После таких предупреждений я, конечно, стал очень бояться великана. Но так как все наши плевки не вызывали в нем никакого гнева, страх постепенно сменился во мне полным презрением.
Однажды, — мне было тогда уже лет восемь, и я отлично всё помню, — это было примерно в полдень, отец работал у нас в садике, мать ушла на другой конец пастбища, чтобы присмотреть за скотиной, и взяла с собой девочек, а я сбивал масло в двух шагах от дома.
Вдруг страшный грохот, похожий на удар грома, раздался у меня над головой. Порыв ветра сбил меня с ног. Я упал оглушённый, ничего не сознавая и ничего не чувствуя... Не знаю, сколько времени я пролежал так, ни живой ни мёртвый.
Меня привёл в себя отчаянный крик матери. Я открыл глаза, вскочил на ноги, огляделся... Что такое? Где же наш дом? Его больше нет. Он рухнул, его в щепки раздавили каменные глыбы... Глыбы эти ещё движутся, напирая друг на друга, катятся прямо на меня...
Обвал! Я бросился бежать вне себя от ужаса, сам не зная, куда бегу.
Остановился я только тогда, когда увидел мать и сестер Тут я наконец осмелился обернуться и поглядеть назад. Каменный ливень прекратился, но всё вокруг стало другое, не такое, как прежде. Зелёная луговина скрылась под обломками и осколками камня. А там, на краю верхней площадки, где я привык видеть великана Иеуса, было теперь пусто. Он сорвался со своего скалистого подножия и обрушился всей тяжестью на наш дом, сад и луг.
Мать в ужасе схватила меня за руку:
— Отец? А где же отец?
— Не знаю... Я не видал...
— Господи, его раздавило!.. Посмотри за детьми, а я побегу!
И она со всех ног кинулась к этим подвижным, грозным, ещё не осевшим грудам камней.
Я не мог оставаться на месте и тоже бросился на поиски. Девочки с плачем побежали за мной.
Целый час разыскивали мы отца. Шарили среди камней, кричали, звали... Замолкали, чтобы прислушаться, нет ли ответа, и опять звали. Наконец мне послышался слабый стон.
Я кинулся на голос и нашёл бедного отца под обломками скалы. Удивительно, что его не раздавило насмерть. Однако правая рука и нога были у него раздроблены ударом, и он не мог не только выбраться из-под камней, но даже пошевелиться.
Нам кое-как удалось вытащить его. От боли он впал в забытьё, и нам казалось, что если он ещё и не умер, то через минуту умрёт у нас на руках.
Мать совсем обезумела от горя. В самом деле, как помочь умирающему, когда всё вокруг опустошено, дом лежит в развалинах, земля сплошь засыпана камнями, и нет ни одной вещи, которая бы уцелела!
К счастью, люди из нижнего селения услышали грохот обвала и прибежали на нашу площадку. Из обломков досок, оставшихся от нашего жилья, они кое-как смастерили носилки, осторожно уложили на них отца и перенесли к себе.
Но как ни лечили его, как ни ухаживали за ним, выздоровление шло туго. Правая рука не действовала, раздробленную ногу пришлось отнять.
Вот каким образом здоровый, сильный человек превратился в того калеку Микелона, которого вы видели на улицах Тарба с протянутой рукой.
Всё наше хозяйство погибло во время обвала. Правда, в долине, у подножия гор, у нас остался маленький домик, куда мы обыкновенно перебирались на зиму, и мы могли бы в нём жить, да жить-то нам было не на что.
Главная беда была в том, что наше пастбище, заваленное обломками камней, не давало больше корма для скота. Поэтому нам пришлось продать двух уцелевших коров; остальных трёх снесла в пропасть каменная лавина.
Так началась наша бродячая жизнь. Летом мы странствовали по тем местностям в горах, куда съезжаются для лечения богатые горожане, зимой бродили по долинам, переходя из селения в селение.
Во время наших странствований труднее всего, пожалуй, приходилось матушке. Вечные скитания по чужим углам были ей в тягость, и чуть только я подрос, она стала уговаривать отца поселиться навсегда в нашем маленьком домике.
«Микель, — говорила она, — уже может сам зарабатывать себе на хлеб, а мы с Магеллоной прокормим остальных стиркой и рукоделием».
Но отец и слушать её не хотел. Он пристрастился к бродячей жизни, потому что она развлекала его и заставляла забывать о том, что он калека и не может больше работать, как работал раньше.
Мы с матерью не смели спорить с ним, и всё шло по-прежнему.
Неизвестно, долго ли ещё продолжалось бы наше бродяжничество, но в ту самую осень, когда вы гостили в Тарбе, отец заболел воспалением лёгких и умер.
Для всех нас смерть его была большим горем. Мы нежно любили его и считали самым добрым и умным человеком на свете.
Схоронив отца, мы поселились в нашем маленьком, жалком домике. Мать завела небольшое хозяйство.
— Сынок, — сказала она мне как-то раз, — пойди сюда я хочу поговорить с тобой, как с мужчиной. После отца у нас осталось немного денег — три тысячи франков. И вот я решила разделить эти деньги поровну: половину оставить себе и девочкам, половину отдать тебе.
— Это несправедливо, — сказал я. — Нас четверо, и я не имею права больше чем на четверть.
— Что толковать о праве! — ответила она. — Нам надо подумать о том, кому из вас что нужно. Это сейчас моя главная забота, и тут я разбираюсь лучше вашего. У меня есть верный заработок, девочки будут мне помогать, и мы отлично заживём. К тому же ведь у нас ещё будет маленький запас про чёрный день. А ты — другое дело. Ты мальчик и должен сам честно зарабатывать себе на хлеб. Но прежде подумай хорошенько, какую дорогу выбрать, какому ремеслу научиться. Я дам тебе теперь же сто франков, чтобы ты мог исподволь, не спеша, приискать себе дело по душе.
Мне было очень грустно, но я понимал, что она права. Через несколько дней, крепко обняв мать и сестёр, я вышел из дому. В кармане у меня было сто франков. На палке, перекинутой через плечо, я нёс узелок со сменой белья и праздничной курткой.
III
Для начала мать велела мне навестить родственников и старых друзей и посоветоваться с ними о том, чем мне лучше всего заняться, какое ремесло избрать.
Но у меня на уме было другое. Называйте это ребяческой затеей, если хотите, но я решил прежде всего подняться в горы — увидеть ещё раз нашу бедную покинутую площадку, нашу разрушенную хижину и то место, где я нашёл отца изувеченным и окровавленным.
Мне казалось, что дорогу на Монт-Эгю я знаю хорошо.
Но чем выше я поднимался, тем труднее мне было находить в путанице горных троп ту заросшую тропинку, которая вела к развалинам нашего дома.
Однако я ни за что не хотел возвращаться обратно — шёл куда глаза глядят, карабкался наудачу и после долгих напрасных блужданий вдруг — неожиданно для самого себя — очутился на нашей площадке.
Вокруг меня громоздились тяжёлые глыбы камня, вся земля была засыпана мелкими и острыми осколками. Только кое-где из-под камней упрямо пробивалась трава.
С грустью смотрел я по сторонам. Так вот какова она теперь, площадка Микелона!
Великан Иеус захватил её, убил хозяина, прогнал его детей, раздавил их дом, а сам разлёгся на отвоёванной земле и как будто радуется нашему горю!
Не помня себя от гнева и обиды, я закричал так громко, что эхо подхватило мои слова:
— Слушай ты, каменное чудовище, безмозглый истукан Иеус или как тебя там! Я не боюсь тебя! Я ненавижу тебя! Я отомщу тебе за отца! Клянусь, что отомщу! Помнишь небось, когда я был ещё маленький, я плевал тебе под ноги? Теперь я плюну тебе в лицо!
И я кинулся разыскивать тот обломок, который был прежде головой великана.
Я нашёл его. Это была та самая глыба, которая придавила отца.
Я размахнулся и изо всех сил ударил по каменной башке своей палкой с железным наконечником.
Камень загудел, и — верьте или не верьте — я услышал глухой голос, рокотавший, словно подземный гром:
— А, это ты? Чего тебе надо?
Я в ужасе отскочил в сторону. Мне показалось, что сейчас на меня обрушится, как тогда, в тот страшный день, целая лавина каменных обломков.
Но не прошло и минуты, как я уже опять стоял возле головы Иеуса. Я слишком ненавидел этого каменного разбойника, чтобы бояться его.
— Делай что хочешь! — крикнул я. — Можешь раздавить меня, как мошку, можешь столкнуть меня в пропасть, а я всё-таки плюну тебе в лицо!
Я так и сделал. Но он как будто даже не заметил этого.
— Ну, ещё бы! — сказал я. — Тебе всё равно. Ты так же низок, как глуп и зол. Ладно же, я по-другому проучу тебя. Я сам столкну тебя в пропасть, чтобы твоя дурацкая башка разбилась в куски.
И я изо всех сил навалился на каменную глыбу, стараясь столкнуть её с места.
Все напрасно! Она не сдвинулась и на палец.
Тогда вне себя от ярости я поднял острый осколок камня и, размахнувшись, швырнул его в голову Иеуса.
Осколок разлетелся в куски. Но и на каменной глыбе осталась длинная белая царапина.
— Ага! — крикнул я. — Ты не так крепок, как это кажется!..
И целый дождь камней посыпался на голову великана. После каждого удара на его плоском лице появлялась новая ссадина, царапина, рубец...
Я оставил великана в покое только тогда, когда совсем выбился из сил.
Придя в себя и немного передохнув, я решил осмотреть развалины нашего дома. Я думал, что найду только обломки досок да сгнившие щепки. Но, к моему большому удивлению, оказалось, что один угол хижины уцелел и держится до сих пор. Там можно даже было бы укрыться в дождь.
Солнце уже садилось, спускаться в темноте по крутым горным тропинкам было опасно, и я решил заночевать здесь.
Подобрав несколько больших камней, я загородил ими вход, чтобы ночью ко мне не проникли волки. Потом достал из своей холщовой сумки кусок хлеба, поужинал и прикорнул в уголке, стараясь поскорее заснуть.
Я очень устал за этот день. Мне было грустно и даже как-то жутко. Наверно, я отвык от той глубокой тишины, которая окружала меня со всех сторон и которая бывает только в горах. Даже немолчный шум горных потоков не может нарушить ее.
Сон не шёл ко мне. Во время наших многолетних скитаний мне случалось спать как попало — и на охапке соломы, и на голом полу, и на плаще, разостланном прямо на земле, но, кажется, никогда ещё не было мне так жёстко и неудобно. Напрасно я ворочался с боку на бок. В моём уголке было до того тесно, что я не мог даже вытянуться во весь рост.
Наконец, не надеясь больше уснуть, я сел, поджав ноги, отодвинул один из камней, чтобы не было так душно, и от скуки стал смотреть в образовавшееся окошечко.
Каково же было моё удивление, когда я увидел, как изменилась наша площадка после восхода луны! Она опять была вся зелёная, вся заросшая густой травой. Камней осталось совсем немного, и они были такой величины, что их можно было издали принять за небольшое стадо овец.
Не веря глазам, я выбрался из своего убежища. Мне хотелось убедиться, что всё это не сон, а явь, что на месте заваленного камнями пустыря — прежнее прекрасное пастбище.
Кажется, радость моя была ещё сильнее удивления.
Но тут я случайно обернулся и вдруг увидел за своей спиной высокую, слегка сужающуюся кверху скалу. Нет, не скалу — каменного великана! Я сразу узнал его: круглая голова на широкой шее, длинное бесформенное тело, колени сдвинуты, локти тесно прижаты к бокам... Он самый! Великан Иеус!..
Всякий другой на моём месте испугался бы до смерти, но — объясняйте это как хотите, — я опять почувствовал не страх, а только ярость.
Подобрав с земли первый попавшийся камень, я метнул его в великана. Промах!.. Я бросил другой и, кажется, задел его бедро, но великан даже не пошевельнулся.
Третий камень угодил ему в живот. Послышался звук, словно от удара в громадный медный колокол, и в то же мгновенье из пасти великана вырвался крик, хриплый, бешеный, дикий... Горное эхо ответило ему гулким отзвуком и замерло в ущелье.
Этот крик только раззадорил меня. Не переводя духу, я стал метать в великана все камни, какие подворачивались мне под руку... И вот наконец один из камней попал ему прямо в лицо.
Каменная голова покачнулась на плечах и вдруг с грохотом рухнула на землю и покатилась к моим ногам. Я подскочил к ней, чтобы разбить её на куски, и невольно остановился как вкопанный: тонкий странный звук, похожий на беззубый, захлёбывающийся стариковский смех, вырвался из темной расселины каменного рта.
— Ладно, смейся, смейся, глупый истукан! — крикнул я. — Смейся, пока я не заставил тебя плакать... — И я замахнулся на него своей палкой.
В ту же минуту голова исчезла, и я опять увидел её на плечах великана.
Это вывело меня из себя.
— Всё равно, проклятый колдун, я не оставлю тебя в покое! — закричал я.
И снова камень за камнем полетели в Иеуса.
Один из них отбил ему левую руку. Но в ту минуту, когда мне удалось отбить и правую, левая снова оказалась на своём месте.
Тогда я выбрал своей мишенью его ноги — эти неуклюжие, толстые, слипшиеся в коленях ножищи...
Один удар, другой, третий, четвёртый… И вдруг ноги великана подломились. Он рухнул наземь и растянулся на луговине во всю длину, разбитый на тысячу кусков.
Тут только понял я, какую ужасную глупость сделал только что... В один миг прекрасная, свежая луговина снова исчезла под грудами серого камня, песка и пыли.
И при свете занимающегося дня я увидел злополучную площадку Микелона опять такой же, какой нашёл её вчера…
IV
Эта странная битва, продолжавшаяся всю ночь, вконец измучила меня. Я свалился на землю и заснул среди камней таким тяжёлым, мёртвым сном, словно сам превратился в камень.
Меня разбудило солнце — оно стояло уже высоко и сильно припекало. Я открыл глаза и подумал: «А может быть, всё это мне просто приснилось?»
Доедая краюшку хлеба и закусывая чёрными ягодами, которые называют у нас «медвежьим виноградом», я размышлял о том, что бы мог значить такой удивительный сон, если только это и вправду был сон... В этом я не был уверен.
Одно только я знал теперь наверное: пусть великан является мне когда хочет и каким хочет — я не испугаюсь его.
Я так ненавидел это каменное чудовище за всё то зло, которое оно причинило нам, что только и думал, как бы отомстить ему, унизить его, растоптать, прогнать с нашей площадки!
При свете дня я ещё раз осмотрел каждый уголок наших злополучных владений. Да, ничто не изменилось здесь с тех пор, как мы ушли: разрушенный домишко был совсем непригоден для жилья, луг, заваленный глыбами камня, грудами щебня и песка, превратился в бесплодный пустырь. Мало того: по следам на скале было видно, что льды, которые прежде никогда не спускались к нам с площадки Иеуса, теперь нашли сюда путь. Обвал проложил для них по склону горы широкую колею, и они вместе со снегом, словно по жёлобу, сползали на нашу площадку.
Всё это я видел ясно, но, несмотря ни на что, одна упорная, жгучая мысль овладела мною: я хотел во что бы то ни стало отвоевать у великана свою землю, освободить её, оживить, а его выгнать с позором.
Как это сделать? Каким способом? Об этом я ещё не успел подумать. Но я хотел этого всеми силами своей души.
В таких мыслях, сам того не замечая, я подбирал валявшиеся кругом камни и складывал их в кучу, один на другой. Мне вздумалось расчистить хоть такой клочок земли, где бы я мог поместиться сам.
Собирая камни, я заметил, что всюду, где они лежат не слишком тесно, трава пробивается частой, густой щёткой. Я запустил руки в землю — она была рыхлая, мягкая, влажная... Значит, песок не слишком испортил её, и если провести канавки для стока воды — сейчас она застаивается под камнями, — земля здесь опять будет такой же богатой и щедрой, какой была прежде.
За один час я расчистил около метра земли.
Это прибавило мне бодрости. Отдохнув минутку, я с новым жаром взялся за дело, и когда вечером измерил шагами очищенное пространство, оказалось, что я освободил от камней добрых шесть метров. Правда, камни лежали здесь не слишком густо и были помельче.