- Чего бояться? Я буду семечки грызть.
- Грызи, грызи, только не уходи, я сейчас. Сию минуту. - Башкин выпустил Колю и саженными шагами зашлепал по лужам. - А про обезьяну доскажу непременно, - вдруг обернулся Башкин. Коля махнул кулачком с семечками.
Башкин завернул за угол. Он задержал шаг, оглянулся и быстро подошел к воротам, нагнул лицо к окошечку в железе. Ворота приоткрылись. Башкин с поднятым воротником быстро перешел двор.
В коридоре было суетливо и полутемно. Башкин сбросил калоши и, прижав воротник к щеке, шагал, толкаясь, вдоль по коридору.
Двери распахнулись, и кого-то вывели под руки. Башкин еще крепче прижал воротник.
- Что, зубы у тебя болят? - спросил жандарм у вешалки.
- Зубы, зубы, зубы, - застонал Башкин и чуть не бегом заметался по коридору.
- Я докладал, - сказал жандарм. - Сейчас, наверно. Звонок круто ввернул дробь. Жандарм метнулся к двери и сейчас же сказал тугим голосом:
- По-жалуйте!
Башкин криво бросился в дверь и тотчас сел на диван, прижался щекой к спинке.
Ротмистр Рейендорф крикнул от стола:
- Сюда!
- У меня зубы, - говорил Башкин и шел, шатаясь.
- Здесь не аптека, - оборвал Рейендорф. - У меня пять минут: что такое за звонок вчера? Кто такой? Ну?
- Сейчас не могу, - говорил Башкин из воротника, - сейчас.
- Что, зубы? Не жеманиться. Военное положение, не забывать. Что за фокусы? - Рейендорф нагнулся, рванул Башкина за угол воротника. - Ну?
- Я не могу, я еще не уверен, я не выяснил себе, ну, понимаете...
- Не врать! - крикнул Рейендорф. - А если это мистификация, то это у нас, брат...
- Ну, просто человек...
- Не мямлить! - и. Рейендорф нетерпеливо застучал портсигаром по столу.
- Я ж говорю - человек, потому что он человек... из трактира и очень ценный. Он много знает, но, может быть, врет. Люди же врут.
- Ладно, что ж он врет?
- Да вот что рабочие много говорят, но он путает, и вообще еще черт его знает.
- Какой трактир, как его звать?
- Да, может быть, он врет, как его звать.
- Нечего мне институтку тут валять. Как он назвался? - Рейендорф взял в руку серебряный карандашик и занес над белым сияющим блокнотом.
- Сейчас, сейчас вспомню.
"Надо в обморок упасть... соврать, соврать, соврать. Нет, в обморок".
Башкин сделал блуждающие глаза и завертел головой. И вдруг ротмистр топнул от стола:
- Да не финти ты, сопля! - он проплевал эти слова и замахнул руку.
- Котин, Андрюша Котин из "Золотого якоря" на Слободке. Это он сказал, но может быть... Он массу ерунды всякой... Рейендорф писал.
- Ерунду, ерунду! Какую ерунду? - и он хлопал по блокноту. - Ну!
- Оружие какое-то, чуть не артиллерия, бред какой-то. Рейендорф что-то писал, другой рукой он нажал звонок.
- Коврыгина сюда, - крикнул он, не оборачиваясь, когда в двери сунулся жандарм. - Да-с! А вы, фрукт, - ротмистр хмуро поглядел на Башкина, допляшетесь! Это что ж? Попыточки укрыть? На цыпочках? Мы с вами не в дурачки играем. Это когда вот идиоты наши раскачивают стены... в которых сами сидят. Завалит, так, будьте покойны, им же первым по лысинке кирпичом въедет! Из-за границы их шпыняют вот этаким перцем. - Рейендорф цепкой рукой схватил со стола тонкие печатные листы и совал их под нос Башкину. Не узнаете? Ой ли? Да, да - "Искра". Смотрите, первые-то сгорите. Болваны. Вихлянья эти мы из вас вытрясем.
Башкин опять натянул воротник на затылок. Он не знал, что будет. А вдруг пошлет ротмистр за официантом и здесь, сейчас, сделает очную ставку. Уйти, уйти, скорей, скорей, как попало. Попроситься в уборную хотя бы и вон, вон, а потом пускай, что угодно.
- Карл Федорович! Меня там мальчик ждет, на дожде. Я пойду, скажу, чтоб не ждал, он простудится, бедняжка.
- Это что ж за мальчики? - вдруг снова нахмурился Рейендорф. - Сейчас не с мальчиками гулять, а дело делать надо живыми руками. Не понимаете еще?
- А, а... - сказал, запинаясь, Башкин. Он вдруг покраснел, встал: - А вы вот, может быть, не понимаете, господин ротмистр, не понимаете, что мальчик, может быть, важнее, важнее нас с вами! Да! И всего.
Ротмистр насторожился и, не мигая, смотрел нахмуренными глазами.
- Чего важнее? - и Рейендорф коротко ударом дернул вперед голову. Он придавил глазом Башкина, и Башкин стоял, шатаясь.
- Я говорю, важней для меня, для нас, что ли, - уж слабей говорил Башкин. - Мальчик проще и правдивей.
- Значит, работаете с ним? - отрезал Рейендорф. - Ну, и толк какой от мальчишки этого? Он чей сын?
- Это все равно... то есть в данном случае даже очень важно... В это время вошел чиновник в форменной тужурке.
- Звали?
Ротмистр вырвал листок блокнота.
- Через два часа чтоб здесь был, - и чиркнул ногтем по листку.
Башкин уже большими шагами отшагнул по неслышному ковру, он был уже у двери.
- Э! - крикнул ротмистр. - Как вас, Эсесов! Куда это? Пожалуйте-ка.
Башкин, сделав круг, подошел.
- Порядочные люди прощаются уходя, - ротмистр тряхнул головой, - а потом мальчишка, мальчишка. Ну? Чем же важно?
- Да, да, - обиженно заворчал Башкин, - мальчишка, и очень важный. Его надо направить и...
- Чей? - оборвал Рейендорф.
- Сын чиновника, гимназистик.
- В бабки играть учите? Это теперь? Да?
- Не в бабки, а потом увидите...
- Это не Коля? - вдруг спросил ротмистр. - Отец на почте? Фю-у! засвистел Рейендорф и зашагал по ковру. - Да тут, батенька, послезавтра пожалуйте-ка сюда в это же время, мы с вами в две минутки отлично все обтолкуем. А сейчас марш! - вдруг остановился ротмистр и прямую ладонь направил в дверь. - И послезавтра в пять здесь.
- До свиданья, - буркнул Башкин в коридоре. Он, не глядя, топал, вбивал ноги в калоши и опрометью понесся по коридору. Он не заметил двора, он почти бежал по панели, то подымал на бегу воротник, то откидывал снова, он шептал:
- Коля, Колечка, мальчик, миленький, семечки, Коленька.
- Коля! - крикнул Башкин, едва завернул за угол. - Коля!
Было почти темно, Башкин шлепал без разбора по лужам,
нарочно ударял в грязь ногами - все равно, все равно теперь.
- Коля! Милый мой!
Тот самый
АННА Григорьевна так и не спала всю ночь, и все новые и новые страхи наворачивались: "Лежит Наденька простреленная на грязной мостовой, мертвая... нет, живая, живая еще! Корчится, ползет, боится стонать, и кровь идет и идет... Сейчас если подбежать, перевязать..." Грудь подымалась, ноги сами дергались - бежать. Но Анна Григорьевна сдерживалась - куда? Хотя глаза отлично видели и улицу, и грязный тротуар, где Наденька, и темноту, и угол дома - вон там, там - Анна Григорьевна могла показать пальцем сквозь стену - там!
"Да нет. Просто осталась ночевать у кого-нибудь. Да, у товарищей... Обыск, городовые - бьют же они, бьют, сама видала, как извозчика на улице при всех городовой... и ведь что они могут сделать с девушкой!"
- Господи! - мотала головой Анна Григорьевна. Она встала, пошла в переднюю, как будто сейчас ей навстречу может позвонить Наденька.
- Мум! Чего ты?
Анна Григорьевна вздрогнула.
Из темноты светила Санькина папироска.
- Мум! Ей-богу, она хитрая, она у Танечки заночевала, вот увидишь. Я завтра чуть свет сбегаю. Ей-богу.
- Она дура, дура, - почти плача, говорила Анна Григорьевна. - Она ведь вот, - и Анна Григорьевна вытянула вперед руку, - бревно ведь, вот прямо все, как солдат.
- Да она мне говорила, что если что... самое верное место у Тани, честное слово, говорила, - и Санька подошел, обнял мать за плечи и поцеловал в висок.
Анна Григорьевна потрясла головой, волосы защекотали Санькину щеку как волосы барышень на балу в вальсе, и ум застыл на миг в оцепенении.
В квартире было тихо, и громко листал в кабинете страницы Андрей Степанович, как будто не бумагу, а железные листы переворачивал. Андрей Степанович глубоко вздохнул, он слушал в открытую форточку дальние выстрелы, редкие, спокойные, как перекличка, он листал книгу "История французской революции" Лависа и Рамбо, на гладкой лощеной бумаге. Хотелось найти в книге то, что можно примерить вот на эти выстрелы, и он листал, спешил и боялся не угадать.
"9-е термидора" - да нет, какой же это термидор? И слышал, как будто говорил какой-то чужой голос: ничего ж похожего. Он листал вперед и назад: "Монтаньяры", "Третье сословие", как будто перед экзаменом забыл нужную строчку.
"Ведь происходит величайшей важности общественное явление, - говорил себе Андрей Степанович и делал молча резонный жест, - и надо быть готовым, как отнестись к нему, и сейчас же".
Андрею Степановичу хотелось выпрямиться, встать и выставить грудь против этих выстрелов, пуль, нагаек. Ему казалось, что сейчас он найдет эту идею, твердую, совершенно логичную, гражданскую, честную идею, и она станет внутри, как железный столб. И он чувствовал в ногах эту походку, поступь в подошвах, твердую, уверенную, и готовые в голосе крепкие ноты. И тогда, прямо глядя в лицо опасности, с полным уважением к себе и делу, которое делаешь, Тиктин хмурился, листки стояли в руках.
"Еще раз обдумать, - говорил в уме Тиктин. - Что же происходит? Взрыв протеста со стороны общества - с одной стороны. Раз! Борьба за свое существование со стороны правительства - с другой..."
- Два! - прошептал Тиктин, глядя в угол гравюры. На гравюре сидел среди пустыни Христос на камне, глядел перед собой и думал. - Два-а... задумчиво произнес Андрей Степанович.
"А вот решил, - подумал с завистью Тиктин про Христа. - Решил и начал действовать. И не по случаю какому хватился. Кончил... на кресте. Да, и этот крест на каждой улице. Да не для этого же он все это делал", - вдруг с сердцем подумал Андрей Степанович, он резко повернулся со всем креслом к столу, опер локти, упер в виски кулаки.
В это время во дворе затрещал электрический звонок - это над дворницкой. Настойчиво, зло - нагло в такой тишине. И стук железный о железную решетку ворот.
Тиктин слышал, как Санька и жена подбежали к окнам, потом в кухню, чтоб видеть во двор.
Тиктин встал, набрал воздуху в грудь и спокойной походкой прошел кухню.
Кухарка, накинув на голову одеяло, шарила на плите, брякала спичками.
- Не надо огня, - спокойным басом сказал Тиктин, и воздух из груди вышел. Сердце билось, как хотело. Тиктин тяжело и редко дышал. Он глядел через плечо Анны Григорьевны в полутемный двор.
Где-то в окне напротив мелькнул свет и погас. Дворник зашаркал опорками и бренчал на бегу ключами.
Санька быстрой рукой распахнул форточку. Жуткий воздух стал вкатываться в комнату и голоса - грубые окрики из-под ворот.
- Тс! - шепнул, затаив дух, Тиктин.
Слышно было, как дворник торопливо щелкнул замком и дергал задвижку; вот визгнула калитка, и топот ног, гулко идут под воротами.
- Ну, веди! - И дворник вышмыгнул из пролета ворот, и следом черные городовые, четверо. Куда?
Санька совсем высунул голову в форточку, и в эту минуту в прихожей раздался звонок и одновременно стук в дверь.
Санька рванулся:
- К нам обыск!
- Господи, спаси и сохрани, - перекрестилась Анна Григорьевна и бросилась отворять.
- Attendez, attendez*, - крикнул Андрей Степанович.
----------------------------
* Подождите, подождите (фр.).
- Да, Господи, все равно, - на ходу ответила Анна Григорьевна.
И Андрей Степанович слышал, как она открыла дверь. Андрей Степанович зашагал в переднюю, но уж стучали в кухонную дверь.
- Кто такие? - кричала через дверь кухарка.
- Отворяйте, - скомандовал Тиктин.
- Ну ладно, оденуся вперед, - кричала в двери кухарка.
Санька глядел, как распахнулась дверь, настежь, наотмашь, и сразу всем шагом вдвинулся квартальный. Анна Григорьевна пятилась, но не отходила в сторону, как будто загораживала дорогу. А квартальный нахмурился, смотрел строго поверх Анны Григорьевны.
"Прет, как в лавочку, как в кабак", - Санька чувствовал, что все лицо уж красное, и это перед квартальным, и Санька крикнул:
- Чего угодно-с, сударь? - И вдруг узнал квартального - тот самый! Тот самый, что на конке менял ему рубль - "для женщины". Вавич секунду молчал, глядя на Саньку, и приподнял нахмуренные брови. И вдруг резким злым голосом почти крикнул:
- Кто здесь Тиктина Надежда Андреевна?
- Вы можете не кричать, - Андрей Степанович достойным шагом ступал по коридору, - здесь все отлично слышат. У вас есть бумага? - Андрей Степанович остановился вполоборота и, не глядя на Вавича, протянул руку за бумагой. Другой рукой он не спеша вынимал пенсне из бокового кармана.
Санька секунду любовался отцом и сейчас же топнул ногой, повернулся и пошел по коридору.
- Не сходите с мест, - закричал Виктор. - Задержи! - Из-за спины протиснулся городовой, он беглым шагом затопал по коридору. Анна Григорьевна спешила, догоняла городового.
- Мадам! Стойте! - кричал Вавич.
Но уж из кухонной двери вошел городовой, он загородил дорогу, растопырил руки.
- Нельзя-с! Назад, назад.
- Не идет! Вести? - крикнул Вавичу городовой из конца коридора.
- Стой при нем! - крикнул Вавич.
- Да я его уговорю, и он придет сюда, пропусти, ох, несносный какой! говорила Анна Григорьевна.
- Arretez et taisez-vous!* - сказал Тиктин.
--------------------------------
* Прекратите и замолчите! (фр.)
- Не переговариваться! - крикнул Вавич и ринулся вперед.
- Бумагу! - упорным голосом перегородил ему дорогу Тиктин, рука требовательно висела в воздухе.
Вавич глянул на руку. Она как будто одна, сама по себе, висела в воздухе, она была точь-в-точь как рука его старика, когда он кричал: "Витька! Молоток!"
Вавич расстегивал портфель на коленке, наконец, вынул бумажку.
- Вот: по распоряжению... - тыкал Виктор пальцем.
- Виноват, - прервал Тиктин и взял бумагу из рук Вавича. "Чего я, дурак, дал! - озлился на себя Вавич. - Сам бы огласил, и вышло б в точку".
Тиктин накинул на нос пенсне и вполголоса читал:
- "Произвести обыск в помещении, занимаемом Тиктиной Надеждой Андреевной".
- Ага! Так вот пожалуйте в помещение, занимаемое Тиктиной Надеждой Андреевной.
Вавич минуту молчал и, краснея, застегивал портфель и глядел на Тиктина и не попадал замком.
- Прашу не учить! - вдруг крикнул Вавич на всю квартиру.
- Стой около него, и чтоб ни с места, - и Виктор ткнул пальцем на Тиктина. Городовой придвинулся.
- Дворник! Сюда! - командовал Вавич, идя по коридору. - В лицо знаешь?
- Как же-с, известно.
- Я вам говорю, ее нет! - говорила вслед Анна Григорьевна. Вавич с городовым и дворником ходили по квартире. Городовой взял лампу Андрея Степановича и носил ее за Виктором.
- Бумагу! - зло сказал Виктор. - Тут народ стреляют, а он - бумагу! Не бумагами, небось, стреляют-то людей при исполнении... долга.
- Оружие есть? - рявкнул Вавич из спальни Анны Григорьевны.
Никто не ответил. Виктор вышел в коридор, вытянулся строго и произнес крепко, по-командному:
- Оружие есть? Если будет обнаружено обыском, то ответите по законам военного времени.
- Да нет, ни у кого никакого оружия. Саня! Ведь нет же оружия?
- Не переговариваться, - крикнул Вавич. - Значит, заявляете, что оружия нет.
- Я бы вам еще раз советовал быть скромнее, - сказал Андрей Степанович. - Да! Тоже имея в виду законы военного времени.
Городовой, что стоял рядом, придвинулся к Тиктину.
- Прислугу сюда и понятых! - командовал Вавич.
- Слушайте, молодой человек, - сказала Анна Григорьевна, - вы ведь не к разбойникам в вертеп пришли, зачем же так воевать? Ну, пусть ваша обязанность такая, но ведь видите же, что пришли к порядочным людям.
Вавич отвернулся и уж из Наденькиной комнаты громко ворчал:
- За порядочными людьми нечего следить жандармскому управлению. Это ее комната? - спросил Виктор прислугу. - Ее это шкаф? Отпереть! Спроси ключи или сейчас вскроем. Гляди под кроватью! - крикнул он городовому.
Понятые - соседние дворники - стояли у притолоки с шапками в руках.
- Можно закурить? - шепотом обратился один к Вавичу.