Степка даже подпрыгнул, чтобы лучше видеть. Но какой-то толстяк совсем загородил от него подходивший к перрону поезд.
А когда толстяк махнул кому-то рукой и побежал вдоль вагона, Степка увидел, что отец уже обнимается и целуется с дедушкой Арсением.
— А это никак Степан?! — воскликнул дедушка, посмотрев на подходившего Степку. — Нет, ты мне скажи, Егор, чем ты его кормишь? С чего он у тебя так растет? Ну-ка, дай я тебя поцелую! Ну-ка… Ну-ка… — приговаривал он, крепко обнимая Степку и чмокая его в обе щеки. — Ишь, вымахал! Скоро меня перерастет!
Конечно, дедушка Арсений шутил. Перерасти его было невозможно. Огромный, плечистый, с жилистыми сильными руками, он даже над отцом возвышался почти на целую голову. А отец у Степки был роста немаленького. На вид этому могучему старику никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет. Держался он прямо, голубые глаза под седыми насупленными бровями смотрели живо и задорно.
— Ну, пошли, — сказал дедушка Арсений и взял чемоданы. Их было два. Один — перевязан веревкой. Дедушка смущенно объяснил, что еще на вокзале в Москве случайно сел на него и продавил крышку.
Когда шли к автобусной остановке, когда дожидались автобуса и после, всю дорогу до самого дома, дедушка Арсений удивлялся, как изменился город с прошлого года, пока он тут не был.
— Ты смотри, Егор, — говорил он отцу, с изумлением оглядываясь по сторонам, — сколько домов вокруг понастроили! Не узнать Вокзальной площади! И вон там еще один начали!..
Для Степки эти новые дома вокруг вокзала давно уже не были диковинкой. Они росли у него на глазах. Но даже и он порой удивлялся. Так был он поражен, когда весь класс осенью ездил на экскурсию в городской краеведческий музей. В этом музее Степка был, когда учился в четвертом классе. С того времени ему ни разу не доводилось бывать на улице Чехова, где стояло здание музея — большой серый дом с колоннами. Тогда вокруг этого здания жались друг к другу низенькие деревянные домики, уцелевшие в дни войны, с палисадниками. И вдруг оказалось, что домиков больше нет. Новые корпуса жилых домов окружили здание музея, и оно рядом с ними само стало казаться старым и неуклюжим.
Ясно, что дедушке Арсению, который помнил город, когда в нем были одни лишь деревянные дома, сейчас в диковинку эти многоэтажные домищи!
Но особенно разошелся дедушка, когда автобус покатил по улице к центру.
— Это что же, театр новый? — кричал он, показывая в окно.
— Клуб, дядя Арсений, — отвечал отец, смущенно поглядывая на пассажиров. — Клуб кондитерской фабрики.
— Ну да! Я же и говорю — клуб. Не было его тут в прошлом году. А это что за башня? Ретрансляционная вышка? Телевиденье, значит, будет?
Пассажиры оглядывались на шумного соседа и украдкой улыбались.
Дома, едва войдя в комнату, дедушка Арсений занялся распаковкой чемоданов.
— Это старуха моя положила, — говорил он, вытаскивая и выкладывая на стол какие-то банки и свертки. — Будто в голодный край еду, право слово!..
Жену дедушки Арсения Надежду Васильевну Степка ни разу в жизни не видел. Зато слышал о ней много. О ее невероятной рассеянности дедушка рассказывал легенды. Если она собиралась куда-нибудь уезжать, то непременно попадала не на тот вокзал, от которого отходил поезд. Если приглашала кого-нибудь в гости, то, случалось, забывала об этом и уходила с дедушкой в кино, а обиженные гости два часа топтались около дверей. Однажды взяла она билеты в Малый театр, а дедушку повела в Художественный. Хорошо, что театры были недалеко один от другого.
— Ну конечно! — воскликнул дедушка Арсений, вытаскивая из чемодана вслед за банками и свертками кусок какой-то вязаной ткани с воткнутыми в нее блестящими длинными спицами. Моя Надежда верна самой себе. Вязанье свое сунула мне в чемодан. Теперь неделю будет искать по всей квартире. Батюшки! — закричал он еще громче. — И очки положила! Свои очки! Что же она теперь будет делать без очков-то?
— Можно телеграмму дать, чтобы не искала напрасно, — посоветовал отец. — Степка после ужина сбегает на телеграф и отправит. Как-нибудь пока обойдется без очков.
Дедушка привез из Москвы подарки. Матери — пуховый платок, отцу — новенькие кожаные перчатки.
— А это, Степан, тебе, — торжественно произнес он, вынимая из чемодана коричневый кожаный футляр. — Думал, думал, что тебе привезти, и придумал. Владей, помни деда!
«Фотоаппарат!» — было первой мыслью, от которой Степку бросило в радостный жар. Но в футляре лежал не фотоаппарат, а большой полевой бинокль на тонком длинном ремешке.
— Цейссовский, — сказал дедушка Арсений, с удовольствием глядя на порозовевшее от радости лицо внука. — Сам с убитого белогвардейского офицера снял. Под Волочаевкой. Хранил на память. А теперь пусть у тебя будет. Смотри береги. Вещь исторически ценная.
Степка приставил бинокль к глазам, покрутил колесико, и далекий завод с дымящей трубой оказался прямо перед ним, сияя окнами, в которых голубели лампы дневного света.
— Зря вы ему, дядя, такие подарки делаете, — сказала мать. — Не стоит он того. Сегодня из школы тройку принес. По немецкому языку…
— По немецкому? — воскликнул дедушка Арсений с притворным негодованием. — Ай-яй-яй!.. По немецкому тройку? Шпрехен зи дойч? Гутен таг!.. Весь в меня. Я тоже, помню, на рабфаке никак не мог немецкого осилить. Ну, правда, причина была.
— Давай-ка, Клавдюшка, на стол накрывать, — сказал отец. — Пора ужинать.
— Да у меня уж все готово, — ответила мать. — Ну-ка, Степан, помоги мне. Тарелки поставь. Вилки, ложки достань из буфета.
Степке было очень неудобно с биноклем на шее расставлять тарелки, он не снимал его, пока не сел за стол.
Мать внесла дымящуюся сковороду, а отец откупорил бутылку портвейна. Вино он налил деду, матери и себе, а Степка получил стакан клюквенного морса.
Дедушка ел, хитро поглядывая на Степку, подмигивая, и вдруг сказал:
— Так вот, шпрехен зи дойч, Степан. Ты мне обязательно напомни. Я тебе расскажу, за что немецкий язык невзлюбил. И, между прочим, жалел потом, что в свое время не изучил иностранный язык. Обязательно напомни.
— Ладно, дедушка, напомню, — кивнул Степка.
За ужином дедушка Арсений все время расспрашивал Степку, как у него идут дела в школе, и, между прочим, спросил, собирают ли ребята металлолом.
— А как же? — кивнул Степка. — Собираем!
— Вот и у нас в Москве тоже… по улицам ребятня тачки возит. А на них и ведра, и корыта, и кровати ржавые. Я одну такую компанию остановил и спрашиваю: «На что же вы это железо собираете?» А они в ответ: «На строительство нефтепровода «Волга — Центральная Европа». А вы что же? Тоже для этого нефтепровода металл собираете?
— Тоже. Наш отряд уже много собрал…
Когда поужинали, отец сказал:
— Ну, Степка, сыт? Давай-ка дуй на телеграф. Вот тебе деньги. А телеграмму, дядя Арсений, ты уж сам составь.
Дед Арсений долго сидел над листком бумаги. Степка уже успел одеться и ждал, стоя у двери и поглядывая на бинокль, висевший на стене на гвоздике. Если бы можно было бежать не на телеграф, а к ребятам, он непременно бы захватил бинокль с собой.
— Возьми-ка, Степка, дедушкин чемодан, — сказал отец, — и поставь в коридоре.
— Незачем его ставить, — возразил дедушка, складывая листок с написанным текстом телеграммы. — Куда он годится, сломанный? Дай везти мне отсюда нечего. Все вещи в один сложатся.
Спрятав листок в карман, Степка выволок поломанный чемодан в коридор. «А не занести ли его по дороге к Грише? — подумал он. — Починит так, что будет словно новенький!..» И Степка выбежал с чемоданом на улицу.
…Был уже десятый час, но в крохотном окошке Гришиной каморки горел свет. Степка толкнул дверь и втащил чемодан в мастерскую.
Гриша пил чай из большой кружки. Увидав Степку, он обрадованно закивал головой, а взглянув на чемодан, с хитрой усмешкой спросил, куда это Степка собирается уезжать. Нелегко Степке было объяснить, что к нему из Москвы приехал дедушка и что этот чемодан его, но Гриша все понял. Рассказал Степка и про чудесный подарок — бинокль на длинном ремешке. И это Гриша тоже понял. А когда мальчик показал ему продавленную крышку чемодана, мастер с готовностью кивнул и перевернул три листка календаря. Он, будто извиняясь перед Степкой за такой долгий срок, показал на верстак, забитый плитками и утюгами. У стены на полу стоял голубой пылесос, похожий на ракету. Должно быть, это был тот пылесос, который испортился сегодня у Вовки Пончика.
Поставив чемодан рядом с пылесосом, Гриша предложил Степке чаю. Но Степка отказался и объяснил, что очень торопится. Знаком попросив мальчика немного подождать, Гриша стал одеваться.
Они вышли из мастерской вместе. Грише, оказывается, надо было зайти в магазин. До «Гастронома» им было по пути, и они шли, перебрасываясь знаками. Возле витрины «Гастронома» они постояли немного. Народу в магазине оставалось совсем мало. Сквозь стекло витрины Степка видел низенького толстого лысого человечка, который что-то сердито объяснял продавщице. Лысый человечек был Вовкин отец — директор «Гастронома».
Затем Степка попрощался с Гришей и побежал на телеграф. За полукруглым стеклянным окошечком в одиночестве сидела и читала какую-то книгу немолодая приемщица. Степка протянул ей листок с текстом телеграммы и, как часто это бывало с ним после безмолвного «разговора» с Гришей, кивнул головой и пошевелил пальцами. Приемщица с недоумением взглянула на него.
— Мне в Москву надо послать, — спохватился Степка. — Срочно.
— Вот бланк, — сказала телеграфистка. — Перепиши и подай.
Степка пристроился за маленьким столиком. «Вяжу твою фуфайку… — переписывал он, старательно делая нажимы. — Очень помогают твои очки тчк. Спасибо, что…»
Кто-то легонько притронулся к Степкиному плечу. Он поднял голову и увидел незнакомого человека в кепке и коротком, до колен, пальто.
— Послушай, мальчик, — сказал незнакомец, — ты сейчас на улице стоял с глухонемым…
— Да, стоял, — удивленно ответил Степка. — Около «Гастронома».
— Ты что, давно его знаешь?
— Давно. Он на нашей улице живет, на Садовой. Это мастер. Гриша его зовут.
— Гриша? — переспросил незнакомец.
— Ну да! У него мастерская. Он все, что хотите, может починить.
— Вот и мне тоже… надо починить… — сказал человек в кепке и, порывшись в кармане, достал автоматическую ручку с золотым колпачком.
— Ручку? — Степка с сомнением почесал лоб, — Может, и ручку починит… Он в доме номер четырнадцать живет, во флигеле. И мастерская у него там же.
— В доме четырнадцать? — снова переспросил незнакомец. — Так, так… В доме четырнадцать… Ну ладно, спасибо. — Он шагнул было к двери, но остановился и спросил: — А давно он тут живет?
— Два года, — сказал Степка.
Незнакомец зашагал к выходу.
Степка дописал телеграмму, подал ее хмурой приемщице, заплатил деньги, получил сдачу, квитанцию и побежал домой.
Глава пятая
Степка закрыл учебник физики и потянулся уже к учебнику немецкого языка, как вдруг почувствовал, что устал. Сколько ни старайся, в голову больше ни слова не поместится. Степка покосился на дедушку Арсения, который читал газету, сидя на диване, и спросил:
— Дедушка, а почему вы немецкий язык не любили, когда учились?
Дедушка Арсений отложил газету в сторону.
— Отчего не любил-то? — переспросил он.
— Ну да. Вы еще хотели рассказать, помните?
— Что же, можно и рассказать. — Дедушка Арсений уселся поудобнее на диване и облокотился на валик. — Ну, это давно было. Эдак лет примерно пятьдесят семь или пятьдесят шесть тому назад. Я мальчонкой был тогда. Вот как ты сейчас, не старше. Мда-а… — Дедушка откашлялся и продолжал. — У вас вот теперь в школах сборы разные бывают… Двухлетка… Одним словом, дел много и игр много. В парках специальные детские городки устроены. Аттракционы. А у нас в то время какие были игры? В «краски», в «чижа», в «казаков-разбойников»… Разбойники прячутся, а казаки их ищут и ловят.
Как воскресенье или праздник какой-нибудь церковный, собираемся мы и затеваем игру. В будни-то не до игр было. В школу я не ходил. За учение платить надо. Матери не по карману. Нас ведь у нее четверо было, сам знаешь. И росли без отца — прадед твой Захар Матвеевич от чахотки умер. Я старший в семье остался. Пошел работать на фабрику. Тут вот, где теперь консервный завод, стояла мебельная фабрика. Ну и устроился я туда на заработки. Кому подержать что-нибудь, принести, стружку убрать, печки зимой натопить… За день набегаешься так, что ноги гудят. Но все же зарабатывал копеек сорок на день. Но хотя я уже и работал и зарабатывал, а был все же мальчишка. И побегать, и повозиться, и поиграть хотелось.
Степка попытался представить себе дедушку Арсения мальчишкой, который бегает по фабрике и подметает пол, но у него ничего не получилось.
— «Казаки-разбойники» была наша любимая игра, — рассказывал дедушка Арсений. — А рядом особняк стоял. Там под ним подвалы были. В тех подвалах мы и прятались, когда играли.
— Этот дом и сейчас стоит, — сказал Степка. — Дом двадцать. Там Вовка Пончик живет.
— Ну что же, может, и Пончик живет, — согласился дед. — А в то время он принадлежал одному петербургскому богачу — Гольцеву. Ростовщик он был известный. Ты знаешь ли, кто такие ростовщики?
— Знаю. Это которые до революции деньги взаймы давали.
— Давали-то давали. Да под заклад. Несли к ростовщикам люди с бедности — кто — часы, кто — кольцо, кто — ложку серебряную… А выкупать их надо было с процентами. Так что не все и выкупали. Да. Вот и жил этот Гольцев в Петербурге. Он из немцев был. Его предки в Россию из Германии приехали, считай, при царе Алексее Михайловиче. Фон Гольц была тогда их фамилия.
Все это Степка знал. В краеведческом музее он видел картину, где были нарисованы бедная деревушка с покосившимися избами, ветхие крылечки, голые деревца и богатый дом с колоннами — особняк помещика Гольцева.
— Обрусели тут фон Гольцы, — продолжал дедушка Арсений, — немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг… Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его — страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.
— Дедушка, — спросил Степка, — а для чего Гольцеву подвалы были нужны?
— Да кто ж его знает! — пожал плечами дед. — Кто говорил — раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.
Вот как-то раз спрятались мы от «казаков» в подвалах. А немец-то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал… Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.
Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:
— Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.
— Какое же он имел право бить?! — с негодованием воскликнул Степка. — Взять бы его да в милицию! Получил бы там за хулиганство!
— Это, Степан, сейчас можно за такие дела в милицию попасть, — засмеялся дедушка. — А тогда кому можно было жаловаться? Приставу? Городовому? Да они бы мне еще всыпали! Гольцевы-то ведь богачи. А я кто? Простой рабочий мальчонка.
Дедушка Арсений о чем-то задумался. На улице начался дождь. Он негромко барабанил в стекла. Тикали часы. Словно невидимое время со щелканьем, как капли воды, падало с маятника — тук-так, тук-так…
— Дедушка Арсений, — тихо позвал Степка, — а вы того богача, Гольцева, ни разу не видели?
— Как же не видеть? — дед поднял голову. — Видел. Он сюда из Петрограда прикатил. В октябре семнадцатого года. Видать, от революции спасался. С семьей приехал. Жену привез и двух сыновей. Одному, пожалуй, года три было, а старшему лет пятнадцать. Как же не видел?! И как приехали, видел, и как два каких-то парня чемоданы, сундуки его из автомобиля выгружали… Лакеи, должно быть. И горничная еще с ними была, а может, гувернантка. Девушка лет девятнадцати. Но меня-то больше, Степан, интересовал тогда автомобиль. Это был первый автомобиль, который я в своей жизни увидел. Ну и автомобиль! — дедушка громко захохотал. — Колесики тоненькие, как у велосипеда, чуть потолще. На них сверху такой каркас с брезентом… Ты бы сейчас увидел такой автомобиль — умер бы от смеха. А мы тогда всей улицей сбежались смотреть на это чудо.