А муж ей:
— Мы теперь как баре! Ты не бойся: к сладкому привыкнешь, а что до работы — то видишь — господа же ничего не делают, а как-то живут! И ты — ешь да спи. А вечером пойдем в цирк на представление, смотреть, как собаки верхом на свиньях ездят.
— Как скажешь, муженек, — так и будет.
Так и продолжали они кутить в городе.
Как-то вечером дошли они, гуляя, до городской окраины, где располагался большой парк. В парке был замерзший пруд, освещенный разноцветными фонариками, а на льду — видимо-невидимо всякого народа. Больше всего было детворы, но немало и взрослых. Все они катались на коньках под веселые звуки духового оркестра.
Очень понравилась супругам эта забава.
Муж говорит:
— Видно, женушка, придется и нам научиться на коньках бегать!
— Как скажешь, муженек, так и будет! Почему бы и не научиться! — ответила жена, ведь она была доброй, покладистой и мужу ни в чем не перечила.
На другой день купил муж две пары блестящих коньков, а к ним — сапоги с подковками на каблуках и вязаную шерстяную одежду. Отправились они на каток.
Целую неделю старались, пока, наконец, выучились. И так им понравилось по льду бегать, что вроде и нет ничего лучше на свете. Раскатывают себе, пряники на ходу грызут, забегут в буфет — погреются, кофе напьются — и снова на лед.
Так за весельем и не заметили они, что денежки-то все и вышли…
— Ну, женушка, должно быть, пора нам домой возвращаться! — сказал однажды вечером муж, заглядывая в кошелек.
— Ехать — так ехать! — сразу согласилась жена.
На последние гроши наняли они городского извозчика, кони которого были увешаны колокольчиками да бубенчиками, и поехали домой. А приехав, глянули на свое хозяйство — и руки у них опустились!..
В доме — разруха. Холод. На стенах повсюду паутина. На столах пыль, словно летом на большой дороге. То ли ветер, то ли мальчишки разбили в окнах стекла, а воробьи залетели за печку и чирикают. В хлеву такое, что и смотреть страшно! Корова куда-то убежала, коня цыгане украли, а песик их — Колобочком звали — так тот бедняга и сдох на привязи от голода и холода. Калитку сорвал ветер, а сарай так замело снегом, что внутрь и не попасть. Птица из курятника в лес убежала, а деревья в саду погрызли зайцы. Одним словом, — всего и осталось живности — мыши да пауки… Беда да и только!
Начали они запущенный дом кое-как приводить в порядок. Окна подушками и тряпьем заткнули, выгнали воробьев, сняли паутину, а кольями из плетня растопили печь. Да только все у них выходило вкривь и вкось. Печь дымит, как фабрика. Воробьи так и норовят снова за печь залететь, мыши чуть ли не по столу бегают. Уже и ночь наступает, а в доме темно и холодно: лампу мыши разбили, а в щели ветер дует. Но хуже всего, что была им теперь работа не в радость — и руки болят, и ноги трясутся.
И стало здесь мужу и жене все немило.
В селе темно. Ни огней разноцветных, ни пешеходов. Да еще и соседи со всех сторон пальцами на них показывают, смеются над их барскими шубами на лисьем меху.
Тяжело стало мужу на душе, да и жене — не слаще. Раньше были они всегда веселыми и разговорчивыми, а теперь надулись, как совы. Молча поужинали тем, что из города привезли, и улеглись спать в грязную постель. Ночью жена просунула руку под подушку за конфеткой, как в городе привыкла, но вместо шоколадной конфеты в золотой бумажке вытянула… мышь… Брррр!..
Жил в их доме прилежный, работящий Домовой. Конечно, самому Домовому со всем не управиться, но хозяевам он во всякой работе помощник. И их Домовой раньше во всяком деле пособлял и за всем в хозяйстве присматривал. А по вечерам, когда хозяева отдыхали после трудов, он забирался под теплую печь и так славно пел сверчком, что эхо расходилось по комнате.
Худо пришлось Домовому, когда хозяева бросили дом… И голодно, и холодно, да еще и нахальные воробьи — сколько их ни гоняй, все равно лезут в дом! Поначалу он сам хозяйничал, а когда отощал — рассердился.
— Что я, — говорит, — нанялся что ли? Не буду я один все хозяйство на себе тащить, черта с два! Днем и во двор-то не выйдешь — мальчишки гоняют, того и гляди попадет какой-нибудь озорник снежком. Не хочу — и все тут!..
Залез он за дымоход на чердаке, зарылся в пыль и спал там, как медведь.
Теперь же, когда печь затопили и дымоход стал теплым, он проснулся, потянулся несколько раз, словно кот, и решил посмотреть, в чем дело. Выбираясь, он так крутился и возился, что хозяева не могли уснуть.
На другой день муж с женой еще с большим пылом принялись за работу. А Домовой помогал им изо всех сил — такой он был добрый и до работы охочий. Да только заметил он, что никудышные стали из хозяев работники. Раньше, бывало, муж работал до седьмого пота, хоть и одет был легко. А теперь, в плюшевом кафтане и в шубе на лисьем меху, махнет пару раз лопатой, отбрасывая снег, — и тут же отдыхает, руки трет да за спину держится. Так же и хозяйка. Повозит-повозит тряпкой по горшку — и бегает по дому туда-сюда в поисках кусочка сахару.
— Э нет! Так дело не пойдет! — подумал Домовой. — Так нам самим не управиться. Придется позвать на подмогу Беды-Напасти. Хоть и невелика от них помощь, но и они сгодятся, ведь хорошего работника тут и накормить нечем!
Залез он ночью на трубу, потряс своей седой бородой на запад и восток, на север и на юг, засунул ‘два пальца в рот да как свистнул раз-два-три! И вмиг со всех четырех сторон, откуда ни возьмись — Беды-Напасти. Крошечные такие, совсем как божьи коровки или как козявки, что весной ползают по завалинкам, только еще меньше и зеленые с рыжими крапинками. А издали похожи на блошек. Начали они сползаться на чердак к дымоходу. И набралось их там видимо-невидимо, как муравьев. И такие они были сухие и тощие, что аж косточки светятся. Убогие, чахлые, едва дышат. Построились перед Домовым, дрожат и ждут приказаний. Глянул на них Домовой — и жалость его взяла.
— И откуда только вас таких паршивых прислали? — спрашивает.
А они пищат едва слышно:
— Были мы у очень ленивого хозяина. Захирели, дяденька!
Разделил их Домовой на несколько бригад и каждой поручил разную работу. Одним пришлось помогать хозяину в хлеву; другим — присматривать за постройками; третьим — за санями и возами; остальных отослал к хозяйке в дом, чтобы помогали варить, убирать, шить и стирать.
Но эти Беды-Напасти пришли с убогого двора и были так истощены голодом и изнурительным трудом, что теперь совсем ни на что не годились. В хозяйстве от таких, как говорится, не помощь, а немощь!
Те, которым приказали в хлеву работать, очень мерзли и все норовили забраться в дом, вроде бы по делу. А сидевшие в доме не шили, не стирали, а только шарили по горшкам в поисках чего-нибудь съестного. Но есть было нечего. Ведь из чего же печь и варить, если муку в сусеках мыши съели, картошка в чулане замерзла, а во дворе — ни одной курицы.
А тут еще такой случай.
Пошел хозяин в тот день в лес за дровами и увидел замерзший пруд. И так ему снова захотелось на коньках покататься, что даже все поджилки затряслись! Не утерпел он, вернулся скорей домой, прикрутил коньки к сапогам и — айда на лед! И жена следом, ведь она всегда была заодно с мужем.
А в доме не топлено, обед не сварен!
Ну просто беда Домовому с такими хозяевами, а того хуже — несчастным бестолковым Бедам-Напастям…
Поначалу Домовой еще прикрикивал на них, а потом и рукой махнул, увидев, что вконец они отощали, просто на ладан дышат…
А Беды-Напасти и вправду совсем извелись, уже и хворать стали. И так их трясет лихорадка, что и на ногах не держатся. Заметив, что Домовой на них не наседает больше, решили они забраться к людям под одежду: на живом теле все-таки теплее. Так и обсели они мужа и жену с головы до пят.
А хозяева тоже мерзли. Не могут они за дровами до леса дойти, когда каток на пути!
Как станет их мороз донимать, привинчивают коньки к стоптанным сапогам и — на пруд. Бегают там, пока не согреются. А тогда и Бедам-Напастям теплее становится. Начинают они копошиться и выпадать сквозь прорехи. Господская-то одежда не такая прочная, как крестьянская, а потому и износилась быстро. А еще и потому, что в нетопленном доме людям приходилось спать в своих городских шубах на лисьем меху.
Так мало-помалу высыпались все Беды-Напасти на пруду и по дороге. И вернулась их к Домовому только небольшая горстка. Тот глянул на них и говорит:
— Идите вы к Чертовой Матери! Пусть она вас хоть немного подкормит, того и гляди перемрете тут все. А я из-за вас неприятностей не оберусь. И передайте там Весовому Батьке, что и я, наверное, скоро приду. Нет больше мочи терпеть!..
Одним словом, обнищали хозяева так, что даже Беды-Напасти их покинули. Одна только и осталась целая вещь на все хозяйство — блестящие коньки. Да еще — кусочек мыла, ведь в холодном доме боялись они и умыться.
А когда пришлось им совсем туго, уселись они друг против друга за непокрытым столом, поглядели в немытые лица и давай советоваться.
— Дальше-то что будет? — спрашивает жена.
— А я почем знаю? — отвечает муж. Да и что тут скажешь!..
— Так что же нам делать?
— Займемся чем-нибудь, да только не тяжелым! — говорит муж.
— Да, лучше бы не тяжелым! — отвечает жена.
А Домовой выглянул из-за печки, незаметно подкрался к хозяину и зашептал на ухо:
— Одно вам только и осталось. Возьмите-ка кусок мыла, растворите в воде, выдерните из стрехи две соломинки и пускайте мыльные пузыри. Легче работы не бывает.
А одуревшему от беды хозяину было невдомек, что это Домовой так зло над ним посмеялся. Взял он мыло, воду, соломинку, другую — жене дал, и начали они мыльные пузыри пускать. Один пузырь лопнул, другой лопнул. Захохотал тогда Домовой и изо всех сил так хлопнул дверью, что последние стекла из окон вылетели. И пошел прочь.
Отправился Домовой к Весовому Батьке просить, чтобы тот послал его к людям работящим, где не придется звать на подмогу Беды-Напасти…
В лесу поднялся переполох…
Первым принес худую весть видавший виды черноухий Заяц. От страха он был ни жив ни мертв, даже мордочка побелела. И никак Заяц не мог отдышаться, ведь обежал он весь лес. Повстречав кого-нибудь на дороге, он садился на задние лапки, передними — вытирал усы и, откашлявшись, шепотом говорил:
— Беда, братва!. Беда-а!.. Видел я, собственными глазами видел на опушке охотников, собак, загонщиков… И идут их сюда тысячи!.. У каждого — по нескольку блестящих ружей… Рожки медные, а сумки огро-о-мные, как мешки… А собак! Собак — тысячи! Разбегайтесь, братцы, кто куда!..
После этих слов, едва переведя дух, он стремглав мчался дальше. Даже столкнувшись нос к носу с Лисой, которая только что вылезла из норы и, жмурясь на солнышке, потягивалась после сна, — даже перед ней он остановился было и крикнул:
— Беда, братва!.. Охотники на опушке!.. Тысячи…
Но, вспомнив, что и от самой Лисы ему ничего хорошего ждать не приходится, пустился бежать пуще прежнего.
Все обитатели леса всполошились… Кто побежал в поле, кто забился в нору, кто искал убежища в дупле или прятался в густых камышах у болота.
Тут, и вправду, прогремел выстрел, залаяли гончие псы, затрубили рожки…
Мавка-Вербинка, которая днем пряталась в большом дупле старой вербы у болота, проснулась и прислушалась. Сердце ее больно сжалось. Множество раз на своем веку доводилось ей слышать этот собачий лай, звук рожков, громкие выстрелы… Знала она, что многим зверям и птицам они предвещают смерть, что появятся снова несчастные, которые долго будут умирать в муках от ран, зарывшись в листья где-нибудь под кустами. Некоторые выживут, но останутся калеками на всю жизнь.
Блестящие слезы заструились из ее чудесных фиалковых глаз. Она мигом выскочила из вербы и, невидимая, понеслась, словно летя над землей, к соседнему большому лесу, чтобы позвать на помощь своих подруг.
Но, не добежав до опушки леса, вновь услышала выстрел ы.
— Поздно! Слишком поздно! — с отчаянием подумала Вербинка. — Может, там уже есть подстреленные и им нужна помощь. А пока я вернусь с подругами — жизнь покинет эти бедные создания!..
И тогда она запела звонким, словно серебряным голоском, созывая Хух.
— Бегите скорее, сестренки, в соседние леса. Зовите Мавок: Ясенинку, Дубовинку, Ольшанку, Кленовницу и Шиповницу. Сегодня у нас будет много несчастных, и, боюсь, не управиться мне одной.
Не успела она произнести эти слова, как маленькие зеленые Хухи понеслись, словно перекати-поле, в разные стороны. А Вербинка поспешила снова в лес, чтобы оказаться позади охотников. Она думала, что там быстрее отыщет раненых зверьков.
Вербинка пронеслась мимо молодых и старых господ, одетых в охотничьи костюмы и зеленые шляпы. Пролетая, она коснулась одного пса, который едва не укусил ее, учуяв запах ее длинных синих волос. Пролетела она и над сторожкой лесничего, где ей раньше приходилось бывать. Лесничий был добрым, никогда не обижал зверей, уважал Лешего, жалел маленьких Хух, а ее, Мавку, очень любил. Иногда он оставлял для нее в мисочке на пеньке молочную кашу.
Сейчас домик лесничего был пуст. Самого же его Вербинка увидела впереди охотников, с ружьем наготове и двумя собаками на поводке.
Она услышала, как снова загремели выстрелы и как жалобно запищал подстреленный Зайчик.
Слыша все новые и новые выстрелы, Мавка начала внимательно осматривать траву под кустами.
У старого трухлявого дуба повстречался ей Леший. Он был печален и зол. Его ясные голубые глаза сверкали, как синие огоньки в печи, а кулаки были так крепко сжаты, что длинные когти вонзились в ладони.
— Доченька! — тихо сказал он Вербинке. — Позови кого-нибудь себе на помощь. Будет много горя.
— Я уже позвала, отец. Послала Хух.
— Вот и хорошо. Не теряй времени… Ох и натворят же сегодня бед эти безбожники… Много их, много… Пойду-ка я предупредить Водяного и Русалок. Вдруг кто-нибудь прибежит умирать к воде…
И, опираясь на свой сучковатый посох, он тихо побрел к болоту.
А Мавка-Вербинка уже нашла раненого Зайчика. Он схоронился во мху, и только по тому, как сотрясался мох, можно было догадаться, что там кто-то есть. Вербинка осторожно раздвинула мох. Вспугнутый Зайчик собрался с последними силами, чтобы убежать, но, глянув мутными глазами, увидел Мавку и тихо застонал:
— Убили, убили меня, сестренка Вербинка!..
— Куда тебя ранили, Зайчик-Ушастик? — спросила она.
У Зайчика был прострелен бок и перебита задняя лапка. Вербинка быстренько нашла сухой гриб-дымовик, присыпала ему раны, приложила к ножке лист подорожника и перевязала все плоской, как лента, травинкой. Потом остановила летевших мимо пушистых шмелей, чтобы те угостили раненого своим сладким белым медом, и напоила его водой, собравшейся на большом листе «медвежьего ушка». Зайчику стало легче.
— Большое спасибо, сестрица! Теперь прикрой меня хорошенько мхом и листьями, а сверху положи большую сухую ветку, чтобы какой-нибудь пес не смог меня отсюда вытащить, — попросил Зайчик-Ушастик.
В тот день Мавкам пришлось много поработать в лесу. Охотники перебили немало тихих Зайчиков, подстрелили даже хитрую Лисичку. Гончие псы напали на целое семейство куропаток: одних поймали сами, других перестреляли охотники, а некоторых только ранили.
И еще долго после этой охоты выхаживала раненых Мавка-Вербинка, пока они не встали на ноги.
В день лова произошло еще одно важное событие. И пришлось ей тогда сделать то, на что нечасто отваживается невидимая сила: впервые в жизни она зримо предстала перед человеком.
А было это так. Оказав первую помощь нескольким раненым зверькам, Мавка наткнулась на молодую дикую козочку. Та стояла на трех ножках на большой поляне и была видна издали.
— Беги, глупышка! Спрячься поскорее в зарослях! Разве ты не слышишь, что в лесу охотники с собаками?! — закричала ей Вербинка.
— Слышу, конечно, но не могу бежать! — заплакала бедная Козочка. — Я поранила ножку о терновые колючки. И так мне больно, что я не в силах сдвинуться с места.