На высокой горе происходило это страшное дело. В этот момент и нашли их старик Сартабан со старшим сыном. На короткий миг окаменели оба от ужаса. Не было еще в роду племени такого убийства. И, глядя на кровь, которую глотала его дочь, произнес Сартабан два проклятья. Зашелестела, как жесть, лесная трава и вместо Змеят-красавицы поползло по земле узорчатое тело гадюки. Убитый же сестрою брат в черного ужа превратился. А раны на шее двумя желтыми пятнышками запеклись.
С тех далеких пор сделался уж беспощадным врагом гадюки. А старик Сартабан с сыном Сартабаном с высокой горы в разные стороны прыгнули. Чтобы страшную весть и личное горе до племени не донести. И там, куда они на землю упали и насмерть разбились — два озера засияло. Два Сартабана — Большой и Малый.
САМАРАТКИНО СВАТОВСТВО
В старину завод от завода леса разделяли. И в каждом заводе от людской темноты да невежества драки вспыхивали. Улица на улицу стенкой драться ходили: семейные мужики силой да удалью похвалялись, парни же больше из-за девок кулачные бои устраивали.
Вот и случилась одна из таких драк в Каслинском заводе в троицу. Хотя троица — праздник отменный. Стариками почитался. И дракой этот праздник отмечать за большой грех считалось. Начал же ее Самаратка.
У Самаратки отец удачливым купцом был. Весь Нижне-Кыштымский завод ему кланялся. А сынок только и знал, что отцовское состояние прожигать.
В Каслинском заводе Самараткиной родни, как на таежной вырубке пней. Но когда драка началась, никто из них Самараткину сторону не принял. Вся родня знала, что если Самаратка драку разожжет, то своих дружков под удар поставит. Сам же в момент потасовки за спины парней нырнет и скроется. Самараткиных-то дружков до полусмерти изобьют. Самаратка же невредимым останется. Потом на вечерках перед девками будет похваляться:
— Вот, дескать, какой я ловкач. Целое светопреставление закатил. Даже сам рад.
За бесконечную похвальбу да трусость он и получил прозвище Самаратка.
В Кыштыме про Самаратку говорили:
— У мастерового не звякнет и полушка, а у этого лоботряса для дармоедов кормушка.
Любил он от безделья по чужим поселкам таскаться. С собой ватагу возил. Всякий варнацкий сброд подкармливал, для кого драка и свара в удовольствие. Ватажка-то у Самаратки была порядочной. Голов тридцать дармоедов.
Случалось, нагрянет Самаратка с мордоворотами в ближнюю деревню или заводской поселок. На первой вечерке себя чинно ведут. Тихими овечками прикинутся. Самаратка на вечерках самую красивую девушку присматривает. А присмотрит — кулачного боя жди. Вплоть до смертоубийства.
Самаратка из себя парень ладный. Красотой не обижен. Волосом рус. Стати отменной. Девке голову вскружит, прибайками обворожит. Дорогими подарками обнесет. Дождется, когда в девичьем сердце любовь загорится. Тогда Самаратка о свадьбе запоет. О своей любви безграничной. Ну и обманет девушку. Обманет и бросит. Да еще и надсмеется над ней. Вместе с дружками дегтем ворота вычернят. Опозорят на весь поселок и скроются с завода.
Опять из Самаратки похвальба попрет, как вода из дырявого бочонка. Там, где он появится, только и слышно:
— Даже сам рад! Сам рад! Рад и рад!
Но, видно, не зря говорят, сколько ниточке ни виться — конец ей будет. Как бы ни похвалялся Самаратка, какими бы любовными победами ни хвастал, а в Каслинском заводе у него осечка и вышла.
Когда в самую троицу его ватага драку разожгла, то Самараткиным дружкам здорово влетело. Самаратка же в это время на сеновале у дяди отсиделся. Едва завечерело, как в поселке гулянка началась. Парни костры зажгли. Девчата в хороводах закружились. Песнями троицу встретили.
Как ни дрожал Самаратка на сеновале, как ни боялся каслинских парней, все же не выдержал. Слез с сеновала и к гуляющим присоединился. На свет костров старался не вылезать. Сильно еще нанесенная обида в каслинцах кипела. Все же осмелел немного. К девичьему хороводу пристроился. Но язык развязать побоялся, хотя очередная похвальба в горле застревала.
Среди девичьего хоровода приметил Самаратка девушку красоты удивительной. Словно не заводская девка, а сама барыня в хороводе плыла. Душевные песни запевала. Таней девушку-то звали. Была она дочкой каслинского мастерового. Работала Таня на чугунолитейном. Формовочные глины просевала. Даже тяжелая работа красоту стройного тела не испортила.
Спрос на чугунное оформление большой был. Форм для литья изрядно требовалось. Просевальная работа пыльная, грубая. Но каслинские-то формовочные пески да глины особенные. Поэтому и каслинское художественное литье на миру красно. Хотя, понятно, что без мастерства тут на воробьиный скачок не отпрыгнешь. Мастерство — всему голова.
Очень красивой девушкой Таня была. Много в хороводе девчат, а Танюшу одну видно. Как лебедушку среди утиной стаи. Голос у Тани грудной. Разговор насмешливый. С озорными нотками. Многие заводские ухажеры Таню в темных местах стерегли. Старались ее любовь завоевать. Да только без толку ноги маяли. Танюша-то не боялась один на один даже с медведем встретиться. Смелость и сила в девке через край хлестали.
Любила Таня по окрестным лесам бродить. В одиночестве. Без подружек. Собирала то грибы, то ягоды. И особенно ее разные камешки привлекали. Как интересный камешек попадется, то приносила его Таня домой. А жених-то у девушки в самоцветах разбирался. Жениха-то Николой звали. Таня и начнет расспрашивать парня о найденном камешке. Какая корысть в нем. Куда его приспособить можно, с каким толком. Никола-то ей и объясняет, как знает. Танюша же запоминает. Память у девки цепкая.
Однажды Таня наткнулась на камешек. Небольшой. Размером с девичью ладонь. Случайно и подумала у растопленной печки:
— Что, если его в огонь бросить?
Ну и бросила. А камешек-то вдруг расти начал. Испугалась Танюша. Схватила кочергу. Едва успела из печки ноздреватую глыбу выкатить. Чем-то на хлеб похожую. Интересная штука получилась. Танюша разбила ту глыбу на куски. Куски-то хотя и большие, но легкие. Бросишь такой кусок в печь, он еще подрастет. Увлеклась Танюша. И решила на другой день после работы еще раз на горы сходить, где тот камешек нашла. Сходила. Принесла камень побольше. Размером с овечью голову. И в тот же вечер Самаратка с ватагой в Касли заявился.
На другой день собрал Самаратка своих мордоворотов. От их вида в смех ударился. Да и было над чем посмеяться. У одного под глазом фингал засвечен. Другой вовсе света белого не видит. Оба глаза заплыли. У третьего морда набок сворочена. Собралась вокруг Самаратки артель инвалидов. Забавно его дружки выглядели. А Самаратка перед ними в похвальбе рассыпался:
— А я вот! Как двинул! Даже сам рад! Сам рад! Рад!!!
Знают, что врет Самаратка, а молчат. Боятся хозяина обидеть.
Вскоре поперхнулся похвальбой Самаратка и дружкам объяснять стал:
— Повстречал я, други мои, девку. Ох и краля! Сам рад. С каслинскими парнями мировую заключим. А я за этой девкой приударюсь. Вы же себя тихо ведите. Чтобы комар носа не подточил. Потом кулакам волю дадите.
Пошли Самараткины дружки к каслинским парням с поклоном. Два ведра водки принесли. Устроили мировую. Самаратка за Таней ухаживать стал. Около девки вьюном закрутился. С языка медом закапал. Только Таня-то на Самараткины ухаживания ноль внимания. Самаратку бесить стало. Сколько девок окрутил. Сколько любовных побед одержал, а тут в тупик дело зашло. Вскоре нашел Самаратка в Каслях лучшую портниху. Парчовое платье шить заказал. С дорогим подарком к девушке подкатился. А Танюша плечом повела, косой плеснула и говорит:
— Милостыню не принимаю.
Опешил Самаратка от таких слов. Устроил очередную драку в поселке и в Кыштым подался. Уехать-то уехал, но трусливую Самараткину душу любовь обожгла. Покоя лишила. Неприступная девичья красота из Самаратки последний ум вышибла. Самаратка в разгул ударился. До заморозок кутил и дебоширил. Но разве хмелем любовь перешибешь? Отрезвился в конце концов Самаратка. К этому времени половина его дружков разбежалась. И решил Самаратка в Каслинский завод сватов посылать. Сваху подобрали дюжую. Не хуже Самаратки языком чешет. Как метлой им метет.
Приехали сваты в Касли. Прямо к дому Танюши свернули. Тройки в кошевки запряжены. Сбруя на конях богатая. Все малолетки слетелись на золотую упряжь смотреть.
Сваха, как печь, толста. Дородна. Но на крылечко Таниной избы легко поднялась. Двери открыла. Тут же языком заработала:
— Покупатели, покупатели. Наши деньги. Ваш товар…
А Танюша-то тоже на язык остра: супротив свахиных слов свои ввернула.
— Товар-то товар, да от жениха плох навар.
Сваха, не останавливаясь, поет:
— Жених красавец. Волосом рус.
А Танюша ей в ответ:
— Только, как заяц. Враль и трус.
До самого вечера сватовство продолжалось. Сваха извелась вся. На каждую запевку свахи у невесты ответ готов. Да все с издевкой. Все с подковыркой.
Целую неделю обивали у Танюши пороги свахи да сваты. В конце концов устала девушка от их стрекотанья. Да и родители уже не знают, что делать. Надоели сваты, а не выгонишь. По обычаям не положено.
Тут и вспомнила Танюша про камень, что с гор принесла. Вспомнила и повеселела. Не хотела она за Самаратку замуж выходить. За труса и похвальбушу. Да и с Николой, женихом, уговор был, что через год повенчаются. А тут Самаратка, ветрогон, сватовство затеял. Хорошая молва медленно летит. Плохая же быстро. Уже и в Каслях знал народ про Самараткины проделки. Много красивых девок горе мыкало. Много отцов и матерей Самаратку проклинало.
На другой день Таня сватам заявила:
— Соседей зовите. Хочу при народе объявить девичье желание. Если жених исполнит его, быть свадьбе. А если нет? То не обессудьте.
Позвали Самараткины сваты народ. Тесно сделалось в Таниной избенке. Каслинские мастеровые — люд степенный. Собрались. Молчат. Только бороды поглаживают.
Вышла Таня на середину избы. На четыре стороны людям в ноги поклонилась. Вот, говорит, мое последнее девичье желание. А сама в руках камень держит.
— Разожгу, — говорит Танюша, — на улице костер. В костер же этот камень положу. Пусть мой жених отойдет от костра на триста сажен. А потом к костру бежит и через этот камень перепрыгнет. Как перепрыгнет, так и быть свадьбе.
Сваты молчат. Предложение невесты обдумывают. Только жениху задание-то легким показалось. Самаратка и закричал вперед всех:
— Согласен! Согласен! Даже сам рад! Рад!!!
Ну, раз жених согласен, говорит народ, значит так и быть. Отсчитали бородачи триста сажен. Танюша костер разожгла. Самаратка тут же уговор нарушил. Вместо того, чтобы пешком на отведенное место уйти, на тройке доехал. Народу это не понравилось. Но промолчали мастеровые. Ждут, что дальше выйдет. Слез Самаратка из кошевы на отведенном месте. И к Таниному костру бежать бросился. Костер к этому времени здорово разгорелся. Положила девушка в пламя костра принесенный камень. Ждет жениха. Вокруг народ стоит. Понять девичью затею не может.
Бежит к костру Самаратка. Ног не жалеет. Вот и совсем немного добежать осталось. Нагрелся в костре Танин камень. И на глазах людей расти стал. Чем ближе к костру Самаратка, тем больше и больше камень. Самаратка-то в азарте этого не замечал. Только, когда ближе к костру стал подбегать, на камень уставился. А тот на глазах подрастает. Больше метра вымахал. Растерялся Самаратка. Испугался. И в другую сторону от костра повернул. Народ закричал. Как на зайца, залюлюкал.
Боком вышло Самараткино хвастовство. Перехитрила Самаратку Таня.
Самаратка после неудачного сватовства от тоски да кручины заболел. Все дома сидел. На люди не показывался. Умом, говорят, совсем помешался.
Танюша же через год замуж за Николу вышла. Счастливо жизнь прожили. Сами радовались и людям радоваться не мешали. Детей у них много народилось.
А те горы, где Таня камешки нашла, люди Потанинскими зовут. Сперва-то, говорят, так и называли подарком Тани. Потом вроде бы сократили. Видать для удобства. Сейчас в Потанинских горах карьер открыли. Танин камень добывают. Для доменного производства нужный. Вермикулитом Танин-то камень называется.
ПЛАМЕННОЕ СЛОВО
Июнь слепыми парными дождями обрадовал. На покосных ложках за Барзовкой травы поднялись густые и дружные. Как дети в большой семье. И каждая травинка травинку поддерживает. В самую бы пору литовкам звенеть, да заводоуправление мастеровому люду на покосах косить запретило. Билеты велено брать. Вот и горит душа у Гаврилы Никанорыча — лучшего заводского кузнеца. Руки к литовке тянутся. Покосная-то елань прадедовскими ладонями еще от лесной поросли очищалась и не одно поколение Никанорычей прокормила. А тут за свой покос надо деньги платить. Мыслимое ли дело! Иначе заводские богатеи запросто отберут. Как живое сердце из груди вырвут. Последнего надумала лишить кыштымцев контора. Им, конторским-то писакам, лафа. Они не пашут и не косят. А живут лучше лучшего. Как сыр в масле катаются. А Гаврила-кузнец прелые онучи веревками свяжет, чтоб не рассыпались, и снова косит. Без сена зимой голимый зарез. Как лошадь с коровой продержишь? Вот и скреби затылок. И от народа откалываться не резон. Дружно порешили всем миром — билетов не брать. А страдовать на прежних дедовских покосах. Управляющий-то Карпинский вроде бы всегда к народу благоволил, а тут ровно укусил кто. Уперся:
— Берите билеты! А иначе с завода сгоню.
Вовсе без заводской работы пустишь семью кусок хлеба у добрых людей просить.
У Гаврилы хоть ручищи, как клещи, но изба достатком не блещет. Если садится семья за стол, то едоков столько, что со счета собьешься. Никанорычева женка одних деревянных ложек порядочную связку подносит.
Другое дело у соседа, кыштымского куркуля Моралы. Солнышко выше леса поднимется, а Морало только с постели встает. Одевается чин чинарем. На нем заграничные шаровары с голубой рубахой. На ногах сапоги гармошкой. На лысой макушке шляпа заморская. Не гляди, что жара на улице — шляпу с головы и в лавке не снимает.
В лавке же товар самый ходовой. Тут тебе керосин, соль, ситцы. Без чего в хозяйстве не обойтись. Вот и топчутся заводские женки в лавке. Частенько в долг берут. А расплачиваются втридорога.
Звать Никанорычева соседа Василий Терентьич. По-уличному же его Моралой кличут. Ведь любое прозвище, как хвост, тоже не зря за человеком тащится. Для этого причины есть. У Васьки-то язык словно всегда дегтем намазан. Каждого встречного облаять норовит или худой молвой обмарать. Отсюда и пошло. Морало да Морало. Особенно Моралу бесило, когда о человеке люди хорошо отзываются.
Кузнец Гаврила хоть и голь перекатная, но у мастерового народа всегда на почете. Ругательных слов от Никанорыча не услышишь. Гаврила-то, помимо заводской работы, горн с наковальней дома на огороде держал. Чуть ли не все лошади в Кыштыме были подкованы руками кузнеца. Не запрещалось тогда по мелочам ковкой заниматься. И за работу брал Никанорыч не дорого. Так, копейки одни.
Наособицу умел работать кузнец. Бывало, тяжелой кувалдой медные тонкие нити для опояски отковывал. Сапожные иголки протягивал. Ювелирную резьбу на поделки простым зубилом наносил. Не мастерство славу ищет, а слава мастерству поклоняется.
Только вот соседа, как на грех, Никанорычу бог послал! Ходит у кузнеца Гаврилы в табуне корова без хвоста. А все проделки лавочника. Двор-то с Моралой общий. Из жердей заборчик был слажен. Корова кузнеца к забору и подошла. Схватил Васька Морало ножницы, которыми овец стригут, и начисто у коровы хвост обкорнал. Та как обезумела. От боли чуть ворота не разнесла. После такой срамоты кузнец каменной стеной от Моралы отгородился.
Пробовал Морало кузнеца Гаврилу принародно чернить. Онучей его называл. Хотел, чтобы и к Никанорычу прозвище прилипло. Но заводские мастера за Гаврилу горой. Кто-то сразу же и побаску сочинил:
— С онучей Морало — друг дружке пара.
Опять лавочника и высмеяли.
Случалось, из другого завода заедет мастеровой человек в Кыштым. В поселке спрашивать начнет, где Василий Терентьич лавку содержит. В ответ слышит: не знаем такого. Но стоит только заикнуться, что Моралой лавочника зовут, в один миг ответят: