И так она пела, говорила, спрашивала без ответа, скакала всю дорогу, пока они не подошли к дому. И в это время он уже совсем забыл, что день у него неудачный — три двойки, и про летающее блюдце забыл, и про Андрюшку с Нырненкой.
У дома их встретил старик с рыжей кошкой, кошку День звать. Лично Кукушкин думал, что это шутка, но старик каждый день с ней гулял и всякий раз кошка на это имя отзывалась, никуда от старика не убегала, ходила за ним по пятам.
— Кис-кис, День, — позвала Марьяна кошку, присела на корточки, погладила её ладошкой.
Кошка бархатно пророкотала:
— Мур-р!
— Она меня не боится. Она гладить даёт, — засмеялась Марьяна.
БЕГОМ ЗА ПОРТФЕЛЕМ
— Ну-с, молодой человек, почему так поздно? А где ваш портфель? Может быть, вы и уроки сделали? — прицепился к нему старик.
Где ж портфель, и правда! Что за дурацкий портфель — всегда куда-то девается… Да ведь он на поле остался, вот чучело!
Ну а старику-то какое дело?! Чего он к нему всегда цепляется? Будто ему очень важно, сделал он уроки или не сделал.
— Марьяша, я быстро. Ты здесь побудь! Только не уходи никуда!
— Можно я с Днём побуду?
— Можно! — хмыкнул Славка.
Ни капли не смешит её эта кличка. Иногда она удивляется пустяку, а иной раз удивить её невозможно. Хотел бы он побыть Марьяной хоть час, чтобы оттуда посмотреть, каким всё кажется для маленьких, чтобы понимать их и никогда не обидеть зря.
Бежал за портфелем, а сам думал, что каких-нибудь семь лет назад он был таким же, как Марьяна. Но всё забылось, ни капли из того не помнит, из детства. А что у него сейчас? Может, птицство, а вдруг коровство?
Нет, Светлана Леонидовна всё-таки не такая зануда, как он думал про неё раньше. Наверное, если бы не она с этим дневником, не задуматься бы ему сегодня.
А задуматься нужно, что написать: он же не Перепёлкина! Перепёлкина уж постаралась, нагрохала в своём дневнике три страницы. Давала ему почитать свою хряпу: «Вернувшись из школы, я уже через час подумала: пора браться за уроки! Когда я сделала уроки, то подумала, что пора ужинать. Стала ужинать и выплюнула из картошки жареный лук. Ненавижу жареный лук, а мне суют…»
Вот опять задуматься надо: с одной стороны — набитая дура, а с другой — все её хвалят, и староста класса она, и фотография её висит на доске «Равняйтесь на лучших!». И на самом деле она — лучшая из девчонок, даром, что ли, он четыре года с ней рядом сидит. Как же так?!
Перепёлкину все хвалят, а про него ни от кого хорошего слова не добьёшься. Одно и то же: «Хулиган Кукушкин! Опять этот невозможный Кукушкин… Этот Кукушкин опять!»
Не так они смотрят на него, не так! По-другому надо. Он и сам понимает, что не сахар, но всё-таки есть в нём что-нибудь хорошее, в конце-то концов. Но где оно?! Кто докопается…
И вчера вот. «Давайте учиться слушать музыку!» — сказала Светлана Леонидовна, и они все как захохочут. Смешно это — учиться слушать, что они, глухие? Принесла в класс скрипку и пиликала весь воспитательский час, хотя она у них по русишу и литературе, не по пению!
На перемене Пчелинцев полез в футляр, и одна струна у скрипки лопнула — прямо ему по лбу. Светлана Леонидовна пришла, чуть не заплакала. «Кто? Зачем? Неужели вас даже музыкой не пронять, какие вы чёрствые, бессердечные!»
Пчелинцева ей, конечно, не выдали. Да и виноват ли Пчелинцев? По лбу ни за что схлопотал, синяк — будь здоров! Знал бы, что так будет, наверное, не полез бы.
— Кто? — спрашивает Светлана Леонидовна расстроенно. — Отвечайте!
— Я! — сказал Славка, чтобы она успокоилась, стало жалко ее.
— Ну конечно, я так и знала! — говорит Светлана Леонидовна.
А он и не собирался в футляр лезть. Не собирался, а всё равно получилось, как будто лез… И родителей в школу вызвали!
А на поле, между прочим, было темно. Прожектор, который им совсем недавно светил, погас. Школа замерла до следующего утра. А интересно было бы побродить по пустой школе…
Кукушкин наклонился и поднял свой портфель. На какой-то миг ему стало жалко портфеля: лежит и ждёт его, словно собака, про которую забыли.
— Брось ты расстраиваться, — сказал он портфелю. — Айда домой!
Обратно он бежал ещё быстрее, чем раньше, но мама всё-таки опередила его. Она стояла рядом со стариком и держала за руку Марьяну.
— Ну вот и ты наконец, — сказала она, как только он холодным носом ткнулся ей в ухо, чтобы хоть как-то поздороваться, а может, и прикоснуться к ней. Но она локтем отодвинула его в сторону и закончила разговор со стариком:
— Да, конечно. Сложный ребёнок. Современные дети — трудные. Это уже и наукой доказано. Ярослав, не скрываю, трудный. Вот Марьяна — другое дело. Она мне в радость. Пошли-пошли. Всего вам хорошего.
Он понимал, что радости от него мало, но зачем на каждом углу она говорит об этом? При чём здесь этот старик с кошкой? Ему и правда больше, наверное, нечего делать, как цепляться к нему. Может быть, старик займётся его воспитанием? Этого, что ли, она хочет?
ДОМА. ВЕЧЕР. КАК ОБЫЧНО И НЕ СОВСЕМ
Дома мама сказала:
— А у меня есть хорошие новости. Только не знаю, как вы отнесётесь к ним.
— Почему не знаешь? — удивилась Марьяна, а он промолчал нарочно.
— Ты почему такой хмурый? Что-нибудь случилось?
Мама тут же помчалась к домашнему химическому шкафу, подёргала цепь, погладила замок, убедилась, что всё на месте, и сразу успокоилась.
— Слава богу. А если когда-нибудь этот несчастный шкаф уберётся из нашей квартиры, я, кажется, стану самой счастливой на свете.
— Но отец хранит там самые нужные ему вещества. Он химик, как ты не понимаешь. Он в комнате для этого и вытяжку сделал.
— Все нормальные химики на работе работают.
— Что ж, по-твоему, отец ненормальный?
— Я этого не говорила.
— Этого, Славик, мама не говорила. Мамочка, а я гладила День. Хочу кошку.
— Хочу собаку, — сказал он.
— А я хочу самолёт! — сказала мама.
После маминого самолёта расхотелось разговаривать.
— Ты говорила — у тебя новости, — напомнил он. — Какие?
— По общественной линии. Меня наградили путёвкой Ташкент — Бухара — Самарканд. Самолётом. Целых три дня. Я там никогда не была. Не знаю, что делать. Вот папа придёт — и решим.
Будь этот вечер похожим на остальные вечера, он пропустил бы всё мимо ушей, его это мало интересовало. Но сейчас он подумал: путёвкой наградили его мать, ничего себе! Значит, её уважают. Ему-то нипочём бесплатный билет в театр не дадут. Да и за деньги теперь не берут, потому что у него в ТЮЗе йодистый крахмал в кармане взорвался, шуму было — на всю школу!
Мать у него плановиком работает. Что это за работа, он плохо представляет, неинтересно ему — и всё! Но, между прочим, мать на заводе пропагандист. Рассказывает рабочим про международное положение. Рабочие ей каждую осень и весну цветы дарят…
Кажется, такой же вечер был у них дома в прошлом году. Ну да! Тогда маму наградили путёвкой в Пушкинские горы, но она из-за него не поехала, потому что надо было идти в милицию, в детскую комнату…
Ну почему, почему всё так плохо? Ведь мог же он получить по сочинению хотя бы двойку, так нет же — обязательно единицу! Может, не говорить про единицу и три двойки? А то у матери настроение испортится, опять никуда не поедет. Вот вернётся из поездки, тогда и признаться… Может, к тому времени как раз исправится все.
Нет, почему всё-таки так тяжело сегодня? Верно говорит Пчёлка: всё дело в тяжести! Земная тяжесть тяжела, слишком давит. Вот бы на Луну смотаться — уж там бы скакал, парил! Парить хочется, чтобы жить легко и просто. А здесь почему-то уже не выходит…
Вот бы на другой планете очутиться! Уж там бы легче было. Там людей нет. Другие существа. Будешь единственным человеком — какой есть, такой и есть, спасибо за это. Никто не скажет: «Невозможный Кукушкин!». На другой планете и требования к тебе другие. А что?! Нырненко говорит, что, например, в нашей школе требования завышены. Стоит перейти из нашей школы в другую, как сразу же становишься отличником. Автоматически!
Ну зачем другая планета?! Зачем к ним лететь, к инопланетянам? Пусть лучше они сюда прилетят… Блюдце, летающее блюдце… неужели ты только показалось?
— Слава, почему не отвечаешь? Я пять минут надрываюсь: ужинать!
Славка оглянулся по сторонам — один в комнате, лежит на диване, читает журнал «Пионер».
Ничего себе, увлёкся мыслями! Так вообще свихнуться можно.
Пошёл на кухню, а там Марьяна и мама в одинаковых передниках.
— Ты сегодня какой-то странный, Слава. Не случилось ли чего-нибудь в школе?
Может, признаться и сказать залпом и про единицу, и про три двойки, и про вызов родителей? Всё-таки будет полегче. Ему-то полегче, а маме? Никуда она тогда не полетит, это уж точно… Нет он всё-таки не эгоист!
— У меня всё в ажуре! Думаешь, вру? Честно, не вру!
— Сколько раз я тебя просила: говори красивым русским языком. Просила?
— Угу!
Красивый русский язык — мамина слабость. Когда-то она мечтала в университете учиться, но закончила экономический институт, а слабость к языку осталась. Самые её любимые передачи по радио «Любителям русского языка». И тогда — чтоб дома тихо было!
Только сели чинно ужинать — мать ужасно любит хорошие манеры, — как раз пришёл отец. Когда он приходит домой, чинной обстановке не бывать. Отец объясняет это просто: у него цыганская кровь, прадед был цыганом, и не просто цыганом, а цыганом-конокрадом. Ничего себе предки!
Мама спросила:
— А почему ты без шапки? На улице минус шесть.
— Извини, пожалуйста, я шапку потерял! Я вообще буду теперь без шапки ходить, как Славка.
— Что?! — вскричала мама. — Когда он ходил без шапки?
— Я никогда не ходил без шапки, — быстро сказал Славка и на всякий случай подмигнул Марьяне.
— Славик только сегодня и вчера и потом ходил без шапки. И больше никогда, — поддержала его Марьяна.
Мама это мимо ушей пропустила, а отцу сказала:
— Эх ты, сорок лет прожил, а растяпой остался!
Оказывается, отцу уже сорок лет. Ого, какой старикан! Раньше как-то не обращал внимания, что голова у него седая… ого, какая седая! И лоб большой. Наверное, он всё-таки умный, отец. Он химиком работает в каком-то институте, а чего там химичит, не рассказывает. Всё пишет, пишет. Статьи какие-то. Их печатают в журналах… целая стопка его журналов и шесть книг. Вот сдать бы их в макулатуру, — может, наберётся на «Баскервильскую собаку». А почему он такой рассеянный? Взрослым всё можно — шапку потерять! А детей за это… Потеряй шапку — крику на неделю…
— Я тебя спрашиваю: как дела? — откуда-то издалека послышался отцовский голос. Ничего хорошего этот голос не предвещал.
Кое-как выдавил из себя:
— Полный порядок!
Всё-таки врать тяжело — настоящая пытка. А ну как попросят дневник? Там ещё, помимо всего прочего, вызов к директору…
На этот раз отец почему-то поверил на слово и даже обрадовался:
— Вот и молодец! Я всегда, в конце концов, в тебя верил, хотя виду не показывал.
Ох, отравиться бы этими кислыми щами! Ну чего отец раньше молчал, что верит… в человека? Что ему стоило сказать эти слова вчера? Вся жизнь у человека, может по-другому бы пошла…
— А мамочка на самолёте полетит… — вдруг вспомнила Марьяна.
— Это ещё что? — непритворно удивился отец.
Мама только рукой махнула, мол, никуда она не полетит, потому что расстроилась: опять шапку потерял! Во что его завтра одевать? Но отец умел разговаривать с мамой, как надо. Скоро она про злополучную шапку забыла и рассказала всё подробно.
— Никуда ты не полетишь! — осадил её отец.
— Почему? — удивилась мама. Она раньше, вообще говоря, не надеялась из дома улететь, но вдруг заупрямилась: — Это по общественной линии. Меня выдвинули, и я не имею права отказаться.
— Но у тебя семья. Дети!
— С детьми ты побудешь!
Началась всегдашняя перепалка — кто кого воспитывает, и кто кого не воспитывает, и что от такого воспитания вполне может вырасти… крокодил.
Марьяна, которая вздремнула под их перепалку прямо за столом, услыхав про крокодила, открыла глаза.
— Какой это крокодил?
Она чуть не заплакала, потому что вспомнила, что заснула без сказки, — ей всегда на ночь сказку рассказывали.
Родители поспорили, кто ей будет сказку рассказывать, и в конце концов — так он и знал! — поручили рассказывать ему. Кому это — «ему»? Это — я! Мне! А всё потому, что я у них есть. Но они этого не понимают. Не ценят. А что бы они без меня вообще делали?
Конечно, пойду и уложу Марьяну. Уж лучше она, чем уроки. Ура, есть уважительная причина! Завтра так и скажу: «Весь вечер провозился с сестрёнкой, потому ничего и не выучил». До чего же приятно говорить правду!
Как назло, Марьяна разгулялась, и никакими сказками её было не усыпить, она требовала ещё и ещё. Я совсем выбился из сил. Тогда решил придумать для неё что-нибудь страшное, чтоб хоть смеяться перестала. Начал загробным голосом:
— Однажды, не помню, в каком году это было, на нашу Землю опустились пришельцы с неведомой звезды… как её? Ну, скажем, Дальдиванна. И один человек, который ждал их всю жизнь, по имени… ну скажем, Ярослав, по фамилии, скажем, Кукушкин… встретил их один на один в чистом поле…
— А где я тогда была? — спросила радостно Марьяна и подпрыгнула на кровати.
Пришлось теперь рассказывать и про Марьяну, только после этого она опять улеглась. Причём она не давала разгуляться моей фантазии, вмешивалась в историю и даже потребовала сделать пришельцев похожими на морских свинок и маленьких крокодильчиков, но только чтобы они были резиновые, с выпученными глазами и свистели. Всё так и сделал. Продолжал рассказывать, какими одинокими были пришельцы у нас на Земле, где никто не понимал их космического языка и принимали их только за сплошных морских свинок.
Тут Марьяна не выдержала и заплакала. Она плакала и говорила, пускай они обязательно приходят к нам домой, мы вымоем им лапки и дадим компоту. И тогда грустные пришельцы развеселятся. И сама Марьяша развеселится вместе с ними. И действительно, скоро она так развеселилась, что пришлось вмешаться маме. Мама прогнала меня, но со свинками и Марьяшей воевала больше двух часов.
Когда мама наконец вышла на свет, голова у неё была перетянута платком. Видно, досталось ей. Значит, теперь достанется мне.
Я, не долго думая, схватил со стола газету и стал её читать. Ничего себе, у них, у капиталистов, бензина нету! Теперь они без него попляшут!
Мама рухнула на стул и слабым голосом сказала:
— Вот что, мой хороший! В следующий раз лучше медведю помогай, только не мне. Господи, хоть бы кто посуду в этом доме догадался вымыть. Почему всегда я?
— Послушай, — перебил её отец и сделал на стуле зарядку «руки — вверх, ноги — в сторону», — мы тут со Славкой как мужчины прикинули и решили…
Тут он подмигнул мне. Откровенно говоря, мы с ним как мужчины битый час молчали, каждый занимался, чем хотел.
— Так вот, — продолжал отец, — мы с Ярославом решили, что я полечу в Азию вместе с тобой, — мне тоже хочется Бухару и Самарканд посмотреть!
У мамы на лице изобразился самый настоящий протест, но отца не так-то легко сбить с толку:
— Кстати, по последним научным данным, дела у нашего сына в школе улучшились. Волноваться особенно нечего.
— Так ли это? — засомневалась мама. Как всегда, она была права.
Отец рассердился:
— Ты что, человеку не веришь? Он же человек, пойми!
Наверное, мама поняла это с большим трудом или совсем не поняла, потому что ответа не последовало.
— Я как думаю, — продолжал отец, — Ярослав теперь у нас человек надёжный! — Ну и далось ему это слово! — Марьяна здорова. У неё — детский сад, у него — школа. Что они, три дня без нас не проживут? Но чтобы ты не волновалась, для страховки попрошу помощи у Гуслевичей.
— Ну конечно. Передоверяй сына студентам, раз сам не можешь воспитать как следует!
И пошло, и поехало. Вдруг мама как будто подумала о чём-то, у неё это бывает, и сказала: