Мне очень хотелось предстать наконец перед Уинстоном, чтобы насладиться смущением этого эгоиста. Но суровая школа мистера Баунти научила меня, что не следует задевать понапрасну чужое самолюбие. Незадачливым противникам всегда надо оставлять лазейку. Как говорят китайцы, «надо дать им возможность сохранить лицо». В 1927 году в замке Зябких ласточек в Гонконге, принадлежавшем миллионеру из Кантона У-чи Чи-тай, мне пришлось удостовериться в справедливости этого наблюдения. Но это уже другая история, как говаривал покойный Киплинг…
Я спустился на пол с помощью веревки, которую на всякий случай не стал отвязывать от балки.
От переживаний и от жары я так вспотел в костюме трубадура, что почувствовал непреодолимое желание заменить его на одежду более подходящую к сезону — римскую тунику, отороченную красной полосой, которая роскошно выделялась на белизне легкой ткани, открытые сандалии и позолоченный лавровый венок.
И поспешил на свидание с Уинстоном, не сомневаясь в том, что он поджидает меня в комнате Артура.
* * *
По виду Уинстона было заметно, что он очень нервничает, он положил руку на бильбоке, явно не зная, что с ним делать, и был похож на жирную курицу, которая вдруг увидела нож.
Чтобы избежать щекотливых объяснений или хотя бы их оттянуть, я сам начал с вопроса:
— Что вы тут делаете с этим бильбоке, Уинни?
— Но… откуда ты узнал, что я здесь?
— Да просто услышал ваши шаги, которые меня разбудили.
— Интересно! Где же это ты спал?
— Внизу, на мешке с зерном. — Что?
— Ну да, на чердаке было так жарко, что я спустился поспать двумя этажами ниже. А что вас так удивляет?
Уинстону удалось на мгновение поменяться со мной ролями и начать меня допрашивать, но мои ответы лишь повергли его в полнейшую растерянность.
— Постой, Джон, постой! По-моему, я грежу! Кладовую, где хранятся зерно и мука и откуда ты якобы явился, обитатели замка во главе с моим отцом в моем присутствии перерыли снизу доверху. Я сам видел что тебя там не было.
Я в свою очередь изобразил полнейшее изумление:
— Что мне на это сказать, Уинни? Я спал… А чего ради обыскивали кладовую?
— Как это чего ради? Да из-за всех этих твоих выходок! Иначе и быть не могло. Мой отец и Джеймс не так наивны, как мэтр Дашснок. Не станешь же ты уверять, будто не заметил, какая суматоха творится в замке?
— Я спал… Очевидно, после всего того, что я пережил у фотографа, я спал очень крепко.
— Нечего мне зубы заговаривать! Не втирай мне очки.
Я ломал себе голову, что бы такое придумать, чтобы не признаваться в том, что я прятался на балке.
— Может, это «Гиннесс» превратил меня в невидимку?
— Уверяю тебя, еще никогда ни на кого пиво не оказывало такого действия!
— А! Знаю! Это вспышка магния! Наверняка все дело в ней!
— Ты смеешься надо мной, Джон! Хотел бы я знать, почему.
— А что вам известно, Уинни, о свойствах раскаленного магния? Может, и в самом деле мощная вспышка стирает на какое-то время контуры и краски? Наверное, я встал слишком близко к объективу… А правда, что вы знаете об этом таинственном магнии?
— То, что рассказывал мэтр Дашснок. Это редкий металл, пока еще мало изученный и редко используемый.
— Вот видите!
— Вообще-то и впрямь мэтр Дашснок — один из первых, а может, и самый первый, кто использовал магний для ночного фотографирования. Когда хочешь быть новатором, а культуры не хватает, всегда возможны неожиданности…
— Вот именно!
Уинстон несомненно начал мне верить. Тем более что научное объяснение, очевидно, показалось ему убедительней оккультного. В 1900 году в науку верили все.
— Но все же, милый Джон, когда ты вышел от мэтра Дашснока, ты не был невидимкой.
— Наверное, это то, что называется замедленным действием.
— Г-м… может быть. Пожалуй. К тому же в кладовой слуги наверняка перетаскивали с места на место не все мешки с зерном…
— Конечно!
Уинни хлопнул себя по лбу…
— Я кое-что вспомнил, Джон. Представь, однажды мэтр Дашснок случайно сфотографировал свою собаку. И она потом пропала на целые сутки. Он тогда очень беспокоился.
— Ух ты!
— Это неоспоримый факт, Джон. Приходится его признать.
— А вы не думаете, что собака просто испугалась вспышки?
— Нет, нет! Это было действие магния! Теперь я готов спорить на что угодно! А в общем, нам на редкость повезло. Еще немного… Но твои нелепые промахи обернулись даже к нашей выгоде, поскольку тебя не поймали. Отныне у моего отца и Джеймса есть все основания верить, что никакой бродяжка во плоти и крови не нашел пристанища в Малвеноре и, если только ты не наделаешь теперь каких-нибудь глупостей, мы можем наслаждаться неожиданным спокойствием… Но я должен признаться, ты меня напугал! Пока продолжался этот бесконечный, тщательный обыск, с меня семь потов сошло… Я, наверное, похудел на два-три фунта. Ну да ладно… Объясни мне только, чего ради ты запер в буфетной таксу, заменив ею индюшачью ножку? Мне бы очень хотелось знать. После всех моих наставлений и твоих обещаний что на тебя нашло?
Чтобы понять, почему я совершил эту маленькую кражу, которой я, впрочем, немного стыдился, надо было знать, что такое голод, настоящий голод, а не тот, от которого страдал благородный Уинстон. Я не мог решиться признаться ему в своем некрасивом поступке. Но так как трудно было говорить о собаке, обойдя молчанием кость, я решил просто разыграть совершенную невинность.
— О чем это вы? Вы хотите меня уверить, будто я заменил в буфетной какую-то кость на собаку?
Уинстон так и подскочил.
— Что? Это не ты?
— С какой стати я стал бы это делать? Объясните мне, пожалуйста.
— Это я прошу тебя мне объяснить!
— Если вы в свои четырнадцать лет не находите разумного объяснения, откуда же знать мне, в мои двенадцать?
Уинстон был сражен. Бильбоке, которое он по рассеянности продолжал вертеть в руках, вдруг, как видно, показалось ему тяжелым, и он положил его обратно в шкатулку.
— То, что ты мне сейчас сказал, Джон, — наконец пробормотал Уинни, — очень… очень серьезно.
Сначала я удивился словам Уинстона, но потом понял, что они означают, и мне стало немного смешно, хотя я и не подал виду.
— Если это был не ты, Джон, ты догадываешься… кто это был?
— Нет.
— Догадываешься! Ты просто боишься сказать. Я не только не улыбнулся, но состроил испуганную гримасу и выдохнул:
— Это… это… негодник Артур!
— Выходит, что так…
— Но вы же не верите в призраков, Уинстон?
— Как сказал Гамлет, «есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам». Да и в самом деле, почему старые легенды про нашего Артура не могут быть правдивыми?
— Вы меня пугаете, Уинни!
— Между нами говоря, мне даже недавно почудилось, будто на чердаке… Артур говорил со мной…
— Что?
— Да! Сначала я почти убедил себя, что у меня просто слуховая галлюцинация. Но после того, что ты мне рассказал, мои сомнения рассеялись.
— Вы вправду пугаете меня, Уинни.
Уинстон вспомнил, что он старше меня, и взял себя в руки.
— Не стоит впадать в панику. Артур еще никому не причинил вреда. Это семейный призрак. Конечно, он любит пошутить… Но ведь его убили в том возрасте, когда дети охотно проказничают.
— И ведь он как раз играл в бильбоке!
— Вот именно. К тому же мертвецы всегда играют с костями, пусть даже это индюшачья кость.
— Привычка… Вы меня немного успокоили, Уинни. Вот что значит быть взрослым!
Уинстон важно выпятил грудь и вдруг проявил трогательную заботливость обо мне:
— А успел ли ты вчера поужинать во всей этой суматохе?
— Увы, нет, Уинни! Но сейчас не время. Я и так удивляюсь, как вам удалось подняться ко мне, не попавшись на глаза миссис Биггот…
— Все очень просто; охота за призраком вынудила нас обойтись на обед без горячего блюда, точно так же как и вчера, когда нам после окончания экскурсий подавали холодный ужин. А значит, ели мы наспех и посуды было немного. В кухне еще по крайней мере целый час никого не будет. Я вообще ничем не занят, мэтр Дашснок предоставил мне полную свободу: он трудится над отпечатками своей исторической фотографии — хочет разослать их своим коллегам, в газеты… и не знаю уж куда. Он вообще находится в совершенном трансе… Так что, если хочешь, путь в кладовую открыт. Я и сам не прочь немного подкрепиться…
Я не верил своему счастью!
Двум невинным девушкам грозят брачные узы
В этой самой кладовке, внимая любезным советам Уинстона и на сей раз заглушив почти все угрызения совести, я вкусил самую незабываемую трапезу в своей жизни. Чтобы получить настоящее наслаждение от еды, надо достаточно долго поголодать. Никогда потом не испытывал я такого удовольствия. Но не стану описывать подробности этого пиршества а-ля фуршет, из сострадания к детям, которые и сегодня живут впроголодь.
Перепархивая от одного лакомства к другому, я успел рассказать Уинни, какое стечение непредвиденных обстоятельств вынудило меня сфотографировать самого себя. И Уинни признал, что на моем месте поступил бы точно так же.
А что фотография оказалась без головы (я сделал вид, что впервые об этом слышу) — это даже к лучшему, к такому выводу мы пришли.
Уинстон мало-помалу расслабился, а я еще поднял его настроение, когда осведомился насчет латинского сочинения.
— Неслыханная удача, милый Джон! И ею я обязан тебе, так что и за это спасибо тебе большое. В 8 часов утра мэтр Дашснок, держа мое сочинение на колене, проверил его за три минуты и поставил мне ноль — такой хорошей отметки по латыни у меня еще не было.
— Вы шутите, Уинни?
— Ничуть! Слабым ученикам надо ставить отметки меньше ноля — иначе у них создастся превратное представление об уровне их знаний, а это может им повредить. Так во всяком случае утверждает мэтр Дашснок, который обратил в свою веру моего отца… Я из кожи лез вон, чтобы подняться от минус сорока четырех до минус двенадцати. Но не думал, что так скоро достигну ноля.
Я поздравил Уинстона с досрочными достижениями и выразил живейшую радость по поводу того, что мэтр Дашснок отныне настроен столь благожелательно.
— Мэтр Дашснок в упоении, Джон. Он грезит о славе. И он был польщен, что его пригласили отобедать с нами.
— А разве он не всегда ест с вами за одним столом?
— Мэтр Дашснок — больше чем слуга, но все же не вполне гость. Поэтому обыкновенно он ест у себя в комнате в обществе своей таксы. Но нынче утром нам подали холодный завтрак без всяких церемоний. А мой отец был не прочь порасспросить специалиста по призракам. Он даже обратился к мэтру Дашсноку с просьбой дать ему почитать кое-какие фундаментальные труды об эктоплазмах.
Поворот во взглядах лорда Сесила был весьма знаменателен и перекликался с настроениями Уинстона.
Я спросил, как себя чувствует леди Памела.
— Она полна энтузиазма, мой милый. Кучер распускал порочащие ее слухи, будто она сама надкусила яблоко и палкой отодвинула кресло, не соображая, что делает. Но твоя фотография, которую утром все рвали друг у друга из рук, рассеяла сомнения. К тому же свой первый визит Артур нанес ей. Само собой, она ждет повторного визита и ничуть его не боится. Словом, ты осчастливил трех человек, Джон, в том числе и меня! Лишь бы так шло и дальше!..
У нас еще оставалось время, чтобы спуститься в винный погреб, где Уинстон выпил пива «Гиннесс», но я удовольствовался минеральной водой.
После стольких волнений очень хотелось отвлечься и пошутить.
— А знаете, Уинстон, что понравилось бы в этом погребе воскресным туристам? Большая бочка с бордоским! В бочке шесть литров вина урожая 1300 года, а поверх плавает шляпа гвардейского капитана Мэллори!
Уинстон рассмеялся от души…
— Дивное было бы зрелище, Джон! Но лучшее — враг хорошего, Мы и так ходим по краю…
Я любезно осведомился о сестрах Уинстона. Уинстон помрачнел…
— Они нервничают. Их заботит не столько Артур, сколько то, что скоро приедет их жених — он будет здесь через несколько дней.
— Их жених?
— Ну да, он не отличает их друг от друга.
— На которой же из них он женится?
— Какая разница, ведь увезет он обеих!
— То есть как это?
Уинстон, допивавший свое пиво, как будто колебался, стоит ли посвящать меня в подробности. Наконец он решился и продолжал, сильно понизив голос.
— Чтобы показать, насколько я тебе доверяю, Джон, я открою тебе важный семейный секрет. Упомянутый жених, некий Бейбилес Трубоди, даже не шотландец, он нажил состояние на брючных пуговицах в предместьях Бирмингема и женится на бесприданницах Алисе и Агате из чистого снобизма. Сестры-близнецы будут жить у него по очереди, по девять месяцев каждая. Поскольку они похожи как две капли воды, никто из посторонних не заметит подмены и приличия будут соблюдены. Уразумел, в чем смысл всей этой комбинации? Мой разорившийся отец удачно пристроит разом обеих дочерей, а Трубоди, хитрая лиса, платит один раз, а получает двойной барыш. Да и моим сестрам все же приятней быть замужем через день, чем оставаться старыми девами…
Я был просто потрясен. Какая ужасная участь ожидала двух юных цветущих девушек, которые в нарядных розовых платьях играли недавно в бадминтон на зеленой лужайке!
С опаской, которую легко понять, я спросил, сколько лет будущему мужу.
— О! Всего пятьдесят с небольшим… Но поскольку он носит корсет и парик, при выигрышном освещении ему не дашь и сорока девяти.
Я ужасался все больше… У меня было мало опыта, — не говоря уже об опыте великосветском! — и я не догадывался, что насмешник Уинстон надо мной потешается. И одну-то из сестер-близнецов чудовищно было выдавать за такого жениха! А уж тем более немыслимо было выдать за него обеих!
Будь я немного проницательней, я понял бы и другое: своими шуточками Уинстон старался защититься от горя, какое ему причиняла мысль, что одна из его сестер должна выйти замуж за того, кого она не любит. Он мрачно шутил, чтобы не расплакаться.
Но, видя отчаяние на моем лице, Уинстон добавил:
— Успокойся — мои сестры на дух его не выносят, от него, кстати, разит козлиным духом, нафталином и сигарами. Они устроят ему такую жизнь, что меня удивит, если он дотянет до старости.
— Но надо помешать этому браку, Уинни! — вскричал я.
— Как быть, если в кармане у тебя ни гроша? Сначала приходится продавать серебряную посуду, а потом дочерей… Это дело обычное. Аристократы редко заключают браки по любви, Джон. Любовь, беззаботная жизнь — это привилегия простого народа, который не сознает своего счастья. Саму леди Памелу выдали замуж пятнадцати лет от роду за полковника индийской армии, который, хотя и был насквозь проспиртован, сохранился довольно плохо, но, к счастью, умер от желтухи в первую брачную ночь. Правда, с тех пор тетя Памела трижды выходила замуж по любви, и каждый следующий муж был моложе предыдущего…
Уинстон помрачнел еще больше…
— Поскольку у леди Памелы припрятаны кое-какие денежки в кубышке, в семье всерьез поговаривают о том, чтобы через несколько лет я на ней женился с разрешения Вестминстерского архиепископа. А пока я смазываю маслом колесики ее кресла…
Тут на моем лице изобразилось полнейшее недоверие, и Уинстон почувствовал, что слишком далеко зашел в своем розыгрыше.
— Ладно, об этом браке не будем. Но что может быть ужаснее замужества, грозящего моим сестрам? Впрочем, переменим тему. Все это слишком грустно.
И в самом деле, в этот день мы больше брачной темы не касались… Но я не мог о ней не думать.
Я сбежал от мистера Гринвуда в ночь с 4 на 5 августа, в Малвенор я пришел после полудня 12 августа, а поесть мне удалось только днем 14 августа!
С этих пор в моей жизни в замке установился определенный распорядок, который я старался соблюдать, чтобы легче было дожидаться 19 августа, когда толпа воскресных экскурсантов должна была дать мне возможность вырваться на свободу без труда и ничем не рискуя. Просыпался я поздно, а днем коротал время, озирая окрестности или глядя в небо из слухового окошка на моем чердаке, или же читал книги, которые по ночам брал в громадной библиотеке на первом этаже, где пыль тревожили только во время воскресных экскурсий.
Первым делом я с жадностью проглотил «Робинзона Крузо». Он привел меня в восторг. Чем я не Робинзон? Только не на острове, а в Малвенорском замке? А Уинстон был моим Пятницей. Его было очень легко представить в роли людоеда! Наверняка его сдерживают только остатки христианской веры… Но как бы он поступил со мной, если бы у него под рукой не оказалось другой пищи?