Рассказ Кольки был прерван истеричным ревом горна. Старший скаут-мастер Буров дудел, не вставая из-за стола.
– Вроде еще пятнадцать минут, – Генка посмотрел на часы.
– Пятнадцать минут сверхурочной работы, – объяснил скаут.
– Слушайте, скауты, а до которого часа мы работать-то будем? – спросил Генка.
– До четырех. Потом самодеятельность, занятия по секциям, свободное время и ужин, – ответил Колька и убежал.
– Что-то мне подсказывает, что на самодеятельность я смотреть не пойду, – сказал Генка и направился к стене.
Ребята работали до четырех часов и успели снести треть стены. Без пятнадцати четыре они остановили свое стенобитное орудие и сели передохнуть.
– Всегда знал, что в тебе есть что-то татаро-монгольское, – сказал Жмуркин.
– Почему это? – не отрываясь от работы, спросил Генка.
– Татаро-монголы всегда стенобитные орудия использовали. Генка, ты – потомок Чингисхана. Внук или там правнук...
– Это вполне может быть, – авторитетно заявил Витька. – По исследованиям генетиков, каждый четырехсотый человек на Земле – потомок Чингисхана...
– Генка, я буду звать тебя Чингизик, – глумился Жмуркин.
Генка молчал. Он думал, что если они будут работать днем в таком темпе, то на ночные раскопки никаких сил уже не останется. Также Генка думал, что неплохо бы прикупить кофе...
– Молодцы! – сказал неожиданно выскочивший из-за стены Буров. – Смекалка, находчивость, технические навыки – вы будете отличными скаутами! А пока отойдите-ка отсюда.
Ребята послушно отошли.
– Эй! – заорал Буров. – Давай сюда!
И для верности дунул в горн.
Со стороны шлагбаума показался большой колесный экскаватор. Гремя внутренностями, машина вползла к стене и остановилась.
– Чего? – спросил экскаваторщик.
– Можно ломать, – махнул рукой Буров.
Экскаватор выпустил из мотора струю гари, размахнулся ковшом и с одного удара завалил оставшуюся стену.
– Отлично! – Буров поднял вверх кулаки с большими пальцами. – Глуши! До завтрашнего дня можно отдыхать.
Ребята стояли и непонимающе смотрели на происходящее. Потом Генка не выдержал и все-таки спросил:
– Буров, а зачем мы тут целый день корячились-то?
– Труд – категория нравственная, – Буров похлопал Генку по плечу. – Это вам, кандидаты, будет уроком.
И Буров приложился к своему биноклю, окинул взглядом монастырь и заорал:
– Эй вы! Двое! Куда вы потащили эти носилки!
Буров спрыгнул с забора и побежал разбираться со скаутами, снова поломавшими носилки.
– Что это он имел в виду? – Генка смотрел вслед убегающему скаут-мастеру. – Что значит труд – категория нравственная?
– Это значит, три солдата из стройбата заменяют экскаватор, – пояснил Жмуркин. – Все просто...
Жмуркин захихикал.
– Не так, – сказал Витька. – Труд – категория нравственная, это значит, что труд ценен сам по себе. Главное – труд, а не результат. Я уверен, что эту стену должны были срыть экскаватором, а Буров нас туда специально послал, чтобы мы в себе смирение выработали. Работа ломом очень вырабатывает смирение. Мы ведь на самом деле не стену ломали, это мы в себе гордость ломали.
– Я бы ему морду поломал, – сказал Генка. – Да сил уже нет...
– Все! Все! Все! – кричал Буров в мегафон. – Строимся и возвращаемся в лагерь!
Скауты строились в колонну на площади перед церковью. Друзья сдали ломы в кладовку и пристроились к своей восьмерке.
– Бодрее! – орал Буров. – Бодрее!
Скауты старались держаться бодрее.
– Ненавижу бодрых, – прошептал Генка. – И вообще...
– Шагом марш! – проорал Буров. – Песню за-пе-вай!
Колонна дружно шагнула с левой, почти семь десятков голосов дружно заревели:
Чингачгук поджег с утра родное типи,
Томагавк забросил и ушел в рассвет.
Эх, хороша ты, мамка-Миссисипи,
А красивей Волги нет...
Глава 4
Лягушачья симфония
– Сегодня идем копать... – Жмуркин облизал тарелку. – Сегодня ночью мы сделаем первый шаг на пути к настоящей жизни!
– Какой-то тут однообразный рацион, – Витька брякнул ложку в миску. – Утром кильки, днем кильки, вечером кильки...
– Как в Японии – кормят морепродуктами и рисом... – сказал Жмуркин.
– Килька – это морепродукт? – спросил Витька.
Генка молчал.
– Ничего, – утешил Жмуркин. – Скоро будем питаться одними устрицами. Я лично никогда не пробовал устриц, а ты, Вить?
– Устрицы кричат, когда их едят. Мне устриц даром не надо...
– Пусть кричат, – Жмуркин оглядывал палатку в поисках съестного. – В устрицах много цинка, цинк от прыщиков помогает... Ну, да бог с ними, с устрицами, сегодня мы все-таки идем искать сокровища, копать...
– Сегодня копать не идем, – твердо сказал Генка. – Сегодняшнюю ночь мы посвятим другому...
– Чему это? – осторожно спросил Жмуркин.
– Мести, – ответил Генка. – Сердце требует мести. Я покажу ему: труд – категория нравственная! Скот-мастер выискался... Вы эту песню слыхали? Я могу поспорить, что ее сам Буров сочинил.
– Это фольклор, – возразил Витька. – Народное творчество. Я ее и раньше где-то слышал... вроде бы...
– Все равно! Бурову надо отомстить!
– Брось! – зашипел Жмуркин. – Фиг с ним, с Буровым, думай о сокровищах...
– Сначала Буров! – отрезал Генка. – Или я завтра еду домой!
– Вить, скажи ему... – Жмуркин кивнул на Генку. – Чего он...
Витька шлепнул устроившегося на лбу комара.
– Ты, Жмуркин, размышляй шире, – сказал он. – Мы сегодня все руки искрутили, эту стену ломаючи, и к копке кладов мы все равно непригодны. А Бурова надо немного проучить. А то он нас завтра реку пошлет вычерпывать...
– Маленькая коза Бурову не повредит, – Генка злобно шнуровал кеды. – Я тут кое-что придумал...
Генка достал из рюкзака фонарь и свернутый трубкой картофельный мешок.
– Вы тоже берите фонари и мешки, – велел Генка. – И идем.
– Куда? – испугался Жмуркин.
– К Бурову. Вы с Витькой будете его держать, а я это... расчленять...
– Как расчленять? – еще больше испугался Жмуркин.
– Как всегда, – Генка поднялся на ноги. – Лопатой.
И Генка направился к берегу, где над крутым обрывом стояла одинокая и гордая палатка старшего скаут-мастера Сережи Бурова.
Витька развел руками, закинул на плечо мешок и пошагал за Генкой.
– Погодите! – Жмуркин кинулся за ними. – Лопаты-то не захватили...
– Тише ты! – громко прошептал Генка. – А то разбудишь...
Они дошли до берега. Перед палаткой Бурова горел костер. Сам Буров сидел возле с гитарой и пел чего-то патриотическое, вокруг сидели скауты и подпевали.
– Весь вечер узлы вязали, в индейцев играли, теперь песни поют... – Генка зло погрозил палатке кулаком.
– Я же говорил – песни тут самое главное.
– У него отбой в двенадцать, – сообщил Жмуркин. – Скауты разойдутся, тогда можно попробовать...
Генка засмеялся.
– Смотри, Вить, – сказал он, – что делает с обычным подростком жажда наживы! Помани его сундуком с сокровищами – и он уже готов изрубить своего ближнего скаут-мастера лопатой...
– Да я...
– Не оправдывайся, Жмуркин, не оправдывайся, – Генка зловеще ухмылялся, – в тебе, оказывается, дремлет маньяк. Я всегда это знал. Ладно, Жмуркин, расчленишь ты его потом, а сейчас нам нужно на болото...
– На какое болото?
– Тут рядом, – и Генка двинул вправо, вниз по течению реки.
Ребята прошли метров семьсот, и ведущий Генка остановился.
– Вчера ночью выходил воздухом подышать, они тут... – Генка прислушивался.
– Кто они? – Жмуркин озирался. – Кто?
Луна была блеклая, света почти не давала, и различить что-то в ночном лесу было трудно. Далеко между соснами проблескивали огоньки костров, звуки лагеря сюда не долетали, зато звуки ночного леса, загадочные и пугающие, были различимы прекрасно.
– Кто? – снова спросил Жмуркин.
– Кто-кто – зловещие мертвецы, – ответил Витька. – Тут раньше было кладбище...
– Никакого кладбища тут не было, – Жмуркин покрепче перехватил фонарик. – А вот там, дальше по берегу, захоронение первобытных людей...
– Туда, – Генка двинулся в глубь леса.
Ребята – за ним.
– Опять заблудимся... – нервничал Жмуркин. – Моя мать этого не переживет...
Под ногами захлюпало, и Генка остановился.
– Здесь, – сказал он. – Болото. Приготовьте мешки. Затем включайте фонарики – и ловите.
– Кого ловить? – Жмуркин шуршал мешком.
– Лягушек, – Генка первым зажег фонарь.
Лягушек вокруг на самом деле оказалось много. И собирать их было легко – одуревшие от света фонариков земноводные сами шли в руки, и за каких-то полчаса ребята набрали по трети мешка каждый.
– Это съедобные лягушки, – Витька взвесил мешок. – Их можно и в ресторан сдать...
– Вот пускай Сережа Буров и полакомится, – мстительно сказал Генка. – Идем.
Возле палатки Бурова уже никого не было, скауты разошлись, костер догорал, самого Бурова не наблюдалось.
– Спать лег, – сказал Генка. – Уже двенадцать. Подождем еще полчаса.
– Я уже вырубаюсь, спать хочу, – зевнул Жмуркин.
– Можешь поспать, – посоветовал Витька. – Положи лягушек под голову.
Жмуркин ничего не сказал, сел на поваленное дерево. Генка и Витька устроились рядом.
– Буров голым ночует, – шептал Генка. – Ну, в смысле в трусах. Мне это Колька рассказывал. Буров закаляется и спит даже без спальника, на одном матрасе. И дрыхнет, как Штирлиц, – ровно шесть часов. А когда он на массу давит, его пушкой не разбудить, только утром проснется. А мы ему устроим хмурое утро... Слышите? Захрапел! Пересыпайте лягушек в один мешок.
У Витьки был самый большой мешок, он расшнуровал его и пересыпал лягушек Генки и Жмуркина. Генка поднял шевелящийся и квакающий груз и стал подбираться к палатке. Из палатки раздавался равномерный храп. Буров спал. И спал крепко. Генка подобрался со стороны вентиляционного окошка. Он поставил свою ношу на землю, распустил завязки. Затем с трудом поднял шевелящийся мешок и высыпал в окошко. Лягушки падали в палатку с тяжелым кожаным звуком, даже Витьке и Жмуркину это было слышно.
Но Буров не проснулся. Генка на цыпочках обошел вокруг палатки и затянул «молнию» входа. Палатка была закрыта. Буров остался наедине с лягушками.
– У нашего скаут-мастера будет отличный французский завтрак, – сказал вернувшийся Генка. – Теперь идем спать...
– Давно пора, – сказал Жмуркин.
В свете неполной луны и догорающих костров все палатки были похожи одна на другую, ребята изрядно поблуждали по лагерю, прежде чем нашли свою. Быстренько выпили остывшего чаю и забрались внутрь. Сил зашнуровываться в спальники ни у кого уже не было, сбросили куртки, укрылись одеялами, благо ночь была теплая.
Генка уснул почти сразу, Витька же долго не засыпал, ему мешал ворочавшийся Жмуркин, у которого опять сдулся матрас. Потом Витька все-таки уснул, и ему приснились лягушки.
Лягушек было много, они оккупировали всю Витькину квартиру. Сидели на диванах, на столе, на стульях, на книжных полках и даже на люстрах. Ничего особого лягушки не предпринимали, просто сидели. Даже не квакали. Но Витьке казалось, что все эти лягушки как-то на него смотрят. То ли с укором, то ли с насмешкой, он никак не мог разобраться. Витьке это надоело, и он решил лягушек разогнать. Он стал на них орать, стал ругаться, даже цаплю изображал, но ничего не помогало – лягушки упрямо сидели на своих местах и никуда уходить не собирались. Тогда Витька вытряхнул подушку из наволочки и принялся собирать лягушек в эту наволочку. Однако чем больше он лягушек собирал, тем больше их становилось в комнате. Они вываливались неизвестно откуда, прямо с потолка, и скоро уже доставали Витьке до колена. Потом лягушек стало до пояса. Витька попытался вырваться из лягушачьего плена, но у него это не получилось. Лягушки запрыгивали на плечи и даже на голову. Витька рванулся изо всех сил и проснулся.
Прямо у него на груди сидела здоровенная круглая лягва. Она сидела совершенно неподвижно, но когда в поле ее зрения попал напившийся крови комар, лягва быстро дернулась, проглотила комара и снова уселась как ни в чем не бывало.
Витька огляделся.
Палатка была заполнена лягушками. Они были везде, и их было много. Лягушки занимались своей повседневной жизнью, прыгали, охотились на комаров, некоторые спали. Сам Витька был лягушками покрыт незначительно, чуть больше их было на Генке. Но настоящее изобилие лупоглазых тварей обнаружилось на Жмуркине. Сначала Витька подумал, что это сон, его продолжение, чтобы проверить, он позвал Жмуркина:
– Жмуркин! Проснись!
Жмуркин промычал в ответ что-то. Витька кинул в него лягушкой. Жмуркин открыл глаза.
– Жмуркин, – сказал Витька. – Ты только не...
Но Жмуркин уже орал. Даже не орал – звук, издаваемый Жмуркиным, Витька не смог никак определить. Верещание, вопль задранного енота, крик тонущего парохода – все, все услышал Витька в жмуркинском оре. Жмуркин сел и попытался стряхнуть лягушек с себя. Но лягушки держались крепко, а несколько, возмутившись таким произволом, даже заквакали.
Жмуркин заорал еще громче.
Снаружи послышался дружный хохот.
Генка открыл глаза.
– Что тут... блин! – Генка осмотрел себя.
Он не впал в панику, а поступил просто – осторожно перевалился набок и стряхнул лягушек на пол палатки.
– О-а-а! – Жмуркин выскочил.
Витька последовал жмуркинскому примеру. Затем они оба осторожно выбрались на воздух. Жмуркина не было видно. Стоящие вокруг скауты валились с ног от хохота. Буров, выспавшийся, выбритый и довольный, тоже смеялся.
– Каждый скаут должен ценить хорошую шутку, – сказал он. – А теперь на реку! Бегом марш!
Генка, Витька стряхнули с себя последних лягушек и побежали к реке. Жмуркин был уже там.
Глава 5
Работа любит дураков
– В прошлом году один скаут, сейчас он уже вышел из скаутов, залез на колокольню. Это было в соседней области, Буров туда ездил опытом обмениваться. Вверх-то забрался, а обратно спуститься не может. Тогда Сережа Буров взял... – рассказывал Колька с видом человека, повидавшего жизнь.
Восьмерка Бурова, замыкая колонну, шагала, как обычно, последней. Перед выходом из лагеря Витька спросил, почему идти последними у скаутов – почетно, Колька подумал и ответил, что это, наверное, оттого, что раньше, во времена Войны за независимость в Америке[4] , когда отряды разведчиков уходили на вражескую территорию, в арьергард[5] всегда отправляли самых сильных и ловких, и если уж тебя туда отправляли, то ты был по-настоящему крут. Восьмерка Бурова – самая крутая во всей дружине, поэтому она всегда позади. А сам Буров обычно идет даже не в конце колонны, а чуть поодаль, но его сегодня нет, он поехал за стройматериалами. Жмуркин спросил, кто же будет осуществлять командование в отсутствие Бурова, Колька ответил, что главное не командование, а обозначение фронта работ. Буров утром обозначил фронт работ, а теперь скауты сами справятся, не маленькие. Кстати, добавил Колька, в отсутствие Бурова командование переходит к самому старшему в дружине, то бишь к нему.
Наверное, поэтому скауты из его восьмерки имели сейчас такой важный вид, наверное, поэтому его восьмерка отставала все больше и больше, а сам Колька, увлекшись рассказываемой историей, даже говорить стал веско, совсем по-сережебуровски цедя слова.
Жмуркин шагал рядом с Колькой, делал удивленные глаза, иногда говорил «ого-го!» и «ни фига себе!». Генка «ого-го» не говорил, но интерес тоже изображал. Витьке интерес изображать было лень, он отстал шагов на пять и смотрел на лес.
А Колька продолжал:
– Тогда Сережа Буров взял, закинул на плечо веревку и полез на колокольню. А у этого типа наверху истерика сделалась – и шагу не может сделать, вцепился в поручни ограждения площадки и трясется. Ясно, что сам он не спустится ни за что. Буров залез на колокольню и давай уговаривать этого парня – слезай, слезай. А этот парень ни в какую, распсиховался совсем. Тогда что сделал Буров?