— Нашел! — закричал Солдатик. Он поддел штыком и вытащил маленький сундучок.
Мы бросились к нему. Сундучок был старый, оббитый поржавевшими железными полосами, — в общем такой, в котором должен был храниться КЛАД.
— Открывай! — выдохнули мы.
Солдатик штыком открыл замок… Крышка откинулась… И мы увидели пустоту. О, так случается с кладами, кто-то всегда опережает нас!
И все же, на всякий случай, я стал обшаривать рукой дно сундука. А вдруг мне повезет, хотя бы один раз, хотя бы…
ВОЛШЕБНАЯ КАША
Я обшаривал дно сундука, и вдруг мои пальцы нащупали что-то гладкое, круглое. На ладони у меня оказалось маленькое железное кольцо. Никакого драгоценного камня на нем не было. Только маленькая желтая змейка блестела на кольце.
— Так вот же он, КЛАД! — закричал я и запрыгал. — Вот НАСТОЯЩИЙ КЛАД, волшебное кольцо! Оно почти такой же силы, как волшебная лампа, старая железная лампа, которую мы с Витей искали на железнодорожной станции. Теперь лишь надо потереть это ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО.
И под взглядами моих друзей, затаив дыхание, я надел на палец кольцо, слегка потер, чуть повернул…
И тотчас мы оказались рядом с забором. Прямо перед нами две широкие доски были отбиты, но лаз кто-то изнутри заделал тремя железными прутьями… И я узнал этот забор. Когда-то очень давно, еще до войны, когда я был маленьким и жил в городе с папой и мамой, я уже лазил через него. А вот и помойка, на которую мы, ребята, забирались.
Теперь, когда я дяденька с бородкой, мне было бы не очень удобно лезть на помойку. Но здесь, под водой, это слово звучало совсем по-другому…
Я влез на помойку, глянул через забор: за забором местность мне была совсем незнакома. «Почему же за нашим забором не наш двор? Какая-то белая река, домик… Видно, сторожка», — подумал я.
— Ну давай лезь, чего там! — торопила Ложка.
Я перевалился через забор и полетел вниз, а вслед за мной остальные. И тут кто-то сильно схватил меня за руки и за нога.
— А-а! — пронесся над нами голос. — Попались, голубчики!
Быстро и непонятным образом мы очутились связанными на полу в домике.
— Фамилия! Как фамилия? — протремся голос.
Я поднял глаза и увидел маленького, даже крошечного дедушку с огромными усами и бородой. Дед сидел на маленькой табуреточке, рядом с печью.
— Ну, теперь-то я вас изжарю и съем, — сказал дед и шевельнул усами. — Я тут сторож. И приставлен охранять несметные богатства рыбьего царства, рыбьего государства.
«Но ведь это сказка, — подумал я. — А сказка не бывает с плохим концом».
— Всяко случается, — точно догадавшись, о чем я подумал, сказал дед. — Я для этого и приставлен, чтоб не пускать, куда не положено. Зачем кольцо взяли? Во-от оно, колечко! — И он повертел перед нашими глазами железным кольцом. — Загублю я вас, вот что. Загублю.
— Не губи нас, дедушка, — попросил Торопун-Карапун. — Мы клад искали.
— Никаких кладов! — заревел дед. — Погублю я вас. Это дело неминучее.
— Дедушка, — попросил Цыпленок, — дай нам поесть перед смертью.
Я почувствовал, как голоден. Ведь мы целый день не ели.
— Поесть? Это можно. Сейчас за молоком схожу, поставлю кашу. А вы не убежите?
— Нет, — сказал Торопун-Карапун. — Мы не убежим.
— Не убежим! Не убежим! — в один голос закричали мы. — Развяжи, дедушка!
— Ну, глядите, не озоровать! Отсель никуда не уйдешь.
Дедушка развязал нас. Вытащил ведро из-под лавки и пошел на улицу. И мы за ним.
Дедушка пошел по тропке к реке, окунул ведро и, вздыхая, понес назад, к дому.
— Ой! В ведре-то молоко! — крикнула Ложка.
— А чего дивишься, — сказал дедушка, — у нас тут речка молочная, а берега кисельные.
Дедушка вылил молоко в чугунок, поставил чугунок в печку. Потом поглядел на нас, поколотился за пазухой, вытащил ключи, подошел к огромному сундуку у стенки, отомкнул замок и достал из сундука старенькую скатерку, по краям расшитую красными петушками и цветочками. Дедушка расстелил ее на столе и произнес негромко:
— Ну-ка, дай-ка нам с полкило крупы, а еще масла…
Не успел он это сказать, как на столе появились куль гречневой крупы и гора масла.
— Ты что, Самотоха! — закричал дедушка. — Куда столько масла навалила?! И почто гречневую принесла? Знаешь ведь, что с утра ем манную… Убери! Чтоб все чисто! Слышь?
Скатерть послушалась. На столе — опять ничего.
— Во! — повернулся к нам довольный дедушка. — Целыми днями с ей воюю. — И опять поворотился к скатерти: — Достань полкило манной, сахару немножко, масла маленько, сольцы…
И тотчас на скатерти появилась манная, сахар, масло, а сверху густо посыпалась первосортная, рассыпчатая соль. Дед кинулся к скатерти, начал руками сбрасывать соль, а скатерть увертывалась, подсыпала еще, еще, сыпала на дедушку, на его усы. Мы захохотали, а дедушка завопил:
— Ах ты Самотоха, убери соль!
И тотчас соль исчезла.
— Ух! — вздохнул дедушка и повалился на скамеечку.
— Давай, дедушка, я тебе помогу, — пожалела его Ложка и взялась сама стряпать.
Дедушка убрал скатерть-самобранку, положил ее в сундук и опять замкнул.
А мы принялись за кашу. И никогда в жизни я не ел каши вкуснее. Поистине это была волшебная каша.
ДЕДУШКА РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ
Так мы и стали жить-поживать в домике у дедушки. Звали его дедушка Ус, а еще — дедушка Никитушка.
Раньше звали его не дедушка Никитушка, а Никитушка-молодец, Никигушка-Силушка, потому что была в нем сила богатырская. Пойдет в лес, выхватит березку и выдернет с корнем. Одну, другую — так и насшибает на дрова. А повстречает медведя — бороться с ним.
— Как врежу ему, — смеется дедушка, — он и валится. Это для меня утеха, это как забава.
— Дедушка, а как же ты попал в рыбье царство, в рыбье государство?
— О-о, дело давнее. Сыр-бор еще не горел, как то дело было. Повадился к царской дочке Жуо. Ходит и ходит. А я тогда в солдатах службу царскую нес.
— Дедушка, а кто это Жуо?
— Жуо и есть Жуо. Стал Жуо к царской дочке подлетывать. Подлетит и пыхнет замуж зовет. А она не хочет. А он еще больше пыхаег пых да пых!
Ну, видно, делать нечего, собралась она и полетела с этим Жуо. А по дороге чегой-то заупрямилась, он возьми и брось ее в море-океан. Бросил аккурат посередке. Пропала царская дочка. Царь опечалился и дает клич по земле: «Кто мою дочку достанет, тому полцарства-полгосударства, да за того молодца дочку замуж отдаю».
Как услыхали в нашей роте, мне и говорят «Что ж, Никитушка-солдат, ступай выручай дочку, окромя тебя некому». Обнялися мы с товарищами на прощанье, я и пошел. Долго ли, коротко, подхожу к морю, да булгых туда с ружом!
Иду, ружом побрякиваю, чтоб не так боязно. Места-то чужие, темные. Думаю, пропал солдат. Однако по сторонам гляжу. Вижу, посередке поля стоит дворец. Ноги обтер, захожу. Никого. По ступенечкам поднимаюсь. Опять никого. Захожу в залу. А там она сидит, с рыбами разговаривает.
— Здрасте, вашество, домой надо бы.
А рыбы-то на меня: «У-у-у!» Рты разевают и хвостами — тюк, тюк! Я ружо на плечо:
— Отойди от греха.
Они тогда по другому фронту:
— Здравствуй, служба! Чего тебе?
— Да вот, — отвечаю, — дочку хочу к отцу отправить.
— Бери, коль пришел.
— Спасибо, возьму.
— А не захочешь ли, солдат, охранять наше рыбье царство, рыбье государство? В сторожа к нам?
— Службу царску кончу, можно, конечно, попробовать.
— Платить тебе ничего не будем, а еды сколько хошь.
«Ну что, — думаю, — подходяще». Взял девоньку за руку и пошел на волю. Она плачет, не хочет уходить, — видно, понравилось ей там…
— Дедушка, чего ж ты замолчал? — спросил Торопун-Карапун.
— А чего говорить, все рассказал.
— Нет, не все! Не все! — зашумели мы. — Привел ты царскую дочку?
— Привел, чего ж не привести, дорога известна.
— Ну, и отдал тебе царь полцарства, да полгосударства да дочку замуж?
— Когда же? Ему не до меня. Обрадовался: дочка домой вернулась. Он тут пиры такие задал!.. Что ты, парень!
— А ты, дедушка, в рыбье царство вернулся?
— Службу кончил и пошел. Пришел: «Так, мол, и так. Не раздумали сторожов брать?» — «Нет, — отвечают. — Оставайся!» Я и остался. Домой матери писал: «Продай избу, скотину. Желаешь ли ко мне приехать?» Она не пожелала. Так я и остался один. Ничего, хозяйство у меня хорошее. Огородец круглый год: овощ, картошка. Хмель посадил. Потом, если пожелаете, пива наварим. Коровки нет, так она здесь и не нужна. Молоко, так вон оно, из окошка видать.
— Дедушка, а какие богатства ты здесь охраняешь?
— Богатства великие. — И дедушка наклонился к нам и прошептал: — Ни словами сказать, ни ногами обежать!
— Дедушка, а покажи нам богатства рыбьего царства, рыбьего государства.
— Ну что ж, робятки, это можно. Только с собой ничего не дам. — И, наклонившись к нам, прошептал: — Оно тут все заговорено, волшебное, значит.
— Мы не возьмем, дедушка, — сказал Торопун-Карапун. — Мы только посмотрим.
— Ну что ж, пошли, — согласился дедушка. — Я пойду лодку подгоню, а вы мне тоже помогите.
И дедушка велел нам убраться в домике: все подмести, чтоб чисто было. Дедушка достал из сундука скатерть-самобранку. И мы пошли к реке.
Сели в белую лодку-долбленку, дедушка взял в руки весло, и мы тихонько поплыли по мелочной реке.
МЫ ПОПАДАЕМ НА ПОЛЕ СРАЖЕНИЙ БОГАТЫРЕЙ
Мы тихо плыли по молочной реке. Дедушка неторопливо греб веслом, с весла, журча, стекали молочные струйки. Когда наша лодка-долбленка обогнула крутой берег, на высоком берегу мы увидели раскинутые белые полотняные шатры, а над ними разноцветные флаги. Только не колыхались разноцветные флаги, не открывались белые шатры. Кругом, насколько хватал глаз, лежало оружие: тяжелые мечи с перевитыми рукоятями, острые пики, золотые шлемы и круглые щиты. И казалось мне, еще дымилась земля от недавнего сражения, но было тихо, очень тихо.
— Дедушка, — прошептал Торопун-Карапун, — можно поглядеть?
— А чего ж, раз интересно…
Лодка тихонько стукнулась о берег. Мы вышли.
— Ух ты, мечи какие здоровые! — выдохнул Торопун-Карапун.
— Таких богатырей боле нет, как ране-то, — усмехнулся дедушка. — Народ покрупнее был, покостистее, а теперьто молодежь…
— А мне можно попробовать? — несмело спросил Торопун-Карапун, показав на двуручный меч.
— А чего ж, опробуй, коли охота, — сказал дедушка и подмигнул нам: ишь, дескать, чего захотел!
Торопун-Карапун поднял меч и махнул им.
— Ох, ты парень-то крепкий! Ну, удивил меня, старика… Ай-яй-яй, вот не думал…
— Дедушка, а мне можно взять его с собой? — спросил Торопун-Карапун. — Хоть здесь поносить.
— А зачем он тебе? — нахмурился дедушка. — Воевать, что ль, собрался?
Торопун-Карапун так махнул мечом, даже ветер поднялся.
— Ишь, озорной! Ты мечом не махай, не игрушка. На войну захотел? А одежа у тебя богатырская есть?
— Негу.
— Ни обутки, ни одетки — ничего у тебя такого нет ни сапожков сафьяновых с серебряными подковками, ни кольчуга, ни шапки собольей. Разве ж так идут на войну?
— А как? — спросил Торопун-Карапун.
— А вот так. Положи-ка меч, да поехали дальше. Ишь чего захотел — на войну!
«На войну», — повторил я про себя и вспомнил…
ПУРГА
Один день остался у нас с Витей до побега на фронт. Меня все еще знобило после похода на рынок, но я молчал — боялся, что Витя не возьмет меня с собой.
Утром мы должны были чистить на кухне картошку. Помню и сейчас на ощупь эту картошку, будто держу ее в руке — грязную, твердую и холодную. Сначала мы полоскали ее в воде, чтоб смыть грязь, осторожно срезали кожуру и опять мыли в воде, а уж потом кидали в котел.
Мы знали, что несколько мешков картошки привезли нам из соседнего колхоза как подарок. Был тогда это очень дорогой подарок.
Пока мы чистили картошку, ребята ушли из столовой. Стало тихо. В кухне переговаривались поварихи. Когда они замолкали, было слышно, как за стенами дышит ветер, метет пурга. А мы с Витей шептались:
— Ну и разгулялась погодка!
— А не заблудимся? Найдем?
— Должны найти, — сказал Витя. — Как выйдем из столовой, свернем с тропы. Справа там березы и большое такое дерево. Дуб. Знаешь?
— Ага.
— Там, за дубом, будет поляна. И посредине две сосны. Они срослись. А внизу кустик бузины. Под ним и стоит этот кожух от мотора. Вся стальная покрышка целехонька. Мотор, видно, вынули, а кожух тут остался. Я его еще прошлой осенью приметил. Только лопату надо.
— А где лопату взять?
— Возле сарая, напротив кухни.
Как потом оказалось, лопата нам очень пригодилась.
Вышли мы из кухни — снежная пурга ослепила нас. Мело сверху и снизу. Только в лесу было потише. Тропинку нашу, протоптанную ребятами, почти занесло. Но мы знали дорогу.
— Смотри, — сказал Витя. — Видишь березы?
Мы свернули с тропинки. Валенки все глубже и глубже проваливались в снег.
— Ничего, — подбадривал меня Витя. — Плюнул на руки — не хватайся за ухи.
И мы шли.
— Вон дуб, — показал Витя.
Дуб мы обошли чуть справа. Перед нами оказалась широкая поляна. Как только мы высунулись из-под защиты деревьев, с ветра точно сорвали намордник. Белый вихрь навалился и подступил к лицу, к горлу, и мы задохнулись.
Лицо сразу заледенело, а снегом по глазам так и секло, так и секло. Витька наклонил голову, запахнулся — у него не было ведь ни одной пуговицы на пальто, все в печке пожег — и пошел первым, а я за ним. И уж не разбираем, как идем. Да где же разобрать? Витя нес пакет за пазухой, а я волочил за собой лопату. Хоть и деревянная, а тяжелая. И снег под рукава забивался, руки мерзли, в валенки снег набился. И уж не знаю, сколько шли, только прошли поляну, а Витя сосен не может узнать. Да как узнаешь? Голову не поднимешь, ветром бьет — пурга какая-то очумелая.
— Вроде они. — И Витя показал на сосны. — Давай попробуем.
Я замахал лопатой: снег, снег, снег, сверху, снизу — кругом! Ох и запомнилась мне эта пурга: дыхнешь — снег лезет в рот.
— Пошли, не здесь! — крикнул Витя. — Не здесь!
Мы побрели, а пурга все трепала нас, точно закрывала ход к тайнику.
— Вот они, голубчики, — показал Витя. — И куст, видишь?
А я ничего не мог увидеть — глаза залепило.
И вдруг он сказал:
— Ты чего так дрожишь? Замерз? Копай! Скорее согреешься.
Снег. Снег. Снег.
Потом копал Витя. Потом снова я.
Снег. Снег. Снег.
Вдруг лопата стукнулась о твердое.
— Ага! — крикнул Витька и валенками начал притаптывать снег.
И показался черный стальной верх. Потом я еще обкопал. Самого мотора не было, только черный стальной кожух, внутри снег набился. Витя выгреб снег руками и положил пакет.
Тут я должен сказать честно: конечно, мы нехорошо поступили. Я даже рассказывать не хотел. Но надо. Если по всей правде, то мы тогда в столовой, когда ребята ушли, сняли со стола и отрезали кусок от клеенки. В этот кусок мы завернули пакет. И спрятали в кожух.
— Лежи здесь тысячу лет. Мы еще сюда придем, — сказал Витя.
* * *
В колонию мы вернулись, когда было совсем темно. Все нужное нам в дорогу мы уже связали, чтобы завтра рано утром уйти на станцию.
Я долго не мог согреться.
— Не закрывайте дверцу печки, — просил я.
А на улице мело, мело. Лицу было жарко. Языки пламени вырывались из печки — запах жара, тяжесть жара. И сквозь этот жар Витькины озабоченные глаза.
— Ты что? — спросил он. — Заболел, да? Заболел?
Он говорил что-то еще, но я не слышал. Лицо его расплывалось, расплывалось. Потом мне показалось, что я остался совсем один…
И тогда пришел ко мне Зеленый Кузнечик. Прыгнул прямо из печки. И он протянул ко мне зеленые лапки, погладил меня и поглядел печальными глазами. И сказал: