— Нормально. Только посижу немного, ладно? — Не хотелось изливать ярость на первого подвернувшегося человека, к тому же ни в чем не повинного. Следует отдышаться и направить гнев на виновника кошмара. — А где остальные?
— Не знаю, — она растерянно пожала плечами. — Все где-то в доме. Никто ничего не говорит. Где были. Что видели. Все грустные.
— А что видела ты?
— Я спала. Сначала погуляла, но было нехорошо. Решила спать. А затем снова здесь. Вот.
— Ты там уснула? Счастливая…
Рина я обнаружила в бывшем кабинете отца. Он сидел на подоконнике, по-птичьи сгорбившись, и теребил в пальцах сорванную фиалку.
— Знал бы ты, как это страшно!
— Да? — равнодушно отозвался он. — Заметно. Надеюсь, ты догадалась, что это был твой и только твой кошмар. Никто иной за него не отвечает.
— Вот как? «Никто» — это, главным образом, ты?
Брат не ответил.
— А как выглядел выход оттуда?
— Понятия не имею. Я же там не был.
— А если б я не наткнулась на него случайно?
— Осталась там. Скучно бы не было: запас кошмаров в этом месте обширен.
— Спасибо!
— Не за что.
Он послал измученную фиалку щелчком в угол.
Помолчав и немного придушив возмущение, я поинтересовалась:
— А что видели остальные?
Рин пожал плечами.
— Почему бы не спросить у них? Мне это неинтересно.
— Послушай, в тебе есть хоть что-то человеческое? Хоть самая малая капелька?..
— А разве я претендовал когда-нибудь на это «почетное» звание — че-ло-век?
На это возразить было нечего.
Назавтра и послезавтра в доме было тихо: каждый выбрал себе одну из комнат, где уединился, не пересекаясь с остальными. Я обосновалась в папином кабинете: заполнявшая его зелень вытягивала из души стресс, как подорожник — воспаление с кожи. Временами ко мне заглядывала Як-ки, чтобы поинтересоваться самочувствием. Больше никто не тревожил.
На третий день, отдышавшись и оклемавшись, все выползли из своих норок, и прежняя жизнь восстановилась.
Это путешествие мы никогда не вспоминали и не обсуждали между собой, но по обрывкам фраз, так или иначе проскальзывавшим в разговорах, по интонациям, я поняла, что каждый видел что-то свое, закончившееся кошмаром. Кроме счастливицы Як-ки. Мыла ли Ханаан в большом тазу розовых младенцев, осталось неизвестным. Скорее всего, нет, иначе бы она поделилась: ведь в этом действе нет и сотой доли того ужаса, что выпал, к примеру, мне.
Розовый Лес занял особое место в моих воспоминаниях. Но не только животный страх, сильнее которого в жизни ничего не испытывала, стал тому причиной. Именно после этого «чуда» я окончательно осознала, как далек мой брат, моя родная кровь, от всего остального людского племени. И меня в том числе. Думаю — хотя наверняка знать не могу, — он бы пальцем не пошевелил, случись с кем-то из нас нечто серьезное. А ведь Снеш вернулся из путешествия в нарисованный мир с седой прядью надо лбом…
Зеленый Океан
Употреблять опиумные и синтетические препараты Рин категорически запрещал — исключение составляла одна Як-ки. Но вот психодел в доме распространился, с легкой руки Маленького Человека. Я к подобным опытам не рвалась и в общих странствиях по «Внутренней Монголии» участия не принимала. Брат не настаивал — до поры до времени. Но однажды решил за меня взяться.
— Скажи, чего ты боишься? Неужели твое подсознание кажется тебе настолько скучным и неинтересным, что нет никакого желания туда заглянуть?
— Рин, мне просто не нравится состояние, когда не можешь контролировать собственные эмоции и поступки. К тому же это опасно. Кислота разрушает клетки мозга, наносит удар по всему организму.
— Глупости. Мой коктейль не более вреден, чем одна поездка в метро в час пик.
— Все равно не хочу, не уговаривай. Ну, что тебе стоит отстать от меня со всем этим?
— Отстать я могу, конечно, но любопытно: с чего такое яростное сопротивление новому и интересному? Ты с ног до головы закована в кандалы догм и условностей, сестренка. Меня это раздражает. Я ведь уже говорил: не будь ты со мной одной крови, тебя бы здесь не стояло и не сидело. И близко не подошел бы — слишком уж ты… обыкновенная.
— Говорил. — Я слышала такое не раз, поэтому обида не была неожиданной. Но все же сухой болезненный ком подкатил к гортани. Зачем он так со мной? Да, я знаю, что особыми талантами не отличаюсь. Характером и красотой — тоже. Но брат — единственное, что у меня есть. Я люблю его и страшно боюсь потерять. Разве моя вина, что я такая, как есть, и при всем желании не смогу стать яркой и необыкновенной? — Почему тебе так нравится обижать меня, делать больно? Ради того, чтобы настоять на своем, ты готов выставить меня на посмешище перед всеми. Впрочем, пусть я самая обыкновенная, пусть серая мышь — тебе все равно не заставить меня делать то, что мне не нравится.
— А ты не заметила, что я говорю о твоих слабостях только тет-а-тет, и никогда при всех? — Рин подмигнул мне. — В детстве я был жесток, верно, но теперь щажу твое самолюбие, сестренка, что мне обычно не свойственно. Ты умная и рассудительная — видишь, как я щедр на поглаживание по шерстке! — и вот тебе довод в расчете на твою рассудительность: бояться нелепо, поскольку самый сильный и опасный психоделический опыт у тебя уже был.
— Вот как? И почему я его не заметила?
— Заметила, еще как. Три дня в себя приходила!
— Розовый Лес?
— Именно. Я просто не стал сообщать ни тебе, ни остальным, что эта картина — сильнейший психоделик. Только, как ты понимаешь, способ воздействия не химический. Входной билет в подсознание, в самые мрачные его глубины, где таятся кошмары, пережитые или воображаемые.
— Ах, вот почему она сказала… — Я осеклась, не желая даже ненадолго освежать в памяти тот кошмар.
— Кто она? И что именно сказала? — Рин воззрился на меня с живым любопытством. Но тут же небрежно бросил: — Впрочем, если это болезненно, не говори.
— Я сейчас вспомнила, после твоих слов. В четыре, кажется, года у меня была няня. Недолго, пока основная няня куда-то уезжала. Может, помнишь ее? Не старая, с гладкими черными волосами. За две-три недели, что она заменяла мою старушку, сумела существенно надломить детскую психику. Перед сном она не читала сказки, но выдавала страшилки. И классические — про «черную руку», которая ищет девочку, про «зеленые глаза», бегущие по стеночке, — и собственного изготовления. У нее был явный актерский дар и богатое и извращенное воображение. Когда она говорила, вперив в меня немигающие глаза: «Милая девочка», — таким низким, ласковым, замогильным голосом, — я начинала визжать и лезь на стену. Ничего ужаснее в жизни не испытывала.
— Следовательно, стоит сказать мне большое спасибо! — бодро заключил Рин. — Встретить свой детский страх наяву — наполовину искоренить его. Понимаешь теперь, как смешно звучали твои укоры: «А если бы я не нашла выход?» Выход был везде — стоило только хорошо пожелать.
— Видимо, Снеш желал недостаточно. Он тоже должен тебя поблагодарить — за раннюю седину?
Рин нахмурился.
— Не суди о том, чего не можешь постигнуть, Рэна. Снеш творец, а для творца каждый глубокий и острый опыт бесконечно ценен. Когда-нибудь он обязательно поблагодарит — если повзрослеет. Но мы уклонились от темы. Торжественно обещаю, что сегодня и близко не будет ничего похожего на Розовый Лес. Нынешний коктейль я сориентирую не на страхи.
— А на что?
Брат неопределенно пожал плечами.
— Увидишь.
— А главное, ты увидишь? Экспериментатор на живых людях.
— Чья это фраза: «Ангелы умеют летать, потому что мыслят себя легко»? Ангелам хорошо: никто ни грузит их с рождения — ни догмами, ни страхами, ни тоской. Порхают себе. А вот ты, сестренка, летать не умеешь. Даже плавать не умеешь: ни рыба, ни птица.
— Плаваю я отлично.
— Вот и проверим! А чтобы ты совсем расслабилась, прими к сведению, что у квартета сегодня вечером найдутся дела поважнее, чем сидение в четырех стенах. Так что нам с тобой никто не помешает.
— И куда же ты их ушлешь?
Но он испарился, не ответив.
Рин и впрямь после ужина разогнал всех и велел мне принять душ, уложить волосы и одеться красиво и празднично. Первый психоделический опыт, объяснил брат, как потеря девственности — случается раз в жизни. (Про Розовый Лес он то ли забыл, то ли счел это качественно иным событием.) Я попыталась еще раз отговорить от этой глупой и вредной затеи, но наткнулась на такой яростный взгляд, что, поперхнувшись, отправилась от греха подальше мыться, одеваться и прихорашиваться.
Наступил час «Х». Я сидела, где было велено — в студии, на малиновом ковре, в новом зеленом платье, которое нещадно жало в бедрах. Чтобы справиться с нервной икотой, вела мысленный диалог, пока Рин химичил на кухне.
«Ну что ты так трясешься? Половина людей в мире хотя бы раз пробовали наркотики, и ничего, живы».
«Ага. Только препараты им изготовлял не мой сумасшедший братец. Кто его знает, что он там намешал?»
«Но ведь его коктейли пили и Снеш, и Ханаан, и Маленький Человек — и с ними все в порядке».
«Они и без того сдвинутые! В их мозгах ломать уже нечего».
«Если все так плохо, зачем согласилась?»
«У меня не было выбора. Выгнали бы из дому, пинками». (Всегда приятно поныть, хотя бы самой себе.)
«Не выгнал бы. Этот дом такой же твой, как и его».
«Черта с два его бы это остановило! Рин вполне может сделать мою жизнь здесь настолько невыносимой, что я сама уйду. Сбегу, как сбежали бедные папа с мамой».
«Бедные папа с мамой сбежали до его приезда».
«В предвкушении!»
«Да ладно! И папа с мамой не бедные, и к тебе он относится по-другому. Он не станет…»
Диалог прервал своим появлением Рин. В руках он держал поднос с двумя стаканами, наполненными шипучей прозрачной жидкостью. Ловко захлопнув ногой дверь, брат приземлился напротив меня.
— Это твой, — мне протянули один из стаканов.
Я придирчиво понюхала напиток. Угадывался лишь слабый аромат цитруса, и только.
— Из чего состоит коктейльчик?
— Лучше тебе не знать.
— И все же?..
— ЛСД, вытяжка из сальвии, немного бутерата и еще по мелочи — вплоть до апельсиновых корок. Мой собственный рецепт. Пропорции подобраны таким образом, что вещества не соперничают, а отлично ладят и дополняют друг друга.
— Ты тоже будешь?
— Конечно, — он добродушно рассмеялся. — Разве я могу оставить свою маленькую сестренку?
Про эпизод с лесом кошмаров я решила не напоминать.
— Только ты первый!
Рин залпом осушил свой сосуд.
— Ну вот, как видишь, не умер! Твоя очередь.
Помедлив, я повторила его жест, мысленно попрощавшись с рассудком. Затем замерла и почти не дышала. Шло время, но ничего не происходило. Я недоуменно воззрилась на брата.
— Ну, и?..
— А ты что думала — небеса в то же мгновение рухнут тебе на голову? Расслабься и жди, а еще лучше — ляг.
Я покорно вытянулась на мягком ковре. Перед глазами оказался длинный розоватый клык сражающегося с тигром барса. Минута шла за минутой, а эффекта не ощущалось. Я совсем уже собралась сесть и поведать Рину, что химик из него никудышный, либо организм у меня железобетонный, но с удивлением обнаружила, что не могу подняться. Тело словно вклеилось в пол, втекло в него сквозь плетение ковра.
Закрыв глаза, я отдалась ощущениям. Восприятие самой себя дивно менялось. Каждая клеточка тела зажила своей отдельной жизнью. Они хаотически перемещались, собирались в группы, разбегались, вновь сливались в одно целое. Кожа перестала их сдерживать, быть оболочкой и тоже распалась на массу летучих частиц.
Не знаю, сколько я так лежала, прислушиваясь к броуновскому движению бывших внутренностей, пока мне не захотелось взглянуть на окружающий мир — ведь он тоже должен был измениться. Распахнув веки, я ликующе взвыла. Как много красок вокруг, какие они насыщенные, сочные!..
Лучи фонарей и неона, льющиеся в окна, рисуют узоры на стенах и потолке… Тени стремглав разбегаются от них, бархатные мягкие тени… свиваются, переплетаются, танцуют… они живые. Одна из теней стала черным драконом, что нарезает круги вокруг лампы на потолке… Ярко-синяя роза тянется ко мне всеми лепестками из пыльного угла… Под моим животом шевелятся горячие пушистые тела — это тигр и барс продолжают бесконечную схватку. А если они вырвутся за пределы ковра и включат меня в свой смертельный танец? Пусть! Интересно, как у них это получится: ведь частички меня разлетелись по всему огромному помещению…
— Эй, прием! Не уплывай далеко!
С большим трудом я заставила себя принять сидячее положение, кое-как собрав воедино частички тела — не все, но большую часть, и посмотрела на брата. Он изменился: кожа слабо фосфоресцировала, а центральное место на лице занял левый глаз. Он рос и ширился, в то время как правый был зажмурен.
— Останови его сейчас же! — завопила я в ужасе. — Он вытеснит с лица нос и рот, и ты не сможешь дышать и умрешь!..
Рин фыркнул. Глаз был уже размером с блюдце. Всерьез обеспокоившись этой проблемой, я дотянулась до его лица и попыталась пальцами стянуть расползающиеся вверх и вниз веки.
— Эй, полегче! — Рин увернулся, и я, не удержавшись, рухнула, ткнувшись подбородком ему в плечо.
Голова кружилась, в ней была яркая иллюминация и очень просторно. От рубашки брата тоже шло свечение. Я чувствовала, как атомы моего лба, соприкасаясь с ней, обмениваются светом и энергией с атомами ее ткани.
Рин приподнял мою голову. Смотреть на него я уже не могла: его стало слишком много… везде. Брат заполнил собой всю студию, а моя вселенная распалась на мириады осколков. Это были уже не броуновские частицы — в каждом заключалась моя маленькая копия. Отчего-то они никак не хотели слиться назад, стать мной — большой и одной-единственной. От этого меня объяла паника. Вдруг всё так и останется? И как тогда стану жить, раздробленная на мириады? Роем мушек?.. Меня затрясло, словно желе, задетое пальцем. Легионы копий также тряслись и подергивались в одном со мной ритме.
Чьи-то пальцы, как клещи, больно впились в плечо. Меня рывком поставили на ноги.
— Прекрати! Успокойся, расслабься!..
Я слышала слова, как сквозь толщу студня. Только звуки, не понимая смысла. Кажется, что-то похожее уже было. Где, когда?..
Вал безумия нарастал… Копии и клоны со всех сторон корчили жуткие рожи. Они облепили меня, как комары в тундре. Дышать стало нечем, едкий пот струился по лицу. Волосы вмиг стали мокрыми и тяжелыми, сдавливающими череп. Я попыталась разорвать и стащить платье, превратившееся в смирительную рубашку, но кто-то держал мои руки. Сил на сопротивление не было, и я притихла.
Те же крепкие руки прислонили меня к стене. Я тут же стекла по ней на пол, где свернулась в позе эмбриона. Мне хотелось, чтобы он отстал от меня. Мир рушился, и его касания и усилия никак не способствовали остановке этого процесса. Но брат не отставал. Еще сильнее вцепившись жесткими и сильными, как корни, пальцами, поволок куда-то. При этом кричал, но я не понимала, что именно. Разобрала лишь фразу: «Вот тебе зелененькое! Под цвет платья», поскольку она совпала с поглотившей меня прохладой.
…То была вода. Огромная, соленая, прозрачно-зеленая. Я сообразила, что меня впихнули в одну из картин — «Зеленый Океан». Отчего-то разучившись плавать, я захлебывалась и тонула, но было не страшно, а хорошо…
Жесткая ладонь вездесущего Рина, ухватив за волосы, потянула к берегу, и я сопротивлялась ей. Но он все-таки вытащил и швырнул на песок. Черный и жаркий, он крупицами забивался в ноздри и мешал дышать. Низкое лиловое небо давило на зрачки. Проползя змеей по песку, я нырнула назад, в зеленую прохладу.
Океан вытягивал страхи и тьму. Освежал, успокаивал, умиротворял…
Брат перестал меня трогать, и это тоже радовало. Сейчас, когда ничто не пугало и я была целостной и свободной, мне доставляло истинное удовольствие управлять собственным восприятием. Я вглядывалась вглубь себя (что там увидела, рассказывать не буду — слишком это личное и сокровенное), я озиралась вокруг — и незнакомый мир казался все более привлекательным и чарующим под углом зрения, измененным «коктейлем».