И меня он тоже, наверное, вспоминал, хоть я и была тогда несмышленышем. Он так радовался, когда у него родилась дочь!
Прошла неделя, другая, месяц, два месяца… Все та же темнота, та же клетка-одиночка… Конечно, я не могу знать все мысли отца, девочки, но я знаю, уверена, как в том, что живу, как в том, что сижу сейчас здесь с вами, — никогда, даже при самых страшных пытках отец мой не жалел, не раскаивался, что выбрал для себя такой путь! Клянусь вам, это я знаю!
Фашисты поняли: ни пыткой, ни одиночкой не сломить Дамьена. Тогда они увезли его в форт Роменвилль — страшную тюрьму-крепость. Там содержались самые прославленные и опасные для фашистов франтиреры. Это была сырая огромная тюрьма, окруженная толстой крепостной стеной. В каждом каземате было заперто по шестьдесят человек. Как только среди заключенных разнесся слух, что в тюрьме находится знаменитый полковник Дамьен, все заволновались. Всем было известно его имя, грозное имя партизанского командира-героя. Каземат, в который привезли отца, выбрал его старшиной. Люди ждали от Дамьена помощи, ободрения, поддержки.
Осмотревшись в Роменвилле, отец начал подбирать сильных, энергичных людей. Составил из них особый отряд франтиреров и тут же предложил начать занятия. Какие занятия? Да самые обычные: по математике, по литературе, по истории.
Вы, девочки, пожалуйста, не удивляйтесь. Отец всегда считал, что люди, которые хотят для Франции славного будущего, славной победы, мира и свободы, должны готовиться для борьбы. А для того чтобы бороться, нужны знания. И вот он отыскал среди заключенных Роменвилля профессоров, преподавателей и попросил их читать арестованным лекции по разным предметам. Да, да, лекции в тюрьме!
Вот ты, Сюзанна, даже у нас в Гнезде ленишься и ухитряешься у Тореадора получать плохие отметки и вообще учишься спустя рукава. А они там, в тюрьме, после истязаний и пыток, учились, экзамены сдавали. И все для того, чтобы подготовить себя к будущему, к победе.
Отец много читал о русских коммунистах. Они томились в тюрьмах, их ссылали в Сибирь, в снега, в глухие деревни. Но и там, в ссылке, они учились, каждую минуту старались использовать. Читали, готовили себя, чтобы потом по-новому устраивать мир. Отец рассказывал про это заключенным Роменвилля. С великой надеждой думали роменвилльцы о русских, о Советской Армии. Эта армия уже начинала побеждать фашистов, только она одна могла принести Франции свободу. И в день, когда стала известна одна из побед Советской Армии, все заключенные вышли во двор и встали так, чтобы их построение образовало эмблему Советского Союза — серп и молот.
Ух, что тут началось! Стража бросилась на арестованных, била их прикладами, силой разгоняла по казематам. Никто не подчинялся, никто не хотел уходить! Заключенные окружили отца, подставили ему какой-то ящик, подняли его над толпой. «Речь! Речь! Расскажите нам о Советской Армии! Расскажите всем!» — кричали люди. И вот, стоя на ящике, бледный, в рваной куртке, отец начал говорить о советском народе, о том, как мужественно и смело сопротивляются врагу русские. Он звал всех французов объединиться, как объединились русские, и прогнать врага с нашей земли. Он говорил свою речь, а в это время стража поливала заключенных ледяной водой из шлангов. Стражники направили струю прямо на отца, он чуть не захлебнулся. И все-таки, спрыгивая с ящика, успел крикнуть: «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Советская Армия!»
Арестованные больше не могли сидеть в казематах и ждать, ждать… Отец первый решил: нужно во что бы то ни стало бежать. Итак, за дело!
В первую очередь нужно было узнать расположение всех казематов и сторожевых пунктов Роменвилля.
При всяком удобном случае отец и его товарищи изучали тюрьму-крепость. Наконец общими усилиями план Роменвилля был составлен и нанесен на бумагу. Его тщательно прятали, почти каждый день меняли тайники. И все-таки во время одного из обысков план попал в руки тюремщиков.
Вся тюрьма была поставлена на ноги, всех людей обыскали, допросили под пытками: кто составлял план, кто собирался бежать?
Заключенные крепились: никто не хотел выдать Дамьена. Но вот один, более слабый, не выдержал и назвал полковника.
Какой это был страшный день! Дамьена и его друзей бросили в подвалы форта, наполовину залитые водой. Три недели они провели в этих подвалах, а когда их, наконец, выпустили, ни один не мог держаться на ногах. Их вынесли на носилках и поместили в другие казематы, чтобы они снова не вздумали бежать.
Но фашисты плохо знали моего отца, девочки. Как только он смог ходить, он сейчас же снова начал составлять план побега. Еще в подвале он подружился с партизаном — врачом Сенье. Это был тоже очень смелый, сильный человек. И вот они решили бежать вместе.
Вдвоем они принялись исследовать стены каземата, куда их заперли. В одной из стен оказалась заделанная наглухо дверь. Отец попробовал постучать. С замиранием сердца следили за ним другие заключенные. Стук, стук, стук… Пусто. Никто не отзывается. На следующий день от других заключенных узнали: соседний каземат давно пустует. Даже больше: из него имеется выход во двор, к самой стене форта.
— Ребята, кажется, есть маленькая надежда, — сказал отец своим.
И вот, девочки, началась работа. Из тюремной кухни стали пропадать мелкие вещи: то ножик, то гвоздь, то кусок жести от консервной банки. Многие заключенные были посвящены в план побега. Однако никто не выдал отца. Наоборот: все считали честью для себя хоть чем-нибудь помочь полковнику Дамьену. Все надо было проделывать в величайшей тайне. Охрана после первой попытки была настороже. Начальство следило за арестованными днем и ночью. А тут надо было свить из тюфяков, разрезанных на полосы, надежные веревки, сделать из железа и гвоздей надежные крюки и прикрепить их к веревкам… А главное — надо было пробить в стене каземата отверстие, в которое мог бы проникнуть взрослый человек. Вы понимаете, что это значит — пробить каменную старинную стену Роменвилля, не имея никаких инструментов, кроме ножа, гвоздей и нескольких жестянок! Нет, конечно, вы этого не в состоянии понять! Вот наши мальчики, те скорее поняли бы, потому что они сами строят и кладут стены из камней… Ах, нет, девочки, и ты, Витамин, пожалуйста, не обижайтесь! Я все-таки повторю: наши мальчики скорее это поняли бы, потому что они сами каменщики, сами кладут стены и отлично знают, как трудно, почти невозможно пробить толстенную каменную стену, не имея никакого инструмента…
Ну ладно, ладно, не шумите, девочки, ведь я никого не хотела обидеть. Я просто так говорю, чтобы вы себе это лучше представили… Я продолжаю…
Задумать побег — одно, а сделать, что задумано, да еще при таком риске — другое. Надо было сговориться с часовым, иначе ничего не выходило. Сначала это казалось невозможным. Но вот появилась надежда: один из часовых, молодой парень, провансалец, давно уже поглядывал с симпатией на отца. Однажды он даже сказал что-то добродушно. Ну, отец ответил ему в том же духе, спросил о его семье. Оказалось, жена провансальца погибла при бомбежке. Сам он тоже ненавидит фашистов и войну. Часовой этот вскоре стал совсем своим человеком. Удалось уговорить его оглохнуть и ослепнуть на все время, которое понадобится, чтобы подготовить побег. «Только делайте все быстрее, пока не хватились, я не хочу из-за вас попасть в беду», — сказал часовой.
И вот в те ночи, когда дежурил провансалец, кипела работа. Что это была за работа! Заключенные срывали себе ногти, стараясь побороть камень. Каждый осколок, каждый кусок стены давался с огромным трудом. Папа и его товарищи сменяли друг друга. К рассвету проделанное отверстие закладывали камнями, заставляли стену койками и ложились, но почти тотчас же раздавался звонок на подъем, и приходилось снова весь день работать в тюремных мастерских.
Наконец наступил момент, когда сквозь дыру в стене можно было разглядеть соседний каземат — узкое, похожее на сарай помещение с крохотным оконцем и дверью. Был поздний вечер, почти ночь. Слабо брезжил в оконце последний закатный свет. Погромыхивал гром, собиралось ненастье. «Хорошо бы грозу! Она помогла бы нам!» — сказал отец. Но дверь в соседнем каземате… Сумеют ли они открыть ее?
Провансалец несколько раз подходил к глазку, шептал, чтоб поторопились. В каземате было уже совсем темно. Все чаще и ближе гремели раскаты грома. Снаружи только что сменился караул, это сообщил заключенным приятель-часовой.
Следующая смена должна была прийти только через три часа. Час, другой, третий пролетели, как минута.
Но вот стена пробита. В отверстие, хоть и с большим трудом, мог протиснуться человек. «Ты первый!» — сказали заключенные отцу. Вторым должен был идти доктор Сенье — он тоже был партизанским командиром. Когда оба будут на свободе, они позаботятся об остальных.
Чтобы двигаться неслышно, отец и доктор Сенье сняли обувь, привязали ботинки к поясам. Они протиснулись сквозь отверстие в соседний каземат. Оставшиеся следили за ними в страшной тревоге: если беглецы попадутся, всех ждут пытки, истязания, может быть, казнь. И все-таки все эти люди были готовы помогать Дамьену и его товарищу до последней секунды.
Вот и дверь, за которой — они это знали — короткий отрезок двора и стена форта. По сведениям, в этом месте дежурили двое часовых. И в самом деле, слышны были шаги. Увесисто, тяжело, точно маятник, шагал часовой. Сенье возился с замком. Часовой приближался — Сенье замирал. Уходил — он снова брался за замок. Внезапно дверь подалась с легким щелканьем. Два беглеца, замерев, стояли босые на железном полу. И тут вдруг оглушительный удар грома бухнул над самым фортом, и ливень загремел по железному настилу крыши. Тень часового исчезла: он, видимо, укрылся под навесом. Беглецы выскользнули за дверь, легли плашмя на землю и поползли к стене форта. По земле текли ручьи, их одежда мгновенно промокла, но они ничего не чувствовали. Темнота, спасительная темнота!
Мокрые, дрожащие от холода и волнения, они поднялись на ноги только у самой стены. Черная, высоченная, она уходила куда-то в черное небо. В первую минуту она показалась беглецам непреодолимой. Но там, за этой стеной, свобода. Отец вытащил из-под куртки жгут веревок. Он быстро определил на глаз высоту стены и закинул конец веревки с крюком. Увы, крюк чуть царапнул стену и сорвался.
Веревка упала к ногам беглецов. Тогда за нее взялся Сенье. Несколько раз он бросал веревку, и все неудачно. А дождь в это время стал редеть, посветлело небо. Скоро рассвет, и тогда беглецов обнаружат. А вместе с ними погибнет и часовой, помогавший им бежать. Нет, нет, этого допустить нельзя!
Дамьен забрал у Сенье веревку и нацелил ее выше, на гранитный, выступающий из-за стены столб, в котором он заметил расщелину. Бросок! Крюк зацепился. Отец изо всех сил дернул за веревку — она не поддалась. Можно лезть! И вдруг обоих беглецов охватила ужасающая слабость. Ведь они столько дней жили в тюрьме на хлебе и воде! Они так долго работали, чтобы пробить стену!
Рядом раздались голоса. Это разговаривали часовые, бранили собачью погоду. Мимо шла ночь, шло время… Отец собрал всю свою волю: «Довольно киснуть! Вперед!» Он схватился за веревку, взобрался, тяжело дыша, на стену. За ним последовал Сенье. Теперь оба они очутились наверху и по той же веревке сползли по наружной стене прямо в грязь предместья. Грязь громко зачмокала у них под ногами. Внезапно луч фонарика прорезал темноту, заскользил возле беглецов. Они вжались в стену: это светил с вышки Роменвилля часовой. Видимо, он услышал какой-то подозрительный звук. Еще и еще пробегал лучик возле беглецов, и каждый раз они ждали, что их обнаружат. Но вот фонарик погас. Отец потянул Сенье за руку: «Идем, старина!»
Уже рассветало. Розовело небо. Беглецы неторопливо брели по мокрой дороге к городу. Они уже почистили друг друга, тщательно осмотрели, оттерли следы штукатурки, обулись. Теперь у них был спокойный и независимый вид крестьян, идущих на рынок.
Вдруг свисток: «Стой!» Беглецы вросли в землю. К ним направлялись два полицейских.
— Раненько же вы разгуливаете, приятели! Разве не знаете приказа? Время теперь военное, ходить по городу разрешается только с пяти часов утра.
Полковник Дамьен растерянно, с видом глуповатого деревенского парня посмотрел на полицейского:
— А теперь который же час, господа?
— Сейчас, миляга, только половина пятого, — снисходительно отвечал ажан. — Кажется, придется задержать вас обоих…
Положение было отчаянное. Если их задержат, все пропало! Отец скорчил глупую гримасу, засопел, зачесал затылок.
— Значит, мои часы опять врут, — сказал он жалобным голосом. — Проклятые часы! Из-за этих часов я вот и Жана разбудил ни свет ни заря… Придется теперь мне отдавать их в починку, а часовщик небось сдерет втридорога, а денег у меня кот наплакал…
— Ну, у вас, крестьян, денег куры не клюют, — сказал полицейский.
Отец махнул рукой.
— Какое! Эта война, господа, хоть кого пустит по миру.
Полицейские, зевая, смотрели на них.
— Ну, что с этих взять? — сказал полицейский. — Пускай идут. Только в следующий раз хорошенько проверяйте часы, прежде чем вылезать на улицу.
Полицейские даже дали беглецам закурить…
— О-о, Клэр, так они, значит, спаслись?! — вдруг изо всей мочи кричит возбужденный, радостный голос. — Спаслись оба?! Ура-а!!!
Забывшись, невидимая девочка кричит свое «ура» на все Гнездо. Рядом, в спальне мальчиков, кто-то встревоженно спрашивает, что случилось, где кричали. Через дверь протягивается золотая полоска: напротив, в комнате Матери, вспыхнул свет.
— Ох, господи, что вы наделали?! — с испугом говорит Витамин. — Кто это кричал «ура», девочки? Ну и попадет же нам теперь!
Она не успевает договорить. Скрипит дверь, шире пропуская желтую полосу света, и в этой полосе появляется знакомая фигура в пижаме — такая хрупкая, но от этого не менее решительная.
— Что у вас тут происходит? — спрашивает Мать. — Отчего вы вздумали посреди ночи будить весь дом? И в особенности мальчиков, которые так много работают и так рано встают?
В голосе Матери ни малейшего снисхождения. Из темноты в полосу света вступает девочка с растрепанными кудрями, вздыбленными на макушке.
— Это все я, Мама, — говорит Клэр. — Спрашивайте только с меня. Я вздумала рассказать девочкам об отце. О том, как его мучили и как потом ему удалось бежать из Роменвилля. Вы им этого не говорили, правда? Ну вот, когда я рассказала, как они с доктором Сенье ускользнули от полиции, девочки так обрадовались, что не выдержали, закричали «ура». Это я одна во всем виновата, — повторяет она.
Что скажет Мать? Клэр покорно ждет.
В коридоре мелькает рослая фигура Рамо Тореадора, тоже в пижаме. Наскоро зачесывая гребенкой пышные белые волосы, он с любопытством прислушивается к разговору. Он тоже проснулся и тоже хочет знать причину ночного «ура».
— Успокой мальчиков, Гюстав, — обращается к нему Мать. — Это Клэр вздумала рассказывать о бегстве полковника Дамьена из форта, и кто-то из девочек не выдержал.
— Ага, вот оно что! — Зубы Тореадора блестят. Видимо, он с трудом сдерживает улыбку. — Хорошо, так я им и скажу. Между прочим, мальчики, наверное, тоже захотят, чтобы Клэр им рассказала. Они ведь давно ее уговаривают.
— Только на этот раз мы убедительно попросим Клэр рассказывать не ночью, а днем, — говорит Мать. — Клэр будет виновата: завтрашняя работа и занятия пойдут у нас кое-как: все будут сонные.
— Нет, нет, что вы, Мама? Мы вам обещаем, Мама! — со всех кроватей поднимаются взъерошенные головы.
— Хорошо, мы это увидим завтра. — Мать уже собирается уйти. — Клэр, сейчас же спать!
Вдруг из угла, где помещается кровать Витамин, раздается жалобный голос:
— Мама, милая, дорогая! Но Клэр ведь нам не досказала.
— Что такое? — Мать останавливается в дверях.
— Она нам не досказала, что случилось в тот раз с полковником и доктором Сенье. Мы ведь не знаем, чем кончилось. Я теперь ни за что не смогу уснуть, пока не узнаю… — Витамин жалобно сопит.
— Ага, вот оно что! — Мать медлит раздумывая. — Клэр, у тебя еще надолго?
— Нет, Мама, я уже почти кончила, — отзывается удивленная Клэр.