- Господин священник, вы во многом преуспели, - со злостью сказал Телешов и поклонился портрету дяди.
Эти полчаса были бесконечными. Но Даля не сдавалась. Она не могла сдаться из-за меня, из-за Юстика, хотя правда была целиком на стороне Телешова, а мы просто защищали свою шкуру.
А Юстик, который сидел на диване рядом с Далей, вдруг пересел к Тане. Может быть, он это сделал случайно, скорее всего именно так и было, просто ему хотелось посидеть рядом с девочкой, которая была для него прекрасной ведь он из-за нее отважился на такие небывалые поступки - и с которой ему сейчас предстояло расстаться. Но мне показалось, что он сделал это со значением.
Даля, она очень чуткая, покосилась на Юстика и сказала:
- Мы не хотим с Миколасом лишних страданий. Вы этого не понимаете, Пятрас.
Она упорно называла его Пятрасом. Возможно, чувствовала свою вину перед ним, как я, и заискивала.
- Я хочу знать правду, - ответил Телешов.
- После войны у нас было много националистов. Мы жили в деревне, и к нам на постой стал рабочий отряд, который искал их. А утром, когда рабочие ушли, к нам ворвались националисты. Они поставили моего отца к печке и расстреляли. Стрелял один совсем молодой паренек, почти мальчишка. Ему было лет семнадцать. Он, когда выстрелил, сам испугался, заплакал. И один из них его ударил... А потом, через несколько лет, я его встретила. Он шел мне навстречу и нес на руках маленькую девочку... Понял, что я его узнала. Опустил девочку на землю и ждал... И я ушла.
- Пойдем, Танюша, - сказал Телешов.
Даля снова покосилась на меня: теперь ей было совсем плохо, приходилось бороться за меня в присутствии Юстика.
- Я хочу знать правду, - упрямо повторил Телешов. - Только и всего.
- А если ты ее узнаешь, - спросил я и почувствовал, как мною снова овладело то, Эмилькино, состояние, когда, несмотря ни на что, хочется открыться, - тебе станет легче?
- Нет, - ответил Телешов. - Правда не заменяет потерянного.
- Так зачем вы этого добиваетесь? - спросила Даля. - Вы помните их лица, помните их голоса, знаете их жизнь, разве вам этого мало?
Телешов ответил не сразу, и, еще не зная его слов, я вдруг понял, что он скажет что-то такое, что поразит меня.
- Танюша, не пора ли нам? - спросил он.
Даля облегченно вздохнула и сказала, что им действительно пора и что она сейчас соберется. Но я-то знал, что тех слов, которых ждал, он еще не произнес.
Таня встала без слов и посмотрела на Юстика. И он тут же вскочил. Юстик думал только об одном: думал, что ему надо будет вот сейчас расстаться с Таней, и он, по-моему, почти никого больше не замечал и ничего больше не слышал. Таня спросила отца, могут ли они пойти с Юстиком вперед. И Даля, опережая Телешова, разрешила им это, а сама направилась в другую комнату, чтобы собраться. И тут Телешов сказал те самые слова, которых я ждал.
- Правда делает человека свободным, - сказал он, не обращаясь ни к кому, и все остановились: Даля не успела скрыться за дверью, Юстик и Таня - выйти в прихожую. - Вот еще вчера я не знал, как погиб мой отец, и не помнил, как он меня сюда принес, а сегодня знаю. Хотя все это неутешительно, как ни странно, это сняло с моей души тяжесть. Правдой надо переболеть. Легче от этого не станет, но я буду знать, что мне открылась правда.
- Идите, ребята, идите, - сказала Даля.
- Пожалуй, мы лучше подождем вас, - сказала Таня. Она прикинулась совсем ягненком, а на самом деле ей не хотелось оставлять отца одного. Подождем, Юстик?
Юстик кивнул.
- Бывает такая правда, которая пострашнее лжи, - сказала Даля. - И ничего не может изменить.
- Ложь во спасение? - спросил Телешов.
Кажется, назревал скандал, но у меня не было никакого желания его предотвращать. Бедняга Юстик, сейчас твои родители, спасая твой покой, рассорятся с Телешовым, и милая Танечка навсегда уйдет из твоей жизни.
- Это называется человеколюбием, - сказала Даля.
Видишь, Юстик, как твоя мама наступает.
- Мы ведь не звери, а люди, и у нас не обязательно выживать сильнейшему.
Кажется, твоя мама права, а, Юстик?
- Мы можем подвинуться и дать место слабому, и сделать это сознательно.
- Верно, - ответил Телешов.
Вот видишь, Юстик, даже Телешов с нею согласился. Неужели все закончится мирно, и они уедут, и все пойдет по-старому? Тебе-то что, а вот мне каково! Снова бессонные ночи, снова воспоминания, а желание быть свободным настолько велико, что способно победить страх.
- Ваши слова, Даля, - снова начал Телешов, - не имеют никакого отношения к Лайнису. - Он обнял Юстика и Таню за плечи и сказал: - Пошли, ребята, а они нас нагонят.
"Они" - это мы с Далей.
Телешов сейчас стоял на том же месте, где когда-то в последний раз стоял его отец, и так же повернул голову, как он, к дивану, на котором тогда лежал е г о с ы н, а теперь сидел я.
- Так ты берешь на себя все?
Он опять вернулся к разговору о Лайнисе, и мне бы ответить: "Да, беру", - и они ушли бы. Но я промолчал, у меня не было желания обещать то, что я не собирался делать. Хватит с меня и так. Я посмотрел на Далю. Он перехватил мой взгляд и вдруг сказал совершенно серьезно, обращаясь к Дале:
- Имейте в виду, я вам не отдам Миколаса.
Даля не выдержала и тихо сказала:
- Уходите... Прошу вас...
Это было так неожиданно, что сначала я подумал, что ослышался.
- Вы нас выгоняете? - спросила Таня. - Тетя Даля!
Даля не ответила.
- Мама! - закричал Юстик. Он, по-моему, здорово испугался, наш великанчик. - Скажи им, что ты пошутила. Таня, дядя Пятрас, она пошутила. - Его взгляд метался с одного лица на другое, он безуспешно искал выхода. - Мама, скажи им.
- Юстик, - резко сказала Даля, - перестань! Я тебе потом все объясню.
- Нет, сейчас скажи! - вдруг закричал Юстик. - Папа, что же ты молчишь?
Я промолчал, мне нечего было говорить, а бедняга Юстик суетился, и этой своей беспомощной суетой он удивительно был похож на меня. Он был готов восстать, как я много раз готов был восстать против дяди и не восставал.
Таня стояла бледная, крепко сжав губы.
- Молчишь? - сказал мне Телешов. - Такой же, как прежде?
- Я ведь попросила вас, - перебила его Даля.
- Тогда это был он! - Телешов показал на дядю. - Он тебя сделал таким. Когда надо было бороться, он закрывал глаза. Когда надо было стрелять в убийц, отнял у тебя оружие. Теперь он мешает вам жить. А ты?.. Знаешь, кто ее сделал такой? - Он кивнул на Далю. - Ты! Незаметно для себя, чтобы удобнее было жить.
- Не слушай его, Миколас. Не слушай. - Она крикнула: - Уходите, уходите, уходите!
Потом стало тихо-тихо. И мы замерли, затихли.
- Папа, нам пора, - сказала Таня.
И они ушли. А мы остались трое. Потом Юстик оглядел нас, не зная, что делать. Сейчас мне захотелось, чтобы он стал непослушным, неподвластным нам и убежал за Телешовыми. Но ему трудно давался этот выбор. Он подошел к окну и увидел Телешова и Таню. Телешов шел первым, а Таня следом. Но вот она оглянулась и увидела Юстика, и Юстик, минуя нас, метнулся к двери.
- Юстик! - крикнула Даля.
Он остановился. Еще немного - и будет поздно, он понимал это. Он подошел ко мне, и я увидел его глаза, они были полны слез.
- Можно, я пойду их провожу? - спросил он.
Я бы мог ему ответить, что можно, иди, беги, догоняй, лети, но сказал другие слова, те, которые было необходимо сказать давным-давно:
- Как хочешь. Тебе видней.
И это было последней точкой в сегодняшнем споре, решившем для меня очень многое. Юстик сделал свой выбор: он повернулся и убежал догонять их, а теперь я тоже должен был сделать свой.
- Зачем ты его отпустил? - спросила Даля. В ее голосе уже не было прежней уверенности, она что-то предчувствовала и чего-то боялась.
- Так надо, - ответил я и замолчал.
Прежде чем перейти к главному, мне необходимо было побыть минуту одному. И я увидел себя в костеле в тот день. Уже было поздно, и костел был пуст, горела только одна свеча у фигуры скорбящего Христа. И вышел он, который счастливо умер еще во время войны.
"Это ты, Миколас? Что ты здесь делаешь так поздно, дитя мое?.. Дядя не дождался тебя и ушел... Да, поздравляю тебя с днем рождения".
"Я пришел к вам, а не к дяде".
"Ко мне? Ну, рассказывай, в чем дело. Ты чем-то взволнован?"
"Я хочу исповеди".
"Я устал. Давай отложим на завтра".
"Мне надо сегодня".
"Хочешь исповедаться в грехах своих, сын мой?"
"Да".
"Ты обидел ближнего?"
"Нет".
"Обманул?"
"Нет".
"В чем же ты грешен?"
"В помыслах".
"Откинь их напрочь, грешные твои помыслы, и успокойся. Аминь".
"Я должен сегодня убить".
"Убить?!"
"Да. Пока он не успел предать".
"Ты зло шутишь, сын мой".
"Отпустите мне этот грех".
"Значит, благословить тебя на убийство?"
"Если я не убью его, тогда он убьет. Это будет еще более тяжелый грех".
"Откуда ты знаешь? Может быть, он и не помышляет о предательстве".
"Он немец, фашист".
"Нет, нет... Я ничего не знаю, и ты у меня не был. Подожди... Успокойся, сын мой... Расскажи мне подробнее эту историю, чтобы я смог разобраться, прав ли ты, содея... такое страшное..."
"Одни мои знакомые... прячут девочку... иудейку..."
Даля стояла на прежнем месте, у дверей. Конечно, и я тоже виноват в том, что она стала такой. Это ведь ради меня и Юстика. И война в этом виновата. Но теперь я не отступлю. Юстик должен знать все. Он поймет, что это сделал не я, а время. Зато я буду свободен, это будет трудная свобода, не все ведь простят меня, но я буду свободен. А кое-кто и простит - те, кто знает меня. Например, Пятрас. А это для меня немало.
- Даля, я ничего не сказал Телешову, не потому что испугался. Просто хотел, чтобы ты меня попросила: "Расскажи ему". Хотел, чтобы это сделала ты.
- Если хочешь, - еле слышно ответила она.
- Нет, - сказал я. - Не надо, чтобы ты выполняла мою просьбу... Сама, без просьбы. Когда захочешь... Только скажи. Я их догоню...
- Юстика надо подготовить, - сказала Даля.
Неожиданно лицо Дали изменилось, она приложила палец к губам, прося меня о молчании. Я оглянулся: в окне торчали головы Тани и Юстика.
- Мы забыли камеру, - сказала Таня.
Я взял камеру, которая лежала около дивана, и посмотрел на Далю: может быть, она уже решилась?
- Не сейчас, - прошептала Даля. - Я должна привыкнуть.
Ну что ж, нет так нет.
- Так ты и не узнала главного, - сказал я, протягивая Тане камеру.
- А что... главное? - спросила Таня.
- Не нашли... - ответил я. - Предателя.
- Сейчас почему-то это для меня не главное, - сказала Таня, засмеялась и прыгнула на землю.
Юстик исчез следом за ней.
Даля стала рядом со мной, но она была какая-то неуверенная. И ясно почему: я к этому готовился давно и привык, а для нее все произошло неожиданно.
Таня навела на нас камеру и крикнула:
- Улыбайтесь, улыбайтесь!
Послышалось жужжание кинокамеры.
Потом они бежали через площадь. Юстик рядом с Таней, обгоняя друг друга. И они смеялись. Таня передала Юстику камеру, и он ею, как перышком, размахивал в воздухе. Они удалялись от нас и приближались к Телешову, который поджидал их.
А мы с Далей по-прежнему стояли рядом, но были еще далеки и непонятны друг другу. Пока мы были еще в пути.