смогла скрыть изумления. — Тебе понадобились мои записи?
Еще бы — ведь она была круглой отличницей, не то что я. И никогда прежде не просила у меня тетрадей.
— Я… я не могла сосредоточиться на уроке. — Адриана отвернулась, зардевшись. — Половину прослушала.
Она казалась такой растерянной. И такой… озабоченной.
— Ладно уж, держи.
Я достала тетрадь по истории и протянула ей.
— Спасибо. — Адриана поднялась на ноги. Она намного выше меня, и рядом с ней я всегда ощущаю себя десятилетней.
Я проводила ее до двери, думая об Иване. Мне все еще хотелось рассказать подруге о недавнем происшествии.
— Иван подвозил меня вчера, — начала я. — Кажется, ему необходима помощь. Он сам не свой. То есть…
— Давай без обиняков, — сказала Адриана. — Ты же знаешь, в чем тут дело.
— А? — Я посмотрела ей в глаза, пытаясь понять, что она имеет в виду.
— Иван страдает из-за Лауры, — объяснила Адриана.
— Ты хочешь сказать…
— С тех пор как она его бросила, он совсем сошел с ума. Иногда мне хочется просто прибить его! — Она взмахнула тетрадью, словно дубинкой.
Да, я действительно знала, в чем дело. Лаура Уинтер тоже была нашей подругой. Длинные черные волосы, сверкающие синевато-серые глаза и высокие скулы делали ее одной из первых красавиц Шейдисайдской школы.
Благодаря своей красоте Лаура даже подрабатывала моделью. Ей прочили блестящее будущее на подиумах Нью-Йорка.
Когда они с Иваном начали встречаться, вся школа только об этом и гудела.
Я всегда считала, что Иван относится к этим отношениям намного серьезнее, чем Лаура. Ведь они помогали ему забыть о семейных неурядицах. Я толком не знаю, почему Лаура выбрала именно его — по ней сохли чуть ли не все парни в нашей школе.
А нынешней зимой она его неожиданно бросила, стала к нему совершенно холодна — вот о чем вспоминала сейчас Адриана.
Иван же никогда не заговаривал со мной на эту тему.
— Он все еще в шоке, — сказала Адриана, прижав тетрадь к груди. — Прошел уже месяц, а ему все не верится, что Лаура его бросила.
— А он ей звонил? — спросила я.
Адриана покачала головой:
— Ни разу. Кажется, дожидается, пока она ему позвонит!
И моя подруга рассмеялась, но как-то совсем невесело.
Я промолчала. Иван чуть было не угробил нас обоих, и мне было ясно, что тут совсем не до смеху.
— Послушай, кто-то должен с ним поговорить, — сказала я. — Лучше всего, если ты.
— Да с ним невозможно разговаривать! — воскликнула Адриана сердито. — Этого еще никому не удавалось.
— Но, Адриана… — возразила было я.
— Да не бери в голову. — Ее лицо смягчилось. — Иван сам о себе позаботится. А ты такая бескорыстная — тебе есть дело до всех, кроме себя самой.
Адриана сжала тетрадь обеими руками и пристально посмотрела на меня.
— Мы все хотим, чтобы тебе было хорошо. Так что не волнуйся за Ивана.
Она повернулась и исчезла за дверью.
— И все-таки я волнуюсь за него, — ответила я, выйдя следом. — И мне совсем не кажется, что он способен сам о себе позаботится. Ты даже не представляешь, насколько он не в себе.
Нет, я этого не сказала, а лишь собиралась, но со вздохом отстала. Моей подруге явно не хотелось обсуждать состояние своего брата. И вообще чтобы я вмешивалась в ее семейные дела.
Я вернулась в свою комнату. Облака за окном сделались угольно-черными. Ветер трепал занавески.
Становилось все прохладнее, я захлопнула окно, потом поправила занавески. И наконец уселась за стол перед чистым, нетронутым альбомом.
Я перевернула обложку, потом стала рыться в куче карандашей, пока не нашла достаточно тонкий.
Каждый раз, начиная новый альбом, я испытываю некоторый трепет. Подумать только — передо мной чистые листы, ожидающие, что их заполнят чем-то невиданным прежде.
Без лишней скромности скажу, что обладаю талантом к живописи. У меня наметанный глаз, а рука выводит линию совершенно четко.
Я беру уроки рисования в Уэйнсбриджском колледже, и все педагоги думают, что мой талант необходимо развивать. Видимо, буду заниматься летом по специальной программе.
Я стараюсь держать все свои рисунки вместе. Более всего мне удаются портреты.
Сейчас я отодвинула стул от стола и прислонилась к стене. Люблю рисовать стоя.
Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Забыть про Ивана и Адриану, вообще про все на свете.
Потом снова посмотрела на стол и чистый лист. Подняла карандаш. И начала рисовать.
«Лицо, — подумала я. — Нарисую свое лицо».
Карандаш мягко заскрипел по бумаге. Я начинала с глаз. Всегда так поступаю.
Ой! Глаза оказались не моими.
Они были овальными, а мои — круглые.
Привалившись к столу, я стала внимательно разглядывать их. Казалось, будто они смотрят на меня. Я затемнила зрачки. Они оказались серьезными. Стала набрасывать овал лица. Нет, это явно была не моя голова.
Молчаливое лицо. С темными серьезными глазами.
— Что происходит? — произнесла я вслух. — Кто ты?
Моя рука двигалась все быстрее, прорисовывая детали.
Постойте-ка. Нет.
Что же это твориться?
Карандаш все скрипел по бумаге. И казалось, будто он движется самостоятельно.
Не подчиняясь моей воле.
Моя рука кружилась по листу, поднимаясь и опускаясь.
Как будто я ею совсем не управляла.
Как будто ею двигала другая, призрачная рука. Я смотрела на нее с изумлением и страхом.
Я понимала, что не могу остановить ее.
Глава 5
Когда портрет был закончен, я тяжело дышала. Рука вспотела, пальцы заныли.
Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Но только я еще ни разу в жизни не рисовала так быстро.
Положив руки на стол, я стала разглядывать появившееся на бумаге лицо.
Лицо парня.
Совершенно незнакомого.
У него были темные вьющиеся, и одна прядь спадала на узкий лоб.
Темные глаза оказались глубокими и печальными.
Нос как-то не вязался с ними — маленький и слегка вздернутый. Потом я поняла, что парень улыбается. И эта приятная улыбка тоже не вязалась с печальными глазами. Губы — тонкие, а на подбородке виднелась ямочка.
— Ух ты, — пробормотала я.
Неужели я его все же никогда не видела?
Нет, он не был похож ни на кого из моих знакомых.
Может быть, я просто придумала это лицо? И оно — лишь плод моего воображения?
Я внимательно изучала его, затаив дыхание. И по-прежнему ощущала присутствие невидимой силы, водившей моей рукой.
Портрет оказался таким детальным, что лицо выглядело совершенно живым. И каким-то особенным.
Я внимательно рассмотрела черную прядь волос, спадавших на лоб. Потом опустила взгляд чуть пониже. На скуле оказалась небольшая темная родинка.
Родинка?
Я еще никогда не рисовала родинок даже на вымышленных портретах.
Никогда.
— Что это? — спросила я себя.
И тут мой взгляд остановился на левой брови.
Ее делил надвое белый шрам.
Я невольно вскрикнула. Он был таким реальным. Неужели я могла придумать шрам?
Возможно. Но почему же тогда я раньше не рисовала так?
— Кто ты? — спросила я, склонившись над портретом.
Темные глаза пристально смотрели на меня. Но улыбка ничего не говорила. Ровным счетом ничего.
Я негромко вскрикнула и вырвала лист из альбома. Потом скомкала и бросила в корзину для бумаг.
Руки все еще гудели и дрожали. По спине бегали мурашки.
А горло перехватило. Неужели от страха?
Мне не хотелось смотреть на этот рисунок. Не хотелось оставаться наедине с незнакомым лицом.
Тогда я решила нарисовать свой собственный портрет.
Я вытерла руки о штанины. Потом порылась в груде карандашей, ища более толстый.
Я взяла с туалетного столика маленькое зеркальце и поставила его напротив альбома. Внимательно оглядела себя, покрутила свои светлые волосы. И потрогала щеку кончиком карандаша.
— Веснушки рисовать не буду, — решила я, — представлю, что их нет. Буду считать, что у меня такая же чистая и гладкая кожа, как у Лауры.
У Лауры…
При воспоминании о ней мне захотелось нарисовать ее. Я уже делала это раньше. У меня прекрасно получались высокие скулы подруги.
Вот только она была очень капризной, и ей совсем не нравились мои рисунки. Она говорила, что я изображаю ее совершенной пустышкой.
— Марта, почему ты рисуешь меня так, будто у меня ветер в голове? — спросила Лаура после одного сеанса.
— Рисую, как вижу, — ответила я.
Но Лаура даже не улыбнулась в ответ. Она всегда оставалась серьезной.
Будь я такой красавицей, наверное, тоже все время держалась бы совершенно серьезной.
Лаура заставляла меня перерисовывать ее улыбку. Но у меня ни разу не получалось, так как ей хотелось.
Сейчас я снова посмотрела на свое отражение и сказала вслух:
— Я сделаю тебя такой же загадочной, как Лаура.
Потом снова склонилась над альбомом и стала рисовать.
Начала с глаз.
Нет. Постойте-ка.
Это не те глаза.
Моя рука задвигалась быстро, помимо воли.
Помимо воли.
И снова начало появляться лицо.
Темные глаза. Волнистые волосы. Вздернутый нос.
— Стой! Нет!
Я снова рисовала того же парня. То же самое лицо.
По коже опять пробежал мороз. На шее выступил холодный пот.
— Ни за что! — воскликнула я и вырвала страницу, не закончив портрет. Но на этот раз не скомкала, а просто швырнула на пол.
Я глубоко вздохнула. И, не обращая внимания на дрожь в руке, снова принялась рисовать.
Теперь я не отрывала глаз от зеркальца и рисовала, глядя на свое отражение.
Я заставляла себя изобразить собственное лицо. Не мальчишеское, а собственное.
Но все было тщетно. Рука вновь меня не слушалась.
— Нет! Пожалуйста, нет! — воскликнула я в панике. Моя рука продолжала делать набросок и после дополнять его деталями.
Деталями лица этого парня.
Ямочка на подбородке. Родинка. Круглая темная родинка. А потом шрам. Тонкий белый шрам, пересекающий бровь. Одну из черных бровей над темными печальными глазами.
— Ни за что! — вновь воскликнула я, вырвав лист и бросив его рядом с предыдущим.
Я быстро захлопнула альбом и запихнула карандаши в стол.
Сердце бешено колотилось. Я вытерла руки о штанины.
И уставилась на валявшиеся на полу рисунки. Два лица. Одного и того же парня. Незнакомого парня.
— Кто же ты? Кто? — спросила я.
Он смотрел на меня, как будто пытаясь ответить, что-то сказать мне.
— Почему я тебя рисую? Почему не могу нарисовать себя?
Я наклонилась, подняв оба листа и изорвала их в клочья.
А потом спросила себя: может быть я сошла с ума? На самом деле сошла с ума?
Глава 6
Вечером я спешила к восьми часам на свидание с Аароном. Мы собирались через полчаса пойти в кино. До этого же времени он по выходным подрабатывал в пиццерии, которой владел друг его отца.
Я с трудом нашла место для парковки. В конце концов, пришлось оставить машину на дальнем конце улицы, возле закусочной.
Я кинулась к кинотеатру, и тут вспомнила, что забыла выключить фары. Пришлось бежать назад.