Однако сам нунций Клавдий к Дмитрию в этот прием даже не подошел.
Под самый конец обеда Юрий Мнишек поднял серебряный кубок и предложил тост:
– За будущего царя Русии Дмитрия Ивановича!
И никто не отказался поддержать его.
* * *
И вот настал день 15 марта, день встречи короля и претендента.
Юрий Мнишек привез Дмитрия в Вавельский замок. Дежурный офицер королевской охраны встретил их карету у ворот, вспрыгнул на подножку и проводил до входа на парадную лестницу.
Дальше их встретил надворный маршал Петроконский и повел во внутренние покои. Пока они поднимались по лестнице, застеленной красным махровым ковром с медными перекладинами между ступенями, маршал успел шепнуть Мнишеку, что его величество желает принимать Дмитрия наедине, и Юрий Мнишек был оставлен в одиночестве в передней комнате.
Таким образом, Мнишек был резко поставлен на свое место и получил серьезный щелчок по носу.
Но король в приемном зале был не один. На аудиенции, кроме Сигизмунда, присутствовали еще четыре человека, четыре высших сановника: вице-канцлер Тылицкий, надворный маршал, виленский епископ Войка и папский нунций Клавдий Рангони. Очевидно, Сигизмунд придавал этой встрече чрезвычайное значение и хотел вести ее при очень серьезных свидетелях. Правда, свидетелей он выбрал сам.
Король принял царевича стоя. Он был в охотничьей одежде, со шляпой на голове. Он стоял, опершись левой рукой на маленький столик, правую руку он протянул Дмитрию для поцелуя. Дмитрий замешкался, не зная, как поступить, потом смиренно поцеловал ее.
– Говорите, – милостиво предложил король.
– Что говорить? О чем? – растерялся царевич.
– О вас, юноша. Что привело вас в наше государство? Почему именно сейчас?
– Ваше королевское величество, – начал Дмитрий, – я все объясню. Вы, наверное, знаете легенду Геродота о сыне царя Креза.
Сигизмунд как-то неопределенно кивнул головой.
– Я вам ее напомню. У Креза был сын, онемевший в детстве. И вот во время осады Сард юноша увидел, что какой-то перс поднял меч на отца. И вдруг он прокричал: «Солдат, не убивай царя лидийского!» Так и я, ваше королевское величество, молчал до тех пор, пока не увидел всех бедствий моей страны, страдания народа, убийцу и узурпатора на отцовском троне. Я заговорил, чтобы просить помощи у короля польского. Я знаю, что многие принцы получали ее в Кракове и что это согласуется с традициями польской нации.
Претендент король и все присутствующие выдержали долгую паузу. Дмитрий решил дополнить свою речь:
– Ваше королевское величество, я напомню вам, что вы сами родились узником во время заключения в крепость вашего отца Иоанна, которого преследовал его брат король шведский Эрик. И простите мне дерзкие слова, но я надеюсь не только на вас, я надеюсь на Всевышнего Отца, под властью которого все мы пребываем и который не раз выказывал к вам свое благоволение. Я думаю сейчас не только о своей выгоде, но и о пользе для всего христианского мира.
Сигизмунд дал царевичу знак удалиться.
Мнишек с нетерпением ждал его в приемной.
– Ну как? – тихо спросил он Дмитрия.
– Еще не знаю, – так же тихо ответил Дмитрий. – Аудиенция не закончена.
Мнишек хотел еще что-то спросить, но царевич, привыкший ко всяким русским подслушиваниям, приложил палец к губам. Он только добавил:
– Как хорошо держится ваш король. Сразу видно, что это потомок Вазы.
В молчании прошло несколько минут. Наконец Дмитрия снова пригласили в приемный зал. В этот раз беседа пошла значительно живее. Очевидно, Дмитрий произвел хорошее впечатление, решено было его не зачеркивать, а как следует расспросить.
– Объясните, – попросил король, – почему в Угличе было убито тридцать детей в ту ночь, когда хотели убить вас?
– Ваше величество, я был вывезен из города четырех лет от рождения. Там вместо меня держали другого мальчика. Это он один был убит людьми Годунова. Я только утверждал, что если бы надо было убить тридцать детей, чтобы среди них оказался я, то они и перед этим бы не остановились.
– Почему вы не поехали к Сапеге, когда там был присланный царем московским дьяк Смирной-Отрепьев? – спросил виленский епископ Войка. – В Москве вас считают беглым монахом. Отчего бы вам не показаться вашему «дяде» и таким образом разрешить все сомнения?
Надворный маршал Петроконский добавил:
– Смирной-Отрепьев заявил, если вы не его племянник, он первым признает вас царевичем.
Дмитрий на секунду задумался, потом сказал:
– Простите, ваше преосвященство, вы помните суд над главой ордена тамплиеров?
– Не очень.
– Разрешите я вам напомню.
– Пожалуйста.
– Филипп Четвертый Красивый хотел провести суд над орденом тамплиеров. Он говорил магистру ордена Жаку де Моле: «Ты же ведь чист. Против тебя ничего нет. Соглашайся, и, кроме оправдания, суд тебе ничего не принесет». Магистр поверил королю и согласился. А когда начался суд, появилось столько обвинений, столько обвинителей и свидетелей! Просто ужас! Тамплиеров обвинили в ереси, идолопоклонстве, в заговоре против короля, и в конце концов Жака де Моле сожгли на костре.
– А какое отношение, ваше величество, это имеет к Смирнову-Отрепьеву? – удивился епископ.
– Самое прямое. Я не хочу быть Жаком де Моле. Как только московский дьяк увидел бы меня, он сразу бы заявил, что я его племянник – беглый монах Гришка Отрепьев.
– Почему?
– Да потому что иначе ему и его семье всем вместе сидеть в Москве на кольях. Кстати, ваше королевское высочество, – обратился царевич к королю, – один монах с такой фамилией сейчас в самом деле появился у днепровских казаков. Мне об этом говорил дьякон Варлаам, присланный вами в Самбор на мое усмотрение.
Еще несколько вопросов задали Дмитрию высокие сановники. На все он отвечал быстро, спокойно и уверенно.
– Все, господа, – наконец заявил Сигизмунд, – время аудиенции, к сожалению, истекает. Я премного благодарен вам за визит, – обратился он к Дмитрию. – Я обещаю вам всякую поддержку, какую позволяет мне мой сан и мои возможности. Вы также можете обращаться за поддержкой к нашим подданным. Сегодня в доме Мнишеков вам будут вручены подарки от меня. И я назначаю вам содержание в четыре тысячи флоринов ежегодно.
Дмитрий молча поклонился отдельно королю, отдельно другим участникам встречи и вышел.
– Ваше величество, – удивился вице-канцлер Тылицкий, – четыре тысячи – это огромные деньги. Где их взять?
– Из самборских доходов! Пусть Мнишек раскошелится, – кинул король через плечо. – А то мы их уже несколько лет не видим!
Папский нунций Клавдий Рангони и в этот раз не произнес ни слова.
* * *
– Через самое главное бревно переехали! – такую оценку визиту к королю дал Юрий Мнишек. – Пора заняться религией.
– Я только этим и занимаюсь сейчас, – ответил Дмитрий. – У меня уже было три беседы, три диспута с отцами Савицким и Гродзицким в доме воеводы.
– Ну и каковы ваши успехи на этом пути, молодой человек? – спросил Мнишек.
Разговор, как всегда, происходил в библиотечном зале краковского дворца Мнишеков. Весенние светлые сумерки вливались в большие решетчатые окна. В камине горел огонь. Нужда в нем была единственная – сохранность книг.
– Какие успехи! – воскликнул Дмитрий. – На этом пути меня ждут одни поражения. Силы уж больно не равны. Два классных богослова-иезуита с европейским образованием и темноватый русский царевич с единственным учителем и десятью монастырями. Один отец Савицкий чего стоит с его философским опытом и братством милосердия.
– Я член этого братства, – сказал Мнишек.
– Мне кажется, из всех важных поляков один король туда не входит, – отметил Дмитрий. – Так что в этом споре я обречен. Да я уже и признал свое поражение. Уж на что мой отец царь Иван был силен в религиозных делах, и то он бледно выглядел в диспуте с Поссевино.
Дмитрий снял с полки и показал Мнишеку две кожаные толстые книги «Рассуждение о папской власти» и «Толкование спорных пунктов Восточной церкви».
– Вот что мне предложили прочесть. Разве против этого попрешь?
Мнишек взял книги в руки, полистал:
– Непростые книги.
Дмитрий согласился:
– Это даже для вас, а каково мне? – Он продолжил: – Мы так решили: в страстную субботу я причащаюсь и перехожу в католическую веру. Это мое поражение в споре с отцами церкви и это моя победа над схизмой. Но главное поражение будет ждать меня в Москве, если кто-нибудь узнает о моей победе.
Дмитрий грустно задумался.
– Мне уже сейчас по Кракову шага сделать нельзя, чтобы за мной не следили русские глаза, не шли русские люди. Я и не подозревал, сколько людей Русь сюда выбросила.
* * *
По случаю страстной недели весь Краков был погружен в раскаяние, в молитву. Во всех храмах велась служба, горело множество свечей. Нищие собирали урожай пожертвований.
Но не только нищие протягивали руку за подаянием. Братья из ордена милосердия в черных рясах, в капюшонах, опущенных на лицо, тоже ходили по городу от церкви к церкви, от двери к двери и собирали подаяния в пользу бедных. Это был способ приближения к Богу сильных мира сего путем сбивания спеси, путем ломки гордыни.
Страшный грех, гордыня затемняет умы, противопоставляет сильных слабым, вредит государственным делам, оглупляет умных.
Краковский воевода Николай Зебржидовский и царевич Дмитрий были в числе братьев. Они заходили в частные дома, в церкви, на рынки, просили подаяния у прохожих.
– Подайте, братие, на бедность нашу. Подайте для братьев ваших.
Их цель, помимо участия в акции, была незамеченными попасть в костел Святой Варвары, где служил службу настоятель Каспар Савицкий, чтобы исповедоваться. Именно его Дмитрий избрал своим духовником.
Никем не узнанные, они вошли в костел.
– Все, с Богом! – сказал Зебржидовский, подведя Дмитрия к келье иезуита, и отправился вверх на хоры. – Я верю, что все будет прекрасно.
Дмитрий на дрожащих ногах вступил в келью настоятеля.
– Сын мой, – начал Каспар Савицкий, – приготовившись к исповеди, откройте самые заветные помыслы своей души. Не думайте о светской суете, о мирском величии. Вы стремитесь к столь великой цели. Вам надо быть очень чистым перед Богом. Если кто-то хочет обмануть людей, он может это сделать. От Бога у людей нет тайн, а вы нуждаетесь в особой помощи Всемогущего. И расплата за грехи, за лжеклятвы может быть страшной.
Дмитрий замялся. Он понимал всю серьезность и страшность момента. Потом сказал:
– Отец мой. Я чист перед Богом и людьми. Промысел Божий не раз помогал мне в достижении моей цели, не раз спасал меня от смерти и коварства. Я искренне верю в правоту мою. Я искренне надеюсь на помощь Божию.
– На этом и остановимся, – сказал пастор Савицкий. – А теперь покайтесь мне в грехах своих.
Грехов у царевича было много, вплоть до убийства людей в целях самозащиты.
Но самым главным было то, что он ни минуты не сомневался в том, что он реальный наследник русского престола, в том, что он истинный Рюрикович. И многие грехи его и даже преступления шли оттого, что он, отбросив все сомнения, ни минуты не колеблясь, шел к отцовскому престолу.
Через некоторое время царевич с просветленным лицом, закрытым черным капюшоном, и его проводник Николай Зебржидовский в таком же капюшоне вместе покинули костел.
* * *
Как только слух о признании королем Сигизмундом царевича Дмитрия настоящим претендентом на московский престол прокатился по Польше, настоящий сын царя Ивана, в прошлом бесноватый мальчик Андрей из Московии, а сейчас учитель поповских детей из города Шклова, понял, что надо действовать.
Если он еще дольше просидит молча в своей поповской школе, его трон займет неизвестный черт из коробочки. И тогда уже никто и ни за что не сможет доказать его прав на престол. Да и не захочет доказывать.
В тот день, когда он узнал об этом, он вывел единственную верховую лошадь из дома священника и поехал к единственному человеку, который хоть как-то мог ему помочь при условии огромного, немыслимого вознаграждения – к своему бывшему мучителю и покровителю польскому шляхтичу Казимиру Меховецкому.
Когда он приехал, он попросил бумагу и перо и написал все, что он помнил о событиях в Угличе. О своей матери, о дядьях, об убитом им дворовом мальчике. Запись его начиналась так:
Ясновельможный пан Казимир!
Как на исповеди священнику, положа больное сердце мое на святую Библию, хочу рассказать вам истинность жизни моей.
Я рожден был в семье царя Великой Московии Ивана Васильевича Четвертого, известного в Польше по имени Грозный.
С малых лет я жил и воспитывался в городе Угличе под присмотром опальной матери моей царицы Марии и трех (не уверен) братьев ее…
Дальше, точно как это было на самом деле и как он помнил об этом, он изложил все, что с ним случилось. Начиная от убийства мальчика-конкурента до отправки его дядей Афанасием Нагим в Польшу к благодарному за освобождение от татар пану Казимиру.
Он оставил записки владельцу имения. Помолился на ближайшую церковь и вернулся к своему работодателю священнику в город Шклов.
Еще одна бомба, заложенная под государство русское, стала проявляться и постепенно набирать силы. Чтобы взрывом выбить окна, разорить и поджечь не один дом, не одну деревню, не один город в будущем бедствующей Московии.
* * *
Двадцать пятого апреля три кареты по весенним просыхающим полям, по совершенно невозможным дорогам двигались в сторону Самбора. Дмитрий и Мнишек возвращались из Кракова.
В этот раз всадников сопровождения было не тридцать, а, пожалуй, около пятисот. Шло много возов с оружием, порохом, провиантом и одеждой. И еще пять раз по столько должно было прибыть в Самбор к середине мая. Знамя похода на Москву было поднято.
Перед отъездом Дмитрий был еще раз принят королем. Король наградил его деньгами, дорогой парчовой одеждой и вручил тяжелую золотую цепь с профильным своим изображением.
Клавдий Рангони, папский нунций, тоже – и в этот раз открыто – принял царевича, пожелал удачи и тоже сделал дорогие подарки.
Осталось только вооружить первые тысячи польских добровольцев и казаков, разбить их на отряды, выделить командиров и вывести за Днепр.
И еще задерживал Дмитрия в Самборе брачный договор с Мариной Мнишек. Надо было с точностью до деревни, до поселка и реки указать выделяемые ей владения вокруг Пскова и Новгорода. С точностью до столового прибора указать приданое, количество денег и кремлевских драгоценностей, предназначаемых ей в дар к свадебной церемонии.
Еще один договор был заключен с самим Мнишеком. Ему, помимо большой суммы денег, была выделена половина Смоленского княжества. Другая предназначалась их королевскому величеству Сигизмунду Третьему.
В Русии укреплялись валы, ремонтировались крепости, усиливались гарнизоны, скакали посыльные с прелестными письмами к казакам.
Патриарх Иов рассылал по стране проклинающие Отрепьева грамоты. Вот уж кто в это время меньше всех думал о престоле.