Нина молча вопросительно глядела на него.
— Завтра отсюда против партизан выступают две роты карателей. Надо предупредить радиста.
— А партизаны уже здесь, в наших лесах?
— Да. Расколошматили немецкие гарнизоны в Корюковке, Тихоновичах и Лупусовых хуторах. Потому гитлеровцы и забе?гали.
Нину очень обрадовали эти новости. Улыбаясь, она крепко сжала руку Янченко.
— Значит, ты сейчас туда?
— Да, идешь со мной?
— Конечно, конечно… — ответила Нина и вдруг запнулась. — А может, нехорошо появляться вдвоем?
— Верно. Но так хочется еще побыть с тобой, поговорить. Мы так давно не виделись…
— Нет, нет, не нужно, — огорченно сказала девушка. — Это дело поручено тебе, ты и должен идти.
Володе показалось, что Нина чем-то недовольна.
— Сердишься? — удивленно спросил юноша.
— С чего ты взял?
— Н-не знаю… показалось так. Раньше ты сердилась, когда я не звал тебя с собой на задание, а теперь отказываешься, когда зову.
— То было раньше, Володя. Быть может, я поумнела за эти два месяца, — шутливо улыбнулась она. — Думать-то было ой сколько времени.
— Но мы так давно не виделись! Как я могу оставить тебя посреди улицы, даже не поговорив обо всем…
— А я подожду тебя. Давай условимся где.
— Правда? Тогда иди на почту… Или нет. Я могу задержаться. Иди лучше домой, а примерно через час подойдешь к почте.
— Хорошо, Володя, я буду у почты. Сколько нужно, столько и подожду.
Войдя в дом, Нина сразу увидела, что бабушка нетерпеливо ждет ее.
— Ты слышала, внучка? — тревожно спросила Лидия Леопольдовна. — Новая беда — фашисты Корюковку сожгли.
— Кто вам сказал, бабуся?
— Люди говорят. К кому-то из наших горожан хлопец прибежал. Он спрятался в погребе, и ночью ему удалось выскользнуть из Корюковки.
Нина будто застыла от этих слов.
— Что же он рассказывает? — наконец промолвила она. — Почему сожгли, когда?
— Вчера. А почему — один бог знает. Прибыла из Бахмача неисчислимая сила войск, окружила весь город и жгла его до тех пор, пока не осталось ни одного дома.
— А люди?
— Людей расстреливали. И малых и старых — всех подряд, многих живыми бросали в огонь.
Лидия Леопольдовна сидела, обхватив руками голову, и слезы безостановочно текли по ее лицу.
У Нины подкосились ноги, и она оперлась о стенку.
— Что с тобой? — встревожилась Лидия Леопольдовна.
— Да… ничего…
— Разденься. Ты устала, наверно.
Девушка послушно разделась и села.
«Ужас! Какой ужас! — думала Нина. — Это, конечно, расправа за действия партизан. Володя же говорил, что наши отряды уничтожили в Корюковке фашистский гарнизон. Партизан каратели боятся, в лес не идут и мстят безоружному населению. Но как жестоко! Боже мой, какая жестокость!»
— Люди собираются уходить из города, — прервала ее раздумье Лидия Леопольдовна.
— Почему? Куда?
— Боятся, что их постигнет участь корюковцев.
— Ну что вы, бабуся! Здесь такого не может быть. Здесь никто не нападал на немецкие части.
Нина успокаивала бабушку, но совсем не чувствовала уверенности в своих словах. Корюковцы сами тоже не нападали на немецкий гарнизон, а ведь покарали-то их. Да еще какой страшной карой! Кто может быть уверен после этого, что оккупанты не сотрут в порошок и ее родной город, не уничтожат все его население.
Что же делать? О бегстве из города, с бабушкой и малыми ребятами, думать нечего. Оставаться здесь тоже опасно… Как хорошо, что скоро она увидится с Володей, посоветуется, как быть…
Нина стала одеваться.
— Я пойду, бабуся, — сказала она, — посоветуюсь с людьми, как лучше сделать.
Лидия Леопольдовна уже привыкла полагаться на Нину, как на взрослую, потому не возражала и молча проводила внучку на улицу.
Володю Янченко Нина увидела еще издали, как только он появился на Старопочтовой улице. Не стала ждать, пошла ему навстречу.
Янченко тоже, видимо, заметил ее, ускорил шаги. Но не помахал, как раньше бывало, рукой, не улыбнулся знакомой ей улыбкой. И девушка сразу догадалась: он уже знает о событиях в Корюковке.
— Я заставил тебя ждать? — виновато сказал он.
— Ах, если б только это меня угнетало! — печально отозвалась Нина. — Ты уже, наверно, слышал про Корюковку…
— Поэтому и запоздал. Должен был зайти еще в одно место. А ты откуда знаешь?
— Бабушка слышала от соседей.
— Странно. А наши думают, что эти слухи сюда еще не дошли.
— Может, по всему городу и не разошлись еще, а на нашей улице паника. К кому-то прибежал паренек из Корюковки, рассказал все, что видел сам, и люди собираются бежать из города.
— Куда?
— Наверно, в сёла.
— Тоже нашли выход из положения. Разве селам не угрожает такая же опасность?
— Так я и сказала бабушке. — Нина пристально посмотрела на Янченко. — А что думают наши старшие товарищи?
— Велят сохранять спокойствие, не поддаваться панике, — вздохнул Володя. — А как можно быть спокойным… Представляешь, что там было? — Он повернулся к Нине и так посмотрел ей в глаза, что у нее от неожиданности захолонуло сердце: она впервые увидела в глазах Володи отчаяние и слезы.
— Что ты, Володя? — Нина обеими ладонями сжала его руку.
Янченко шел молча, видимо стараясь справиться с охватившим его чувством.
— Не впервые, конечно, мы сталкиваемся с фашистскими зверствами, — сказал он наконец, — но такого еще не было. И, кроме того, Корюковка мне особенно дорога… Я родился там, вырос.
— Ты? — удивилась девушка. — Почему же все думают, что ты из деревни?
— Нужно было, потому и думают. Отца моего арестовали немцы, а мне удалось из Корюковки бежать. Мама в это время поехала в деревню обменять вещи на продукты, и, где она сейчас, не знаю.
— Вот оно что… Значит, в Корюковке оставались твои близкие?
— Конечно. И родственники и друзья. Всё там: родной дом, школа. Теперь ничего не осталось. Как я хотел бы уйти сейчас с тобой к партизанам!
— А мы и уйдем, Володя. Пусть только приблизится фронт, обязательно уйдем.
— Нет, я не буду ждать приближения фронта. Я пойду раньше. Возможно, днями. Выполню это последнее задание и потом уйду. Мне разрешили.
— Какое задание?
— Этой ночью я должен расклеить по городу листовки о корюковских событиях. В них, кстати, содержится призыв идти в партизаны. Вот я первым и пойду.
— А я? Меня ты не зовешь?
— В партизаны?
— Нет, на выполнение задания.
— Тебе нельзя, Нина. — Он ласково взглянул на нее. — Ты еще слабенькая, не совсем оправилась от болезни.
— Для борьбы в партизанских условиях, возможно, я еще не окрепла, но расклеивать листовки могу.
— Нет, нет, что ты! Это не так легко. Может, придется удирать, а ты… Куда тебе бегать, тебе теперь и ходить-то надо в меру.
— Не уговаривай меня, Володя. Неужели ты меня не знаешь? Раз надумала, значит, должна. Вдвоем нам легче будет выполнить задание. Если и встретит кто, поинтересуется, почему бродим ночью, скажем, что идем из клуба. Пропуска же у нас есть.
Янченко стал колебаться. Нина настаивала:
— Послушай, Володя, Тина Яковлевна советовала начать тренировку к работе с прогулок. Вот я и прогуляюсь. И потом, может быть, это последнее задание, которое я выполняю вместе с тобой. Уйдешь к партизанам, кто знает, увидимся ли когда-нибудь.
— Ну хорошо, — согласился Янченко. Он достал из кармана сложенный листок бумаги и передал его Нине. — Возьми, почитай дома. Узнаешь, с чем идешь, может быть, раздумаешь…
В больших темно-синих глазах на худеньком личике девушки засияли веселые огоньки.
— Когда и где тебя ждать?
— Жди около своего двора. Как только стемнеет, приду.
«Товарищи! Фашистские головорезы учинили неслыханное злодейство: карательные отряды гитлеровцев дотла сожгли город Корюковку. Под пулями фашистских варваров, в огне пылающих домов погибло 6700 советских граждан! Там были дети, старики, беспомощные люди. То были ваши братья, сестры, матери. Все они погибли по приказу гитлеровского генерала Хойзингера. Запомните имя этого палача: Хойзингер! Генерал Хойзингер! Кровь корюковцев, муки корюковцев зовут нас к мести!
Враг зверствует перед своей гибелью. Не бойтесь фашистских угроз, идите в партизаны! Делом докажите, что мы не приостановим борьбы до тех пор, пока последний фашист не ляжет костьми, пока не восторжествует наша победа.
Нас зовет к этому кровь замученных братьев. Нас обязывает Родина, партия, благословляет земля, политая кровью нашего народа.
Кровь за кровь, смерть за смерть!»
Она прочитала листовку раз, другой, потом спрятала ее между книгами и долго стояла у окна, глядя на улицу, сосредоточенная, полная решимости, не по летам серьезная.
Скорей бы приходил Володя! Скорее!
Но в этот вечер она так и не увидела его. Часа три ждала, прохаживаясь возле калитки то на улице, то во дворе. Потом с каким-то удивлением вдруг поняла, что уже глубокая ночь: почувствовала, что замерзла, и пошла в дом.
«Где же Володя? Почему он не пришел? Неужели наскочил на патруль? Ведь при нем листовки… Что будет? Что делать?»
Мучительно тянулись часы. Нина ворочалась на постели, вставала, ходила по комнате, тихонько выходила во двор, выглядывала на улицу. Присматривалась, прислушивалась, надеясь если не увидеть, то хоть услышать, как крадется вдоль забора Володя.
Но тьма молчала. Ночь оставалась глухой, тишина нерушимой.
Когда девушка наконец вернулась в дом, был четвертый час утра. «Уже и до рассвета недалеко», — мелькнула горькая мысль. Не раздеваясь, она тяжело опустилась на кровать.
Где же он может быть? Неужели и вправду схватили немцы? А может… может, обманул? Дал ей одну листовку, а все другие сам пошел расклеивать по городу. Побоялся за нее. Она ему, конечно, не простит этого. Но уж лучше пусть будет так, чем иначе…
Уже светало, когда Нина забылась тяжелым, тревожным сном. И едва Лидия Леопольдовна скрипнула дверью, она сразу проснулась:
— Кто-нибудь пришел?
— Нет, — тихо ответила бабушка, — уже пора вставать: тебе же сегодня идти в клуб.
Да, да, конечно, она помнит… Сегодня надо идти в клуб. Нина сонно протирала глаза. И вдруг гулко и быстро забилось сердце. Никто не приходил! За окном уже белый день, и никто не приходил! Володя не приходил!
Девушка моментально вскочила, села на кровати. Что же на самом деле произошло? Не пришел вчера, не пришел сегодня…
Нина торопливо поела и быстро собралась в клуб.
— Ты сегодня уже начнешь репетиции?
— Не знаю, бабуся. Как Тина Яковлевна скажет… Ну, я пошла.
— В добрый час, внученька!
И дома, и по дороге в клуб тревога тяжким камнем давила на сердце. Но все же теплилась надежда… Была она то маленькой, едва тлеющей искоркой, такой маленькой, что казалось, блеснет сейчас в предсмертной судороге и угаснет; то неожиданно, словно под благодатным ветерком, набирала силу, робко разгоралась. И несмелый этот, дрожащий огонек придавал Нине какие-то силы, грел остуженное печалью сердце.
Она вдруг поверила, что вот сейчас перейдет железнодорожную линию, войдет во двор клуба и встретит Володю: он обязательно выйдет к ней навстречу. Он понимает, что виноват перед ней. Будет извиняться. Что ему ответить? Ведь он не такой, как другие, он хороший, очень хороший. Сейчас улыбнется и скажет: «А почему так поздно? Уж мы тут ждали, ждали да все жданки съели». Он любит встречать ее вот так, шутками-прибаутками. На людях ли, без них у него всегда найдется для нее веселое, ласковое слово. И веселое, и остроумное, и приветливое.
Но почему же его все-таки не видно? И в клубе тихо…
Она открыла дверь. Ей навстречу кинулись подружки.
— Ниночка, ты слышала? — Они обступили ее испуганным, встревоженным кружком. — Говорят, ночью немцы схватили Володю Янченко и расстреляли…
Нина оцепенела, уставилась на девушек широко открытыми, потрясенными, полными ужаса глазами. Потом опустила голову и едва слышно прошептала:
— Да как же это? Боже мой!
Она не выдержала. Из глаз брызнули слезы, без сил опустилась на стул, закрыла лицо руками.
Девушки пытались успокоить Нину, но она не слышала их, неотступно думая только об одном. Как это может быть? Только вчера видела Володю. Его могли арестовать, когда он шел к ней… Но расстрелять? Когда же, за что?.. Листовки?..
Она подняла глаза:
— За что же?
— Никто толком не знает. Люди видели, как немцы вели его на рассвете в лес, и вскоре послышались выстрелы. Говорят, будто немцы искали еще какую-то женщину по фамилии Янченко.
Нина смотрела перед собой неподвижным, словно ничего не видящим взором. Глаза ее сухо блестели. Ей хотелось бежать отсюда, но она продолжала сидеть на стуле, чувствуя какую-то страшную вялость в ногах. Она боялась, что это увидят подруги, и молчала, сцепив руки на коленях.
Вошла Лабушева. Она отослала девушек в зал репетировать, а сама подсела к Нине.
— Ты в самом деле не знаешь истинных причин, повлекших за собой такие последствия? — Она осторожно прикоснулась к плечу убитой горем девушки.
— Не знаю.
— А когда ты видела Володю?
— Вчера днем.
— И не говорил тебе ничего такого, что могло встревожить тебя?
— Нет…
— Странно… Неужели это какая-то роковая случайность?
— Ума не приложу, что могло случиться…
Обе помолчали.
— Родная моя Тина Яковлевна, — нарушила молчание Нина, — так мне тяжко, что я сейчас ничего делать не могу. Позвольте мне пойти домой. Не присылайте за мной. Я сама приду на репетиции, как только соберусь с силами…
— Хорошо. Но не засиживайся дома. Поверь мне: на людях легче переносить горе, чем в одиночестве.
Нина ничего не ответила, молча обняла Лабушеву и, вся как-то согнувшись, вышла из клуба.
…Как странно, что ничего не изменилось вокруг! По улице снуют озабоченные люди. Бегают дети; вон на крыше вспорхнула стайка воробьев; легкий ветер покачивает кусты желтой акации. Все двигается и живет, только сердце ее умерло. Такая ужасающая в нем пустота, словно похоронила она всех родных и близких и идет, идет неведомо куда, неведомо зачем.
Да в самом деле: куда идти? Домой? Что делать дома? Снова и снова думать о той ночи, которую провела во дворе, бесконечно шагая в ожидании встречи с Володей?.. Нет, не усидит она дома, пока не разузнает, как все это произошло. Где его взяли? Пойти к Виноградовой? Может быть, у нее на квартире?..
Виноградову она застала дома такой напуганной и растерянной, что ничего толком не добилась. Та лишь твердила, что мужа ее ни за что ни про что схватили и расстреляли, а теперь квартиранта постигла та же участь. На вопросы Нины, в чем повинен Янченко, монотонно повторяла:
— Ничегошеньки я не знаю. Не знаю. Да уйди ты, ради бога…
XII
Есть ли на свете более скорбные руины, чем развалины человеческой мечты? Возможно ли — совсем недавно ходили они с Володей по улицам города, мечтали, надеялись, стремились? Верили, что скоро вместе уйдут в партизаны. А сегодня ничего не осталось от этих мечтаний… Все развеялось прахом…
Все? Нет, не все. А листовка — безмолвный свидетель их последней встречи?
Вот она, лежит перед глазами, взывает о мести: «Кровь за кровь, смерть за смерть!» Только Володя связывал ее с партийным подпольем… «А как быть теперь? Как отомстить за наших людей? Снова ждать, когда придет человек из партизанского отряда или партийного подполья! А доколе ждать? И придет ли вообще? Что делать? Невыносимо тяжело думать обо всем, что происходило. С неслыханной жестокостью надругаются фашисты над нашими людьми, уничтожают всех — и старых и малых. Страшно… Но, может быть, еще страшнее, еще невыносимей мысль о бездействии. И ты спрашиваешь себя, что делать? Конечно, бороться! До последнего вздоха, до последней капли крови!»
Вот только… как? Что можно сделать сегодня, сейчас, немедленно? Разве снова начать с листовок?.. А почему бы и нет? Ведь тогда листовка помогла ей найти друзей-подпольщиков — и Ольгу Осиповну, и Марию, и Володю. А сейчас перед ней лежит листовка, которую дал ей Володя. Где же листовки, которые они должны были расклеить той ночью вместе с Володей? Она готова сама расклеить их по всему городу! Пусть знают Володины убийцы, что здесь, на родине Щорса, их не боятся. Живые становятся на место павших и мстят за погибших… Нужно размножить полученную от Володи листовку. Раньше всего сделать это…
Нина закрылась в комнате, достала бумагу, карандаш, села за стол и углубилась в работу.
Когда первый десяток листовок был готов, вдруг пришла мысль: «А почему, собственно, только наклеивать? Ведь листовки можно положить в конверты и опустить в почтовые ящики на дверях некоторых знакомых, особенно таких, которые наверняка разнесут по городу новости, прочитанные в листовке, расскажут соседям, друзьям… Это, кстати, можно сделать сейчас, не дожидаясь ночи».