Марфа-царевна соболиные брови нахмурила и говорит:
— Ну что ж, одна загадка позади, вторая впереди. К свадебному платью мне сапожок сафьяновый тачают, золотые узоры, серебряные подборы. А ты мне второй стачай, чтобы пара была.
Вернулся царь Иван на корабль ещё темней с лица, чем раньше. Рассказал своему верному слуге всё как есть. Иван — крестьянский сын говорит:
— Эта беда не беда!
Опять побежал по городу. Всех сапожников обегал и нашёл, где сапожок царевне ладят. Всё, как в прошлую ночь, сделал — раскинул скатёрку-хлебосолку, поманил угощеньем мастеров, а сам сапожок унёс и скатёрку не забыл прихватить.
Еле мастера управились, другой сапожок сшили. Приносят его Марфе-царевне, а уж царь Иван там.
Надели царевне сапожки — оба впору, хоть мерь, хоть не мерь.
Марфа-царевна со зла ножками в новых сапожках затопала и опять задачу задала:
— Велела я отлить золотое узорчатое колечко. И ты такое же к утру сделай. А нет, так и свадьбе не бывать, и головы тебе не сносить.
Как в те две ночи было, так и в третью получилось. Всё Иван — крестьянский сын уладил. К утру у Марфы-царевны кольцо и у Ивана-царя такое в точности.
Тут уж Марфе-царевне деваться некуда. Что жениху ни загадывала — всё исполнено. Согласилась она замуж за него идти, в его царство-государство ехать.
Сели на корабль и пустились в обратный путь.
Иван — крестьянский сын, ясное дело, с ними. Опять под шапкой-невидимкой укрылся. Его не видят, он всех видит.
Правду говорил царь Иван — хороша собой царевна. Да ме приветлива, не добра, не улыбчива. Как ни взглянет на неё Иван крестьянский сын, свой сон вспоминает. «С чего бы это?» — думает. Но не стал гадать: поживётся — увидится.
Как отплыли, так и приплыли — буря их не настигла, морские разбойники не встречались.
Вернулись, все во дворец пошли. А Иван — крестьянский сын прямёхонько в темницу отправился. Сел, сидит. Так думает:
«Царь Иван меня в темницу посадил, да не он выпустил. Я своё дело сделал, теперь подожду царской милости-справедливости. Пускай сам обо мне вспомнит!»
А царь Иван со своей невесты глаз не сводит, всё на свете позабыл, про своего верного слугу и не вспоминает.
Только когда собрались за свадебным пиром, сестра брату сказала:
— Нехорошо, брат, старый обычай нарушаешь. К царской свадьбе все темницы настежь отворяют, виноватым волю дарят, а у тебя узничек-потюремщичек, верный слуга Иван, в темнице томится.
— Ох, ведь и правда! Что же ты его не отомкнула?
— Да не замкнута темница. Я его звала, он не идёт. Говорит: «Кто меня сюда бросил, тот и выпустить должен».
Тогда царь Иван пошёл в темницу, взял Ивана — крестьянского сына за руку и рядом с собой посадил.
Увидела это Марфа-царевна и спрашивает:
— За что узнику такая честь?
Царь Иван отвечает:
— Теперь ты моя жена, не потаю от тебя правды. Кабы не Иван, не бывать бы нашей свадьбе. Это он твои загадки разгадывал.
Разгневалась Марфа-царевна, крикнула:
— Так вот кто меня перехитрил!
Вскочила из-за стола, сорвала со стены остру сабельку. Хотела Ивану — крестьянскому сыну голову снести, но Иван подпрыгнул — и срубила сабелька не победную головушку, а правую ногу по колено.
Тут Иван — крестьянский сын повернулся к царю Ивану и сказал:
— Вот когда мой сон до половины сбылся-оправдался. Не сказывал я ею ни отцу, ни купцу, ни тебе, царю, а теперь скажу. Снилась мне лисичка-сестричка, что путы мне перегрызла, — это Марья-девица, твоя сестрица. Она меня из темницы выпустила. А ещё снилась змея лютая, что ногу мне по колено откусила, а кто она, сам понимай-угадывай. Берегись, как бы и тебе худо не было!
Никто и слова вымолвить не успел. Иван — крестьянский сын подхватил отрубленную ногу и исчез из глаз, ровно его и не бывало. Шапка-невидимка от всех его скрыла, и сапоги-скороходы помогли. Хоть и на одну ногу обул, мигом очутился далеко от дворца в тёмном лесу.
Перед ним избушка на курьих ножках, об одном окошке.
— Эге! — сказал Иван. — Да это бабы-яги жильё… Стань, избушка, к лесу задом, ко мне передом!
Заскребла избушка когтистыми лапами, заскрипела брёвнышками и повернулась. Тут и дверь оказалась.
Вошёл Иван в избушку, а там двое мужиков на лавке сидят, плачут. Иван их сразу признал. Те самые, что из-за шапки-невидимки, скатёрки-хлебосолки и сапог-скороходов спорили. Присмотрелся — у одного ног нет, у другого глаз нет.
— Что ж это с вами? — спрашивает Иван.
Тот, что без ног, отвечает:
— Обман по кругу ходит, беду за собой водит. А всё из-за шапки-невидимки, сапог-скороходов да скатёрки-хлебосолки. Раздобыла их баба-яга неведомо где, может, у самого Кощея Бессмертного, а мы на них позарились. Подстерегли, когда её дома не было, да и унесли. Мы бабу-ягу перехитрили, а ты — нас.
— Простите, братцы! Не из корысти брал, по крайней надобности. Теперь назад принёс.
— Поздно, — второй мужик отзывается. — Поймала нас баба-яга, сюда приволокла, била-колотила, мучила-жучила, у него отняла ноги, у меня глаза вынула. Да, верно, и тебе несладко пришлось, коли сюда на одной ноге прискакал.
— Обо мне речь особо. Я ногу через вещий сон потерял, — отвечает Иван. — Давайте лучше подумаем, как нам бабу-ягу одолеть. Неужто мы втроём с ней не справимся?!
Вдруг застучало-загремело по лесу. Это баба-яга в своей ступе Домой возвращается, помелом след заметает.
Иван — крестьянский сын шапку-невидимку надел, у двери встал. Баба-яга в дом, а он её — за седые космы. Тут и те Двое ему на подмогу… Связали бабу-ягу, в угол на лавку посадили.
— Говори, где мои ноги?! — кричит безногий.
— Говори, куда мои глаза дела?! — кричит слепой.
Видит баба-яга — деваться некуда.
— Ноги в сундуке у печки, глаза в горшочке за печкой, — отвечает.
Посмотрел Иван — не обманула старая.
— Ну, — говорит, — веди-показывай, где у тебя живая вода. А нет, сделаем с тобой, как ты с ними сделала.
— Ваша взяла, по-вашему и будет, — соглашается баба-яга.
Посадил слепой безногого себе на закорки. Иван прихватил три ноги да глаза в горшочке — и отправились все за бабой-ягой. В густом ельничке, в частом березничке, под корнями старого дуба вырыта криница — тёмная водица.
— Вот, — говорит баба-яга, — омойте в живой воде ноги да глаза, сами омойтесь. Всё у вас срастётся без ущерба, без урона. А меня отпустите с миром.
Обрадовался слепой, хотел опустить глаза в криницу, да Иван его за руку схватил.
— Не спеши, — говорит.
А сам поймал комарика, зажал в кулаке да к уху поднёс, послушал: пищит комарик тонким голосом, на волю просится. Окунул Иван комарика в колодец, сразу он крылышки свесил, ножки раскинул, молчит, не шевелится.
— Эге, — сказал Иван, — так вот какая она водица!
Тут они маленько бабу-ягу поучили: кто берёзовым прутом, кто еловой веткой.
— Это я так, пошутить хотела, — взмолилась баба-яга.
Зашли с другой стороны дуба, а там меж корнями заблестела криница — светлая водица.
— Вот это больше похоже! — сказал Иван и опустил мёртвого комарика в воду.
Мигом комарик встрепенулся, крылышки расправил, ножками задрыгал и улетел.
Обмылись они живой водой. Разом приросло всё. Тот, который слепым был, опять белый свет увидел. Тот, кого баба-яга обезножила, на резвых ногах скачет. Да и Иван смеётся, обеими ногами притопывает.
Про бабу-ягу на радостях забыли. А как спохватились, её уж и след простыл. Попробовали было догонять, да где там! Вскочила она в свою ступу и унеслась неведомо куда. С тех пор её в том лесу никто не видывал, не слыхивал.
Мужики Ивану говорят:
— Бери что хочешь, хоть шапку-невидимку, хоть скатерть-хлебосолку, хоть сапоги-скороходы.
Иван отмахивается:
— Мне они теперь без надобности. Владейте ими сообща да не ссорьтесь. А мне недосуг с вами. Моя служба не кончена, сон не до конца сбылся.
И пошёл Иван — крестьянский сын обратной дорогой, туда, откуда пришёл.
Вот лес кончился, город завиднелся. А между лесом и городом большой луг. На том лугу какой-то человек табун лошадей пасёт. Подошёл Иван поближе, смотрит — да это сам царь Иван с плёткой вокруг табуна похаживает, на коней покрикивает.
Иван — крестьянский сын удивляется, спрашивает:
— Нешто это царское дело — коней пасти?!
Царь Иван отвечает:
— Ох, Иван, верный ты мой слуга, скажу тебе по всей правде: ничего на свете хуже нет, чем лютая жена. Точит она меня с утра до ночи, с ночи опять до утра. Вот коней пасти заставила. А кони, ровно заговорённые, домой не идут.
Иван — крестьянский сын сказал на это:
— Не горюй, царь, всё поправится. Я тебе полена открыл, а сам-то его до конца видел. Поменяемся одёжкой, я заместо тебя к твоей жене пойду. А ты, как кони домой побегут, иди за ними. Что сбудется, то и будет, а хуже не станет.
Вот приходит Иван — крестьянский сын ко дворцу в царской одежде. Марфа-царевна издали в окошко его увидела, за мужа приняла. Выскочила на крыльцо, ногами топает, бранится.
— Ты зачем, такой-сякой, явился, коней без присмотру оставил?!
Ну, Иван — крестьянский сын не испугался, сам долго не раздумывал и ей опомниться не дал. Схватил её за косу, на землю бросил. Ударилась она оземь, змеёй оборотилась, шипит, извивается, жалом Ивану грозит.
Иван и тут не растерялся. Ударил змею прутом и сказал:
— Побыла змеёй, стань верной женой. А вы, резвы кони, скачите домой.
Тут всё по его слову и сделалось.
Спала змеиная шкура со змеи, и встала перед Иваном — крестьянским сыном девица-красавица. Та же Марфа-царевна, да не та. Лицо приветливо, румяные уста улыбчивы.
А уж конский топот близко слышится — это табун домой бежит, и царь Иван на ретивом коне впереди скачет.
Бросилась к нему Марфа-царевна, плачет и смеётся. Обнимает мужа, приговаривает:
— Милый мой муж, коли можешь, зла не попомни. Не моя на то была воля. Лихая мачеха моего батюшку в могилу свела, а меня закляла злым заклятьем, моей красе завидуя. Вот что сказала: «Никому ты не достанешься, а и достанешься, так не на радость. Будешь ты с виду красная девица, а нравом — змея подколодная». Сказала так и скрылась неведомо куда. Много женихов ко мне сваталось, да все головы сложили. И тебя бы я погубила, кабы не твой верный слуга Иван. Загадки он разгадал и заветное слово нашёл. Спало с меня заклятье, как змеиная шкура… С этого дня, с этого часа буду тебе, муж мой, царь Иван, доброй женой, а Ивану — крестьянскому сыну сестрицей названой.
— Вот, царь, — сказал Иван — крестьянский сын, — когда мой сон до конца исполнился. Теперь служба моя у тебя кончилась. Пора идти к батюшке родному, сон рассказать, чтобы на меня не гневался. А ты, царь, живи с Марфой-царевной в ладу да согласии.
— Погоди, — говорит царь Иван. — Не слугой ты мне был, а побратимом. Требуй награды, какой хочешь. Хоть полцарства тебе подарю.
— Зачем мне полцарства, — отвечает Иван — крестьянский сын. — Мне милей землю пахать и зерно в борозду кидать. А вот не отдашь ли ты мне в жёны сестру, да не силком, а по её доброй воле? Полюбилась она мне. Только люб ли я ей — её спроси.
Царская сестра Марьюшка с радостью дала согласие. Давно ей по сердцу Иван — крестьянский сын пришёлся. Сыграли свадьбу. Три дня пировали, три ночи плясали. Мы бы на том пиру побывали, да нас туда не позвали.
А как кончилось веселье, отправился Иван с молодой женой, царской сестрицей, в родные края, к отцу-батюшке. Что снилось, как сбылось — всё ему рассказал.
Зажили все в новом доме, и тепло им было, и сытно. Жаловаться не на что.
Больше баять нечего, нашей сказке конец.
ПРО КОЗУ, МУЖИКА И ПАНА
Украинская сказка
Водил мужик козу на ярмарку — продать хотел. Больно коза шкодливая. То на хату заберётся, всю крышу соломенную разворошит, то в чужой огород влезет, то ребятишек рогами распугает… А молока даёт капельку, да и то норовит подойник опрокинуть.
Только не продал мужик козу. В тот раз торг плохой был — продавцов много, купцов мало. Хотел мужик за козу три рубля взять, да никто и рубля не предложил. Простоял мужик весь день; как пришёл с козой, так с ней и в обратный путь пустился.
А домой ему лесом идти. Шагает тропой, вдруг видит — поперёк стёжки мёртвый волк лежит. Отчего издох, неведомо, его это волчье дело.
Стоит мужик и думает: снять с волка шкуру или так бросить? Бросить жалко, шкуру снимать долго…
Пока думал да в затылке чесал, вышел из-за деревьев пан молодец. Жупан зелёный, шляпа с пером, сразу видно — охотник. Увидал мужика, увидал козу, увидал волка и спрашивает:
— Ты что тут делаешь? Мужик шуткой отвечает:
— Да вот коза моя волка забодала. Так думаю, что с ним делать. Бросить жалко, шкуру снимать долго.
А козе надоело стоять, она копытцем — туп! И на пана рога наставила.
Пан так и всплеснул руками.
— Вот это коза! Никого не боится! Продай мне её.
Мужик смекнул: с дурня только дурень не возьмёт. И отвечает:
— Моей козе цены нет. Самому нужна.
У пана глаза разгорелись.
— Да я за деньгами не постою. Хоть сто рублей бери, а продай козу.
— Эх, — вздохнул мужик, — себе в убыток отдаю. Так и быть, давай сто рублей — твоя коза.
Передал конец верёвки пану, деньги в шапку и довольнёхонь-кий домой отправился.
А пан решил сразу козу испробовать. Завёл в лесную чащу, привязал к дереву, сам на дерево влез. Сидит, ждёт.
Уже смеркаться стало. Тут и пришёл волк. Остановился перед козой, смотрит.
Коза: «Бе-е!» Испугалась, всё-таки волк, а не малые ребятишки.
А пан думает: «Вот это коза! Одного ещё и не берёт! Мало ей!»
Прибежал второй волк.
Коза ещё пуще испугалась. Громче заблеяла: «Бе-е! Бе-е!»
Пан себе говорит:
— Ну, коза! И двух ей не хватает.
Тут как выскочил из-за кустов третий волк. Набросились все трое на бедную козу. Мигом в клочья разорвали. Пан с ветки закричал:
— Эх, проклятая коза, пожадничала!
Всем приятелям потом пан рассказывал-хвастал: была-де у него коза, на волков охотница. Только двух не хотела брать, а трёх не одолела. И ведь правду пан говорил, не врал, как другие охотники, — три волка козу съели.
МОЛЧУН-ЗЕЛЬЕ
Украинская сказка
Сказать бы байку — не умею, сказать бы присказку — не смею, соврать бы небылицу — не могу притвориться. Так скажу лучше правду, а вы послушайте, может, вам пригодится.
Идёт селом странница-старушка, что подаянием от добрых людей живёт. Полсела прошла, глядит — на завалинке перед хатой молодица плачет-разливается, фартуком глаза утирает.
— Чего слёзы льёшь? — старушка спрашивает. — Что за доля тебе на роду выпала?
— Ох, бабуня, лучше не спрашивай! Лихая у меня доля, головушка моя несчастная… Как пошла я замуж за того окаянного, часинки ясной не видела. Каждый день меня, бедную, бранит-ругает… Чтоб его черти на том свете ругали! Да ещё поколотить грозится, лихорадка бы его колотила!..
— Ну, а ты ему отвечаешь?
— А как же! Он — слово, я — десять, он — десять, я — двадцать! Не дождётся он, ледащий, чтоб я ему смолчала! Вот ещё! И поверите, бабуня, не помогает ведь. Ещё пуще ругается. И заступиться некому за меня, сиротинушку…
— Может, я тебе помогу, — говорит странница.
— Ой, бабо-сердце, помогите-присоветуйте, пусть вам солнышко ясно светит, дождь не мочит, пусть люди вам богато подают, а я ничего не пожалела бы — и сальца дала бы, и хлебца, и холста на сорочечку.
Порылась старая в своей котомке, вытащила пузырёк ни большой, ни маленький.
— Вот тебе, дочка, молчун-зелье. Настоено оно на семи травах. А собраны те травы из-за семи гор, семи рек, в тёмном лугу у белого камня в первую субботу после последней пятницы. Запоминай, доченька, всё в точности сделай, как я тебе говорю, а не то пропадёт волшебная сила у зелья. Держи пузырёк всегда при себе, л как начнётся меж вами свара, ты тихонечко отвернись да набери в рот того зелья. Не глотай, не выплёвывай, а держи до той поры, пока от твоего мужа нечистая сила, чёрная злоба не отступится. Как после грозы тёмную тучу ветром от солнца отгоняет, так сгинет, пропадёт, развеется твоё лихо, словно и не бывало его. Моё слово верное, что сказала, то и сбудется!