— Ну, говори теперь, кто тебя?
— Сбор у них… — громко всхлипнула Золтанка.
Кати не могла взять в толк, как это сбор отряда может довести до слез, поэтому она решила подождать, когда Золтанка немного успокоится и расскажет все по порядку.
— Я ведь не член отряда! — простонала наконец Мари и так горько всхлипнула, что сердце у Кати сжалось.
— Выгнали? — участливо спросила она.
Мари затрясла головой.
— Не приняли?
Но Золтанка опять отчаянно затрясла головой и, наконец, прерывающимся голосом выговорила:
— Мама не позволила.
Долго еще рассказывала Золтанка в темном закутке о своем горе, но Кати, честно говоря, не очень поняла, что к чему. Папа у Мари Золтанки был реформатским священником в маленькой задунайской деревушке. Это был суровый, молчаливый человек, Мари почти и не помнит его, потому что он давно умер, а мама вместе с Мари переехала в Будапешт, к мужниной сестре. И теперь тетя во всем ссылается на своего умершего брата, который на смертном одре завещал, чтобы Марику воспитали в духе, угодном богу. Потому-то ей и не позволили вступить в отряд: тетя считает, что это было бы неугодно богу. Ну, а что же тогда богу угодно? Может, то, что вот она стоит и захлебывается сейчас от слез, потому что все ребята остались в классе, а ей, только ей, приходится плестись прочь? Или, может, ему угодно, чтобы мама и на елке не позволила Марике выступать? А ведь Мари записалась в танцевальную группу! Неужто этого желал суровый, молчаливый священник из задунайской деревушки, прежде чем навеки закрыл глаза? А если бы он сейчас открыл их и увидел свою дочку, заплаканную, взволнованную, дрожащую с головы до ног, — интересно, что бы он сказал?!
Марика уже не плакала. Выговорившись, она немного успокоилась.
А Кати вдруг загрустила. Странно даже: ведь только что она вылетела из класса, веселая, счастливая, радовалась, что будет сейчас учиться гладить, и уже ощущала чудесный запах чистого, влажного белья…
Выходит, это просто беда, если тебя не принимают в отряд маленьких барабанщиков!
Да, конечно, беда, и большая. Кати почувствовала это по-настоящему только сейчас, когда ей сообщили решение сбора отряда о том, что в мае ее не примут в пионеры и в поход не возьмут. Это сказал ей Кладек на большой перемене, но тотчас же добавил:
— А заниматься мы будем вместе. Я сам буду заходить за тобой, так что не увильнешь!
Кладек сдержал свое обещание. В тот же день вместе с Персиком пришел к Кати, и они занимались втроем, пока каждый не выучил заданного назубок. С тех пор они собирались после уроков каждый день — иногда у Гарашей, где тетя Гараш всегда встречала их пенистым горячим какао, а иногда и у Кладека.
Кати особенно любила ходить к Кладекам. Поначалу даже заниматься толком не могла, так ее все там волновало, — попробуй тут запомнить рассказ про юность Ракоци…[18]
Кати прислушивалась к голосам, просачивавшимся из смежной комнаты: «Улыбнитесь, пожалуйста… Наклоните голову чуть набок, пожалуйста…» — и ей было решительно безразлично, как ведет себя и что делает маленький Ракоци. Она не успокоилась до тех пор, пока Пишта не повел ее в соседнюю комнату, в фотокабинет Кароя Кладека.
Молодой человек в очках, который только что наклонял голову набок, а после этого заказал шесть открыток, уже ушел.
Дядя Карой вылез из-под черного покрывала и пообещал Кати сфотографировать ее, когда будет поменьше заказов. Он спросил даже:
— А тебе какую карточку хотелось бы? Чтобы ты сидела? Или стояла? Или, может, с мячом тебя снять?
Кати не хотела спешить с ответом, она сосредоточенно осматривалась. От ее внимания не ускользнул ни мяч, весь пятнистый, ни маленькая скамеечка с турецким гобеленом, на которую дядя Карой усаживает девочек с длинными волосами и заставляет их мечтательно смотреть в потолок; ни подставка для цветов с роскошным искусственным букетом. Она заметила в углу желтого мишку с глупой мордой, явно ожидавшего, когда ему позволят заглянуть в объектив фотоаппарата в объятиях какого-нибудь мальчонки с таким же глупым видом. Кати сразу же отвернулась от мишки. Она терпеть не могла этих мишек. Вот если бы слон — слон совсем другое дело…
Все стены в кабинете были сплошь увешаны фотографиями. Кого только здесь не было! Даже испанская дама под черной вуалью, прятавшая за огромным веером чарующую улыбку. Еще были там смешные девочки в белых платьях, с крохотными миртовыми венчиками на головах и в коротких, до колен, чулочках на прямых, как палки, ногах. И какая-то старушка с узенькой черной ленточкой на шее. Кати спросила:
— Эту тетю задушить хотели?
— Ну что ты! — засмеялся дядя Карой. — В старину была такая мода у старушек — чтобы скрывать морщины на шее. Этих всех еще мой отец снимал, дедушка Пишты.
Кати понимала, что минута настала и пора выбрать — сказать, как ей хотелось бы сняться. И она указала на фотографию, окаймленную золотой рамкой.
Дядя Карой смеялся так, что Кати на всякий случай отошла подальше.
То была фотография какой-то девицы в подвенечном наряде с длинной белой фатой.
Тетя Дёрди ничего не понимала. Очень радовалась, но ничего не понимала. С каждым днем Кати отвечала все лучше, внимательно слушала на уроках, изредка и сама вызывалась отвечать. Особенно ладилось у нее с арифметикой, и прежде всего с устным счетом; решать примеры на доске ей было труднее. Когда тетя Дёрди вызывала ее и читала задачу, Кати, почти не задумываясь, тут же давала ответ. А вот записать задачу не могла, и тете Дёрди никак не удавалось втолковать ей, что нужно уметь решать задачи и письменно, чтобы понемногу учиться математическому мышлению. Придет время, и они столкнутся с такими задачами, решить которые в уме будет невозможно, поэтому нужно уже сейчас учиться решать их письменно. Читала Кати еще, правда, с грехом пополам, в грамматике тоже не блистала, зато по географии почти всегда отвечала хорошо. Что же случилось с Кати?
О том, что с ней случилось, было известно только Персику и Пиште; знали они уже и о том, что другим было неизвестно, — то есть что Феттер только обещала ей помогать, но так ни разу и не удосужилась.
Кладек сразу же захотел выложить все ребятам, но Марика была против.
— Феттер обязалась заниматься с Кати перед всем отрядом — вот на отрядном сборе мы про все и расскажем!
Однако на первом сборе они позабыли об этом.
Следующий сбор весь прошел в играх.
А потом — потом в классе только и было речи, что о походе. Уговорились так: все возьмут с собой рюкзаки и фляжки; два звена — звено девочек «Бабочка» и звено мальчиков «Лев» — получат различные задания. Каждое звено будет добираться к месту сбора — опушке на вершине горы — своим путем. Пойдут тридцать пять человек, потому что Золтанка и Лакатош…
Да, Лакатош…
Кладек поднял руку, но Эмё Табори сказала, что времени сейчас в обрез, отвлекаться некогда и пусть говорят только те, кто может что-либо добавить относительно похода. К тому же накануне экскурсии будет еще один короткий сбор, на котором опять напомнят, кому что делать.
На этом сборе присутствовала и тетя Дёрди. Эмё еще раз повторила то, что ребята знали уже назубок: встреча завтра перед школой в семь часов утра; пусть никто не забудет взять с собой свисток… Феттер собрала деньги на трамвай, Феттер распределила обязанности, Феттер…
Феттер…
Кладек изо всех сил тянул руку.
— Ты об экскурсии? — строго спросила Эмё.
— Не совсем, но это очень-очень важно, — решительно вскочил с места Кладек.
— Ну, говори побыстрее!
— Феттер совсем не занималась с Кати Лакатош…
— Какое это имеет отношение к сбору, к нашей экскурсии? — прервала его Эмё.
— Какое отношение… — заторопилась и Феттер, но Кладек не смешался.
— Она все только обещала Кати… потому что Феттер эгоистка.
— Мы обсудим это после похода, а сейчас лучше вернемся к нашим заданиям, — предложила Табори.
Кладек растерянно умолк.
Тетя Дёрди поправила очки. Она сидела в углу очень усталая; вчера она сдала наконец экзамен по лингвистике. Полагалось бы сдать его в январе, но готовиться было решительно некогда: перед полугодовым аттестатом ей хотелось добиться от класса настоящих знаний, хотелось, чтобы каждый получил оценку по заслугам. Вчера утром она очень волновалась, потому что экзамен назначили на два часа, а последний урок кончался в час. Голова у нее шла кругом, с ребятами не было никакого сладу, они все словно с цепи сорвались. Да это и всегда так, за несколько дней перед экскурсиями. Только Кати все это время сидела тихая, бледная, под глазами темные круги… Тетя Дёрди хотела спросить, что с ней, но тут ей вспомнилась роль звука «S» в финно-угорских языках, и, пока ребята переписывали с доски примеры, она стала просматривать свои конспекты по этой теме.
— Продолжай, Пишта, расскажи, что с Кати! — проговорила она.
Пишта Кладек снова стал беспорядочно выкладывать все, что знал, — даже про тетю Лаки, потому что Кати, после того как ей разрешили на минутку забраться под черное покрывало фотоаппарата, почувствовала, что может рассказать Кладекам все-все.
Веснушки у Феттер так и пылали, она то и дело вскрикивала:
— Неправда! Неправда!
Но Пишта не дал себя сбить и выпалил все буквально на одном дыхании. А потом повернулся к Феттер:
— Учти, это все совершенно точно, а ты эгоистка, и больше никто!
Наконец-то тетя Дёрди поняла, почему Кати не помогли занятия с Феттер и почему сейчас она отвечает все лучше. На секунду ей вспомнилось бледное лицо Кати, круги под глазами.
Сейчас шесть часов. Завтра в семь — отправление. Поздно. Ничего уже не поделаешь.
16
Персик стояла перед мастерской «Вяжушью», напротив школьного подъезда. Она сердилась.
— Хорошо, хорошо, я буду осторожна, только ты возвращайся домой, мамочка, вон уже ребята идут. И никого мама не провожает!
— В термосе чай с лимоном, если захочешь пить…
— Ладно, хорошо… Вон Шашади идет…
— Не трет тебе рюкзак? Может, пониже спустить?
— Нет, нет, иди, пожалуйста!
Марика легонько чмокнула маму в щеку и перелетела на другую сторону улицы, к Шашади.
— Котелок взяла? — спросила ее Шашади.
— Нет, а зачем?
— Просто так. Я взяла.
Тетя Гараш, дойдя до угла, обернулась еще раз. До сих пор она каждый год ходила на экскурсии вместе с ребятами, помогала учительнице, потому что невозможно ведь одному человеку углядеть за тридцатью пятью ребятами. Обычно с ними ходила и мать Пишты Кладека, и отец Като Немеш, который специально по этому случаю брал на один день отпуск и в лесу играл с мальчиками в футбол. Сегодня никого из родителей нет. Растут дети понемногу! Тетя Гараш вздохнула и исчезла за углом.
Пишта примчался красный, взмыленный: он бежал всю дорогу. Като мерзла, у нее зуб не попадал на зуб, а кончик носа совсем покраснел. На Эмё Табори была коротенькая, по моде, кожаная куртка. Девочки восхищенно окружили ее. Мальчики этим не интересовались, только Миши Макош глянул искоса, но, конечно, ничего не сказал. Миши тоже старшеклассник, он даже на год старше Эмё. Он должен руководить звеном мальчиков, когда они будут пробираться по лесу. Ведь и мальчикам и девочкам прибыть на условную лужайку нужно одновременно. По дороге и те и другие сделают привал и, как договорено, ответят на заранее подготовленные вопросы. Ответы оцениваются очками. На первом месте будет то звено, в котором все ребята удостоятся Первого мая красного галстука, а также которое наберет больше очков.
Пришла и тетя Дёрди. Ребята сразу поняли, что она очень спешила, и еще — что сильно задумалась о чем-то.
На всякий случай Коняшка соскользнул с решетчатых ворот, на которых восседал до этого, а Тизедеш отшвырнул подальше ржавую железяку, которую пытался выпрямить на тротуаре.
— Можно трогаться? — спросила Табори.
Феттер приказала звену «Бабочка» построиться, Кладек стал во главе «Львов». Тетя Дёрди колебалась.
— Ровно семь, — сказала Табори.
— Ну, тогда в путь, — согласилась тетя Дёрди. И вдруг быстро, словно хотела вернуть вырвавшееся слово, вскинула руку: — Стойте! Персик, Пишта, а ну-ка быстро бегите за Кати. Вытащите ее из постели, помогите собраться, даю вам на все пятнадцать минут. Одна нога здесь, другая там. Еду пусть не берет: сложимся, и ей хватит.
Марика и Пишта не заставили себя просить. Ряды тут же расстроились, все, радостные, довольные, окружили тетю Дёрди.
Коняшка опять полез на ворота.
Не прошло и десяти минут, как из-за угла показалась круглая голова Пишты. За ним прыгали из стороны в сторону косички Марики и Кати. Пишта кричал издали:
— Она и не спала уже!
Марика подлетела к тете Дёрди.
— Тетя Дёрди, представьте, она уже была совсем одета, совсем готова!
— Привет, Кати-и! — закричала Шашади.
А Коняшка так отчаянно взмахнул рукой, приветствуя ее, что чуть не свалился на землю. Миши Макош ничего не понял, но тоже улыбнулся аккуратно причесанной черноглазой девочке. Эмё опять спросила:
— Можно трогаться?
— Теперь можно, — отозвалась тетя Дёрди.
В трамвае не произошло ничего достойного упоминания, если не считать, что Тизедеш, подтянувшись, залез на тормоз. Кондукторша, увидев это, обмерла со страху.
— Да вы за него не бойтесь, — успокоил ее Коняшка, — он у нас лучший гимнаст.
Но тут вступилась тетя Дёрди, посулила Тизедешу отправить его домой, а Миши Макошу велела записать звену «Льва» потерю очка, потому что дорога тоже будет учитываться. Миши в это время разговаривал с Эмё, но все же вынул записную книжку и сделал пометку. Эмё уже сидела: место нашла Феттер и тотчас предложила Эмё сесть. Марика и Пишта Кладек стояли с Кати и объясняли ей, какие будут задаваться вопросы на привале и вообще что нужно делать, чтобы испытательный поход прошел хорошо. Кати ежеминутно кивала. Она все еще не могла понять, как попала сюда.
У подножия горы они разделились. Девочки пошли направо, мальчики налево. Кладек отдавал приказания официальным тоном, Феттер выстроила девочек строго в затылок. Они шли друг за дружкой по крутой скользкой тропе, усеянной мокрыми листьями; по обе стороны от тропинки торчали совсем еще голые кусты. Кати ударил в нос аромат волглой земли. Она глубоко вдохнула так хорошо знакомый ей запах.
Когда же она вдыхала его последний раз?
Ах да! Однажды к ней прибежал с таинственным видом Надьхаю… Странно, как давно она не вспоминала Надьхаю! Но вот сейчас вспомнила… Прибежал он и важно-преважно сказал: «Я тут придумал кое-что… Будем рыбу удить!» — И вынул из кармана шпагат и крючок. «Шпагат он нашел дома, крючок, конечно, стянул», — подумала Кати, но ничего не сказала и весело побежала за ним. У мельничной запруды они остановились. Очевидно, там должна была водиться рыба. Надьхаю утверждал, что Маро ловил уже здесь — правда, маленьких, но с тех пор они, вероятно, подросли. Он сломал ветку, привязал к ней веревку, сантиметрах в двадцати от ветки приладил гусиное перышко — это будет поплавок, — а на самый конец подвязал крючок. Через час Кати уже порядком надоела эта затея: вода в канаве была совершенно неподвижна, словно ее накрыли сверху стеклом. Она легла на спину, а голову повернула набок, чтобы лицом касаться влажной, душистой земли. И так глубоко вдыхала вешний запах земли, что он долго-долго оставался в носу. Вдруг Надьхаю вскрикнул, и Кати вскочила. Поплавок в самом деле погрузился в воду. Надьхаю дернул удочку, и на берегу заплясала безобразная жаба. Надьхаю принялся размахивать удочкой, пугая жабой Кати. Кати взвизгнула и бросилась бежать. Но этот противный Надьхаю еще долго преследовал ее по пятам со своей отвратительной жабой!
— Кати! — укоризненно воскликнула Марика.
А Кати и правда немного отстала: бросившись на землю, она прижалась лицом к влажным прошлогодним листьям. Прохладная земля приятно освежала пылающие щеки.