И Гусь убежал, топая ножищами по лужам так, что все звери, наверное, думали — лось бежит.
С голодухи сазанчиков съели так быстро, что и вкуса толком не разобрали, и Глеб сказал:
— Правду дядь Петя говорил: вкусней сазанчиков рыбы нет! Какое тут место хорошее — такая рыба вкусная водится… Да мы еще сколько напустили! Таких рыб стоило выпускать! Даже если завтра не удастся нам второе озерко обловить, и то хорошо: половина сазанчиков уже в речке гуляет! А как остальных выпустим — это сколько будет?..
Опять зашуршал дождик, а под брезентом пищали комары, которым и ненастная погода была нипочем.
Братец Кролик, наевшись, уже спал, сопел, а Глеб продолжал хвалиться:
— Я привык, чтоб было холодно, сыро… Не могу уже спать в тепле, на мягком, без комаров… Они весело поют, сон нагоняют… Не знаю, как я дома буду жить: отвык, стал лесной…
Ветер налетал и тряс брезент. Мишаня тоже задремал.
— Хорошо спим, как какие зверьки! — сказал опять Глеб. — Свились в клубок, на улице — дождик, а мы спи-им себе…
И под шум дождя они уснули.
Земля хорошо вобрала всю воду: утром даже и подумать нельзя было, что всю ночь поливал такой сильный дождь.
Зато в лесу дождик как бы продолжался: капли одна за другой со стуком падали с листьев.
Пришли отец с Гусем, неся парное молоко в бидончике и хлеб.
— Эй, вставайте! — загорланил веселый сытый Гусь, стаскивая брезент. — Вас тут громом не поубивало? Молока вот вам Синицы прислали! Специально для Братца Кролика синиченские девчата надоили… Говорят, нашему дайте побольше, а то сильно пострадал, пускай поправляется! Может, волосы отрастут, а то их громадное число по всему берегу навалено, пройти нельзя!..
Братец Кролик промолчал, с удовольствием заглядывая в бидончик, а Мишаня спросил:
— А Колюнька куда делся?..
— Колюнька наш к Синицам жить перешел… — сказал отец, налаживая удочку. — С Пэтей они влюбились, не растащишь! Опять же — сытей там, чем у нас… Он утром этого молока выдул, как телок хороший, — с полведра, ей-богу! Раздулся весь, как клоп, а все сосет!.. Сейчас такие с Пэтей игры открыли, того гляди — синичью хату обрушат!
Он взял баночку с насадкой и пошел к озеру, сказав:
— Попробую в озеро закинуть… Считается, что после грозы — самый клев!
Гусь тоже взял удочку и обратился к дружкам:
— Айда?
— Некогда нам с удочками возиться! — ответил за всех Глеб. — Надо скорей остальных сазанчиков повыпускать, а то не успеем…
— Ладно, я проведать вас приду! — сказал Гусь и ушел.
А Мишаня, Глеб и Братец Кролик, по-братски разделив молоко и хлеб, пошли на остров к оставшемуся озерку.
Оно было меньше и мельче первого, но сильно заросло, только середина оставалась чистая.
Но ловцов это не испугало: они смело залезли в воду, которая после дождя стала холоднее, и принялись дергать траву. Мишаня и Глеб дергали, а Братец Кролик выволакивал ее на берег.
В ней опять кишмя кишели разные водяные жители.
Глеб начал даже переживать, что так хорошо им тут жилось, а люди пришли и все у них испортили, но потом решил, что, когда они уйдут, улитки и букашки опять залезут в воду и заживут, как раньше.
Покончив с травой, начали ловить сазанчиков.
Было душно и сильно припекало солнце. По небу медленно плыли белые вспученные облака, похожие на айсберги, которых никто не видывал.
Когда отпустили на волю последнего сазанчика, окупывались в реке и мыли бредень, то оказалось, что к Глебовой ноге прицепилась-таки пиявка, большая, жирная. Мишаня сразу ее посолил, она скорчилась и отвалилась, а Глеб бесстрашно раздавил ее голой пяткой. Братец Кролик приложил к укушенному месту, откуда текла кровь, листок подорожника, разжевав его сперва, и сказал:
— Народное средство! Дело верное…
Когда сушили бредень, на остров заявился Гусь и сообщил:
— Не клюет! Тут, понимаешь, не поймешь, как считается: после грозы или перед новой грозой… Если после — должна клевать, а перед — должна прятаться… Так приметы показывают! А гроза новая собирается… Эти рыбы — хитрые твари: решили не клевать, покуда все не выяснится досконально!
Мишаня с Глебом заспорили, причем Глеб стоял за то, что рыбы должны временно выплыть из своих убежищ, чтобы отпраздновать окончание грозы, а потом уж прятаться по-новому…
Братец Кролик помалкивал, задумчиво оглядывая старые ветлы и обвивающий их хмель, походил в сторонке, потом вернулся и таинственно сказал:
— Знаете, что я придумал…
— Уж ты придумаешь! — оборвал его Гусь. — Опять в какую новую неприятность нас хочешь втравить? Мало тебе синиченских девчат?
— Никакой неприятности, а наоборот… всем будет лучше! — заявил Братец Кролик.
— Ну…
— Я вот думал… — начал Братец Кролик, тараща свои кроличьи глаза. — Остров этот Меркушкин всем хороший… А что в нем плохо? Клада нет! А раз Меркушка тут клада не зарыл, давайте мы сами зароем! Тогда остров будет в порядке полном! Через сто лет пацанята сюда приедут и найдут наш старинный клад!..
— И сазанчиков наших поймают! — подхватил Глеб. — Уж к тому времени они до пуда дорастут! Давайте, ребята! У кого какие деньги? У меня — сорок копеек!
У Братца Кролика оказалась целая пригоршня копеек, у Мишани пятак, а у Гуся — гривенник, завалившийся за подкладку пиджака.
— Он у меня там давно сохраняется… — объяснил Гусь, распарывая подкладку. — Наподобие как в госбанке… Я его не доставал, чтоб побольше поднакопилось…
— Я свои тоже не тратил: жалко! — сказал Братец Кролик. — А теперь вот они и пригодились — для клада!
Деньги сложили в пустую помадную банку из-под червей и пошли выбирать место, достойное того, чтобы в нем зарыть клад!
Выбрали самую древнюю, самую корявую, самую развесистую ветлу в два обхвата, которая, несомненно, росла здесь еще при Меркушке, а корни ее извивались по земле, как огромные толстые змеи. Братец Кролик слетал за лопаткой, и между двумя самыми толстыми корнями зарыли клад.
Чтобы облегчить будущим поколениям поиски, на стволе вырезали стрелу, указывающую место, где нужно его искать.
Впрочем, овладеть кладом было не так-то просто! Если в книжках клады охраняла нечистая сила, то тут нашлась стража получше: целое гнездо шершней! Они гудели где-то рядом и на них внимание не обращали, пока один, посланный другими разведать, что за шум тут приключился, наметил из всех самого заметного — Глеба, и, очевидно, подумал: дай кусану этого толстого чудного мальчишку, посмотрю, что он делать будет…
Глеб, на что уж был терпеливый, а завыл и завертелся так, будто не шершень, а змея его укусила! А шершень довольный полетел докладывать своим: все в порядке, задание выполнено, самый толстый крикун получил по заслугам.
Осматривая большой волдырь, вздувшийся на месте укуса, Братец Кролик поинтересовался:
— На что похоже, когда шершень кусает? На осу?
— Ос я даже не считаю! — пренебрежительно ответил Глеб, трогая волдырь. — Для меня что оса, что комар — все равно… А этот резанул — до самого сердца прямо!..
И опять начал хвалиться:
— Кто только меня не кусал! Осы кусали, пиявка кусала, про мелочь всякую — комаров, оводов — я и говорить не хочу! А теперь вот — шершень сам! Все меня кусали, кроме змеи! Змея — пускай уж не нужно…
— Обойдешься и без змей, — согласился Гусь. — Какая важность.
За хлопотами по зарытию клада не заметили, что солнце опять скрылось. Облаков сделалось много, они собрались вместе, нагромоздились и посинели. Стало пасмурно и холодно, а потом опять загрохотало, засверкали молнии, и дождик застучал по реке.
Насилу успели добежать до лагеря и залезть под брезент, где уже сидел отец. Он показал снизку из десятка плотвичек и спросил:
— Успех есть, как считаете? Нам тут еще маленько пожить, глядишь, и до сазанов очередь дошла бы!
Снова небо разрезали молнии, грохотал, раскатывался гром, налетал ветер, трепал кусты и выдувал из луж брызги.
И даже когда дождь кончился, ветер продолжал дуть — холодный, пронизывающий. Нигде ни сесть, ни прислониться: все сырое. Деревья противно шумели и при каждом порыве ветра стряхивали новый дождь капель. Капли стекали с каждой веточки, с каждого листочка, и весь лес был полон их стуканьем.
Костер потух, а кострище глубоко промокло. Сухих дров, чтобы разжечь новый, нигде не было: все сырое.
Везде было сыро и неприятно.
И в это время за деревьями загудела машина.
— За нами! — встрепенулся отец. — Бегите кто-нибудь за Колюнькой!
С помощью Глеба и Братца Кролика он начал собирать вещи. Гусь с Мишаней побежали к Синицам, чтобы разменяться с ними: им — их бредень, себе — своего Колюньку.
Гусь понес бредень в хату, а Мишаня направился к стоявшей среди двора старой рассохшейся лодке, где сидели Колюнька и Пэтя, рассматривая каких-то зверей в книжке.
— Це — я! — говорил Пэтя, тыча пальцем в какого-то кота на картинке. — Дывись, якой гарный: вусы великие! А ось — ты: рудый та пузатый..
Он показал на какого-то некрасивого зверька.
— Ни! — заливался смехом Колюнька, отбирая книжку и выискивая другую картинку. — Це — не ты! Не гарный! Ты — вот: голый хвост!.. А я вот — собачища, всех кусаю: ав-ав-ав-ав!
— А я — кот лесовой, усих царапаю: мя-я-я-я-яу!
Уронив книжку, они встали на четвереньки и начали царапаться икусаться, мяукая, лая, а в промежутках счастливо хохоча.
— А ну пошли! — сказал, подойдя, Мишаня.
— Куда? — с недоумением спросил Колюнька.
— Домой едем!
— Ни! — так замотал головой Колюнька, что Мишаня испугался, как бы она не оторвалась — Пэтя мне крота хочет казаты!
— Пошли, а то больше не возьмем! — сказал Мишаня, таща его за руку.
Колюнька смирился и пошел, то и дело оглядываясь на Пэтю, который печально смотрел ему вслед…
Когда машина уже медленно ехала по лесной дороге, запыхавшийся Пэтя выскочил из кустов ей наперерез, размахивая чем-то и отчаянно крича:
— Чиполлину забув!
— Тебе! — успел крикнуть ему Колюнька, а когда Пэтя скрылся из глаз, объяснил: — Пускай Чиполлинушка в лесу поживет вместо меня… Ему понравилось, стал дикий… И я тоже!..
…Снова машина ехала лесами, полями, деревнями, и все дальше делалась Синичка.
Но где-то за лесами, за полями — она была! Там мышь любовалась хлебными запасами, красивая черная крыса пересчитывала картошку и яблоки, Чиполлино привыкал к новой жизни, Синицы разговаривали про новых знакомых, под столетней ветлой покоился клад, а главное — в чистых заросших кувшинками заводях разгуливали на воле сазанчики, которые, конечно, все нашли друг друга в реке, — а как же иначе?