Толпа с удовольствием внимала бахарю Даниле. Один диссидент остался не удовлетворен ответом. Он сказал, что появление этих звезд мировой культуры на острове, неудачная импровизация. Вечно он чем-то недоволен. Данила пожал плечами:
– Не хочешь, не слушай!
На помощь Даниле поспешил Брехунец.
– Я могу объяснить откуда они появились на острове! – запоздало вскинулся Брехунец, – Директор института, а по совместительству генеральный конструктор сам себе на утеху этих красавиц сделал, левый заказ, так сказать, и держал их в отдельной пристройке, а когда комиссия из Москвы приехала, вывез их на снегоходе на этот остров. Сказал на часок, да за хлопотами и забыл наверно.
– Я думаю, так и было! – согласился с Брехунцом мой дружок.
– Так нечестно! – возопил завидущий критик-диссидент и показал пальцем на Данилу с Брехунцом! – Они выручают друг друга, подсказывают!
– А тебе какое дело?
– Что ты каждой бочке затычка?
Народ попросил критика больше Данилу не перебивать, и пригрозил, что слишком умным шею легко намылит.
– Ну, вот, – продолжил мой дружок рассказ, – дело к ночи идет. Печка топится, жарко стало. Устал я за день, ну-ка по болоту с утра помотайся, первый полез на полати. Только лег, смотрю слева Мерелин пристроилась, справа Гюльчатай, а в ногах Дунька-Дульсинея сидит молится. Склочная Гульчатай оказалась. Возьми и отпихни Мерлин. А та не долго думая, фляжкой ей между глаз. Сцепились, как кошки, кое-как разнял. Утихомирились, да только меня не отпускают, с двух сторон прижались, обняли, и дышат на меня луком и чесноком. Атас! Я Гюльчатай спрашиваю, откуда вдруг любовь такая? С тобой, мол, мне все ясно, ты без гарема жить не можешь, а у Мерелин откуда ко мне чувства?
– Боисься! Собь ни сбизал!
Эх, лежу и думаю, вот бы кто увидал, как меня Мерелин титькой прижимает. Да за такие кадры папараци любые деньги отдали бы. И вспомнил я, зачем сюда наведался, жду, пока дамы уснут. Через полчаса, смотрю, уснули. Раскинулись в жарко натопленной избе, как на пляже, и, правда, красивые стервы! Сполз я потихоньку, зажег свечку и пошел в дальний угол избы, где еще вечером заметил медное кольцо. Дернул, пошла крышка. Посветил. В глаза мне как пыхнуло солнцем. Куча монет золотая, ни единой ржавчинки, паутина только сверху. Аж в зобу дыхание сперло. На цыпочках вернулся за рюкзаком, насыпал его на треть, в карманы по жмене монет сунул, задул свечу и лег на этот раз с краю. Засыпаю, а сам в толк взять не могу, как эти припадочные алкоголички вдруг тут оказались? Их же надо выводить отсюда, а как? Ах, махнул рукой, утро – вечера мудренее. Забрался снова посередке между красотками и уснул!
Утром, чуть свет, трах-бах, слышу звериный рык, топот, продираю спросонья глаза, а надо мною морда волосатая склонилась, а за нею еще две такие же. Вроде человек, а вроде зверь. Девки увидали их, дико завизжали, и к стене жмутся. А эти образины вроде даже улыбки из себя выжали и рявкают в три глотки:
– Аб. баб. бы!
Один взял и лапой-рукой смахнул меня с полатей. Тряхнулся я головой об пол и думаю, мужья пожаловали. Самый здоровый поворачивается ко мне и заводит старую песнь:
– Аб. баб. бы!
Разозлился я, понял, что это не мужья пожаловали, и грублю ему в ответ:
– Какие тебе еще бабы нужны, здесь мировая сексэлита, от них полмира слюни пускают. книги про них пишут, в гареме на первых местах. Это и есть варвар, первые бабы на земле!
Сам грублю, а сам думаю, совсем дикие абреки пожаловали. Ничего на них нет, никакой одежды, шерсть сантиметра пять длиной, гора мускулов, и блохи бегают по этим кавалерам.
Однако внимательно слушают меня. Затем хватает меня самый здоровый за шиворот и сует по очереди моим дамам под нос, что-то спрашивая у них. Те, как одна от меня отбрыкиваются, мотают головами, мол, приблудный я, просто так рядом, спал. Ах, вы вертихвостки, думаю! Быстро же вы меня сдали! Пожалеете еще сто раз, как только эти волосатые ребята пятки заставят чесать, вспомните, какой я был джентльмен!
Первый испуг у дам прошел, Мерилин и Гульчатай флиртовать начали, спрыгнули на пол, ходят, об шкуры кавалеров трутся. А эти три волосатых зверя-амбала, ничем от наших мужиков не отличаются, грудь выпячивают, самодовольно хрюкают. Хлопнул один другого по плечу, показывает на меня и вдруг так членораздельно лепит: – Саб. бан. туй!
Спасибо, Брехунец мне сейчас объяснил, что это были клоны. Но я то не знал тогда, что их, козлов, вывели в институте, в пробирке, и что они краткий курс обучения и общения с человеком прошли. Мне кажется, в лаборатории они не один раз видели, как работники института устраивали сабантуйчик-междусобойчик и приглашали на них сотрудниц. Вот эти образины и запомнили, что прежде чем с дамами иметь шуры-муры надо их ублажить. Поэтому один из них и совал меня моим благодетельницам под нос, спрашивал, не брат или сын я случаем одной из них? Все три отказались! Тогда, самый крупный троглодит и произнес волшебное слово: «сабантуй».
Гульчатай, как только услышала, что намечается праздник, так сразу у одного на шее повисла и потащила в дальний конец избы. У, подумал, я развратница. И ошибся. Смотрю, возвращаются они оттуда и катят огромный котел. На улицу потащили его. Выглянул и я, а там смотрю, стоят понурые, веревкой связанные какие-то ордынцы. Троглодиты им котел катят и орут: – Аб. баб. бы! Саб. бан. туй! – и показывают на общинную избу.
Чтобы долго не рассказывать, сразу скажу, что верховодили на этом острове, как и в любом цивилизованном обществе, самые примитивные особи. Наглые, волосатые, здоровые три троглодита, командовали ордынцами. Теперь у троглодитов для сабантуя было все: слуги – ордынцы, три красавицы – для любовных утех, я – как первое и второе блюдо. Сварить они меня решили в котле. Предательница Гульчатай мне по-тихому шепнула:
– Они людяеди!
Не всякое знание добавляет радости в жизни. Я и без нее догадался, что меня ожидает, потому что самый главный троглодит по имени Кяфтар, выволок меня наружу и еще спросил своих соплеменников держа меня на вытянутой руке:
– Аб. баб. бы! Шашлык?
Те отрицательно закачали головами:
– Саб. бан. туй! Шурпа!
Так моя молодая жизнь благодаря демократии продлилась на лишний часок, ибо при личной диктатуре Кяфтара, я бы крутился уже на вертеле. А так проголосовали и определили меня в суп-шурпу. Смотрю, ордынцы подлецы, уже разожгли костер, снег в котле топят. Меня же отволокли обратно в избу и во избежание побега забросили на полати. Злоба душила меня. Я обдумывал один за другим варианты побега, но придумать ничего не мог. Троглодиты постоянно косили в мою сторону злыми и хитрыми глазами. Как же, дадут они своему обеду убежать! Но и тут я придумал им подлянку. Пропадать так с музыкой. Я им даже мертвый должен был насолить. Подтянул я к себе рюкзак и стал золотые монеты глотать. Пусть, думаю, троглодиты зубы себе поломают, когда в меня вгрызаться будут. А тут вдруг смотрю, Кяфтар прислушивается, выскочил из избы и на берег болота побежал. Глядим, а он Брехунца под мышкой несет, раздел и сразу в котел. Знать, для сабантуя он ему жирней показался. Я пот со лба вытираю, и благодарю судьбу, что дала она мне в лице самого знаменитого человека нашего городка отсрочку на сутки!
Данила решил сделать передышку и многозначительно посмотрел на отдохнувшего Брехунца. Собрался с мыслями или нет? А в это время диссидент, не утерпел и все-таки повторил, свой каверзный вопрос, почему старуха осталась и куда ушли четыре ордынца, когда Брехунец попал в казан?
Отвечать надо было немедленно. О, вы бы только слышали, как ловко выкрутился мой дружок. В один ответ сумел увязать два вопроса.
– Куда, говоришь, ушли четыре ордынца, и почему старуха осталась при котле? – переспросил он критика.
– Да куда?
Данила выдержал паузу и добившись гробовой тишины, сказал:
– Старуха четырех ордынцев послала на тот конец острова, на солонец. За солью. Шурпа без соли, не шурпа.
Далее, наглый мой приятель, спросил Брехунца, кому дальше рассказывать, ему – Даниле, или вожжи удивительного повествования перехватит сам златоуст-краснобай?
– Спасибо, дорогой, что неизвестные мне детали осветил, – сказал Брехунец. – позволь я дальше сам расскажу, как из котла выбрался, как пятнадцать суток гарем содержал, как троглодиты прислуживали мне и пятки чесали, как охотники ордынцы лосей, оленей и медведей на стол поставляли!
Данила потянул меня из толпы. Придурок диссидент видя, что мы собираемся уходить неожиданно спросил Данилу:
– А что стало с теми золотыми, что ты проглотил?
– Ах, с теми, что я проглотил? – Данила помедлил с минуту, обвел толпу бесовскими глазами, в которых вспыхнул дьявольский огонь и важно ответил:
– Выскакивают до сих пор! На рентген ходил, еще три осталось! Если интересуешься нумизматикой, приходи с утра, с лупой. Глядишь и тебе повезет! Разгребешь что-нибудь!
– Га. га. га!
– О. го. го!
Толпа уважительным хохотом провожала нас. Когда мы отошли на приличное расстояние, я пожурил Данилу, что он не дал до конца дослушать историю про снежного человека. Мой дружок неодобрительно посмотрел на меня.
– Представляешь, соберутся вот так вот, мужики вокруг Брехунца и целый день его байки готовы слушать. Знают, что брешет, как кобель, смеются за глаза над ним, а все равно ничего с собой поделать не могут, подсели на его байки, просят, еще что-нибудь выдать. Болезнь у них, брехоманией по научному называется!
А мне было жалко, что мы ушли раньше времени. Я сам за короткий стал брехоманом.
– Ну и остались бы! – недовольно заявил я Даниле. – Интересно все-таки, как Брехунец выберется из котла?
– Да, элементарно! – небрежно махнул рукой мой приятель. – Я бы на его месте, продолжил так, что его увидала Гюльчатай и с ходу влюбилась в него. Естественно эта верная гусыня полезла к милому дружку в котел-джакузи, а за нею американка. Американки любят водные процедуры, жить без них не могут, каждый день ванны принимают, а там и Дульсинея. Можешь представить, как эту сцену распишет Брехунец?
– Да уж представляю! Только, все равно не вижу выхода! Сам же говорил, троглодиты, как волки по кругу с большими поварешками сидят вокруг костра, и ждут пока шурпа-варево из Брехунца сварится.
Данила с любопытством посмотрел на меня.
– О господи! Какой же Макс ты примитивный, неужели выход найти не можешь? Ну, представь себе только на минуту, что в это время из-за кустов на Росинанте выметается Дон Кихот и видит, как его несравненную, прекрасную из прекраснейших Дульсинею варят в котле какие-то три типа в волосатых шкурах. Рассказывать дальше, как он опрокидывает котел, как шипят дрова, как Гюльчатай ему на шею вешается…
– Пожалуй, не надо! – согласился я с ним, и тут же, мысленно проклиная себя, задал третий и последний вопрос. – Складно у тебя получается, не хуже чем у Брехунца. Только извини меня, нестыковочка у тебя маленькая выскакивает.
– Какая? – удивился Данила.
Я вроде того диссидента-критика рад был уколоть рассказчика.
– Как какая нестыковка? Есть то им надо всем? Сабантуй объявили! Народу тьма: три троглодита, три прекрасные, но голодные дамы, четыре ордынца, старуха с ними, Дон Кихот. Там наверно и Санчо Панса появится, а он поесть любит. Спрашивается, кого в итоге эта орава съела, старуху?
Дикими глазами смотрел на меня мой приятель. Потом, медленно выговаривая слова, спросил:
– А ты, рядом никого больше не видишь, кого можно съесть? Только ее?
Еще раз мысленно я обозрел этот уединенный остров посреди непроходимого болота и отрицательно мотнул головой.
– Никого!
Данила истерически захохотал:
– Москвич! Вшивота! Ой, не могу. Оставь тебя наедине с этими троглодитами и ордынцами, ты действительно старуху отдал бы им на съедение. Зачем она, эта старуха ордынская жить будет? В котел ее. И мою бабку заодно, и свою! И думать не надо, как ее можно спасти. Ты, Макс, от тележвачки тупой стал, любую хавку лопаешь, что тебе предложат, мозгами шевелить разучился. Га. га. га! У тебя старуха, значит, слабое звено! За борт ее, в котел, а ты на Лазурный берег пупок греть!
Ты что другого выхода не нашел? Забыл? Я ведь с ружьем туда пришел! Ружье есть, значит, лося убить можно! Можно кабана убить! Можно оленя на копье Дон Кихоту посадить. А ты, старуху предлагаешь в котел. Знаешь, ты кто? Безбашенный ты осел! Тьфу!
– Ты чего разошелся? – обиделся я. – Я сам, своими ушами слышал, как по телевизору говорили, большой человек говорил, что мы хорошо заживем, только тогда, когда старшее поколение вымрет. Мешает оно сейчас хорошо жить.
– А я наоборот, – зло заявил Данила, – за свою бабку горло ему перегрыз бы. И если бы надо было, то и за эту ордынскую глупую старуху, что сучья в костер подкладывала, сам полез бы в котел. Жалко мне их старых, ох как жалко!
Что я мог ему ответить? Что мир чистогана так устроен, один должен трудиться, а другой веселиться! Тяжело, конечно жил мой дружок со своей бабкой на одну ее пенсию. Половина ее уходила за жилье, а второй половины, при прожорливости моего дружка, кое-как хватало на хлеб. Был у них большой огород, но на нем, кроме картошки, что-либо другое плохо росло. Северская земля. Спасибо, урожаи картофеля были изобильные. Представляю я, как ему надоели картофельные блюда, которыми он питался наравне с хряком. Поэтому, чтобы его в конец не раздражать, я сказал, что считаю, такой порядок несправедливым, и что наоборот, мой дружок, должен загорать на Лазурном берегу, а тот мерзавец, что ограбил стариков и старушек, должен ответить по закону.
Данила, немного успокоился и сказал:
– Ну, закон то нынче на их стороне, по закону не получится. Он должен ответить по христовым заповедям, что заслужил то и получи!
– Где ты такие христовы заповеди слышал? – возразил я ему, – Христос говорил, ударили по одной щеке, подставь другую. А ты предлагаешь разобраться по понятиям!
Беспредметный разговор у нас был с Данилой, ни заповеди Христа я толком не знал, ни бандитские нормы поведения. Между тем моя позиция устроила Данилу. Он заявил:
– Вот и хорошо, что ты согласен разобраться. Я этому рыжему подлецу так не оставлю, будет знать, как меня грабить! Макс, представляешь, я бабке ножку от поросенка обещал из гостей принести, а он, нас ограбил, рыжая скотина! Жрал наверно вчера моего жареного поросенка и еще смеялся надо мною!
И столько неизбывной горечи было в его словах, что я подумал, слезу сейчас пустит мой приятель. У нас с ним были достаточно, крепкая, мужская дружба, размазывать сопли и изливать прилюдно эмоции между нами не было принято. Увольте, не наш это стиль. Поэтому вместо фальшивого соболезнования, я его просто спросил:
– Как ты собираешься разобраться с троглодитом?
Данила жестко заявил:
– Сначала хочу проверить, кто он? У меня на примете есть тут две кандидатуры, кто мог бы эту пакость на Новый год устроить. Поможешь в случае чего? Сам же видел, здоровый он как бык, боюсь, один не управлюсь!
Мой дружок уперто гнул хулиганскую версию, считая, что снежный человек – это переодетый в искусственную шкуру наш соплеменник, обнаглевший от безнаказанности и денег богатый сосед или их прихвостень.
– И кого ты подозреваешь? – невинным голосом спросил я. Он недобро усмехнулся:
– Сначала, посмотрим, куда следы ведут!
Я мысленно обругал нас с Данилой. То же мне, следопыты нашлись, вместо того чтобы сначала доглядеть, куда побежал снежный человек, мы как старухи пошли собирать слухи. Между тем любая информация приносит пользу. Я обратил внимание, моего дружка, на то обстоятельство, что ни у Варламыча, ни у Брехунца не поднимался вопрос насчет вчерашнего набега. Как будто и не было его.
– Мы молчим, а им откуда знать! – сказал Данила.
– А ты чего не рассказал, как вчера он на нас напал?
– Смеяться будут!
Мы подошли к тому краю озера, куда высоченным забором упиралось подворье Сан Саныча. Вот, сразу за калиткой, чуть-чуть припорошенный вчерашней небольшим снежком отпечаток босой ноги пятьдесят пятого размера. Следы снежного человека вели в сторону леса. Мы с Данилой пошли по ним. Вчерашний ужас, вчерашняя жуть налили свинцовой тяжестью мои ноги. Мне, показалось, что от следов исходит звериный запах. По мере того, как мы удалялись от жилья и приближались к лесу, моя бравада и желание помочь Даниле приказали долго жить. Следы троглодита, снежного человека уходили не к жилью, а к горловине озера, туда, где в него впадала небольшая речушка Вахчелка, и где надвинув снежную шапку на брови угрюмо смотрел на нас вековечный, хвойный лес. Лес мог подумать, что два маленьких человечка решили побеспокоить его давнего жителя, обитающего здесь тысячи лет – снежного человека. Мне показалось, лес громко шепчет: откажитесь от навязчивой идеи найти то, что является его маленькой тайной. Я еще раз попробовал образумить Данилу показывая на след: