— Т-тина… — выговорил Утенок.
— Верно, тина… — подтвердил Горька, потрогав для верности рукой. — А… осьминог?..
— Его… нет… — заикаясь, сказал Утенок. — Это я его сам… выдумал.
Горька никак не мог сообразить, потом до него дошло, и он огорченно спросил:
— Совсем нет?
— Н-нет…
— А как же объявление?
— Я… написал, чтоб сома… ловить…
— Эх ты, — сказал Горька, и лицо его сразу стало скучным. — Я так и знал… И ошибка еще там — «осьменог»… Эх ты — «осьменог».
И вдруг он влепил такого пинка Утенку, что тот кувыркнулся в траву, но не обиделся: сидел и улыбался, хоть по щекам и текли слезы. И ребятам при взгляде на Утенка становилось отчего-то радостно. Один только мокрый, тяжело дышащий Горька отвернулся и принялся стягивать через голову рубашку…
3. БАБУШКИНО РАДИО
Прокофьевна работала сторожихой в школе. Все ее дети давно выросли и разъехались по разным городам, и она жила одна. У бабушки был полосатый кот Яшка. С котом она разговаривала, как с живым человеком. А кот этот был страшный вор.
В свободное время Прокофьевна или копалась у себя на огороде, или слушала радио. Она включала репродуктор, открывала окно и садилась на скамеечку возле дома: слушала передачи и стерегла от мальчишек огород.
А рядом со школой жил Тимка Утенок. Волосы у него на голове росли желтые и пушистые, как на утенке пух. За это мальчишки на улице так и прозвали его — Утенок. Но Тимка не обижался, потому что был изобретатель. Он всегда что-нибудь изобретал и таскал в карманах какие-то железки, гвозди и проволоку.
Утенок тоже любил радио. И вечно сидел на крыше, где у него были устроены разные сложные приспособления из палок и проводов. Крыша от этого портилась и протекала, и Утенку здорово попадало от мамы. Но, как все изобретатели, он был страшно упрямый и на крышу все-таки лазил.
Он уже изобрел много интересных вещей. Например, специальный сачок, чтобы, даже и не перелезая через забор, воровать у Прокофьевны яблоки. Но это не значит, что Утенок любил воровство. Воровства он терпеть не мог. Когда один раз кот Яшка вытащил из ведерка с водой и сожрал живого вьюна, нужного Утенку для производства одного опыта, Утенок изобрел ловушку, в которую кот должен был бы обязательно залезть и там бы его крепко прихлопнуло доской по спине. Ловушка была очень хорошая, но кот в нее почему-то лезть не захотел, а залезла мамина курица. Утенок подоспел почти вовремя, когда она лежала на боку, закатив глаза, и дрыгала лапами. Утенок сделал ей искусственное дыхание, после чего курица сразу же умерла. Убедившись, что оживить ее нет никакой возможности, Утенок перебросил курицу через забор, сам перелез и появился во дворе уже через калитку с погибшей на руках.
— Мама! Смотри-ка, нашу курицу велосипедом задавили! Какой-то мальчишка чужой… Я за ним бежал, бежал — не догнал! Мам, она все равно теперь дохлая, можно я у нее крылья отрежу? Мне на одну вещь нужно…
Утенок вообще мог бы наизобретать всяких штук куда больше, если бы у него был «конструктор», где одних только маленьких гаечек и винтиков целых две коробки. Денег он уже почти накопил — осталось совсем немного. Но и без «конструктора» изобретения у него были хорошие. Хотя бы тот же сачок.
О нем он сразу и вспомнил, когда прибежал однажды с улицы домой и увидел: за столом, подпершись рукой, сидит Прокофьевна—печальная — и жалуется маме:
— И что с ним делать — ума не приложу…
Сачок, конечно, действовал надежно, но изобретателю почему-то стало ужасно неприятно.
— Тихо говорит, часто шепотом… — горевала бабушка. — А как купила-то — и недели нет. А без радио мне никак нельзя…
Тут Утенок смекнул в чем дело и ожил:
— Это вы, бабушка, про радио? Тихо говорит? Я знаю, почему. Там, наверное… у микрометрического винта резьба сорвана… Или еще что… Пойдемте, посмотрю…
Идя рядом с Прокофьевной, он держал руки за спиной, часто сплевывая вбок, как знакомый монтер Иван Филиппович, и рассуждал:
— Есть основания надеяться… Там конденсатор такой есть… У вас сколько ватт?
Но бабушка, оказывается, совершенно ничего не знала ни о конденсаторе, ни о ваттах. А сам Утенок не то чтоб ничего не знал, — знал, но только мало. Однако пусть бабушка чувствует, что такое техника: это ей не на огороде копаться и не с Яшкой или там с курами разговаривать. Техника — наука точная! А Тимка не только какой-то там репродуктор, а приемники, детекторные и какие угодно, Ивану Филипповичу помогал разбирать не раз! Он бы не то еще сделал: вот только «конструктор» купить — и все удивятся!
Радио у бабушки помещалось в деревянном лакированном ящичке с регулятором на передней стенке.
Утенок повертел регулятор, послушал, покачал головой и загадочно произнес:
— Напряжение слабовато… Впрочем — устраним…
Он поставил ящик на стол, вынул из кармана маленькие плоскогубцы и отвертку, которые всегда таскал с собой, и мигом извлек из ящика все внутренности.
Прокофьевна, стоя рядом, смотрела на его руки с уважением и страхом: наверное, она переживала почти то же, что один раз пережил сам Утенок, когда ему в поликлинике прививали оспу.
Утенок действовал отверткой и плоскогубцами: откусывал какую-то проволоку, что-то подвинчивал, что-то сгибал, а бабушка умилялась шепотом, чтоб не помешать:
— Вот они какие детки-то пошли! Ах ты, господи! И мои-то сыночки тоже все такие… Тимочка, а ты, голубчик, не сломаешь так-то?.. Уж больно ты проворно…
— Ничего, ничего… — бормотал Утенок, — значит, так… Катушка в порядке… Положительный полюс… вот он… Так… присоединим… Н-да… Ага, вон что… так…
Хитрый кот Яшка сидел на комоде и делал вид, что Утенка он совсем не знает. А тот думал: «Хорошо бы изобрести такую невидимую руку да ухватить этого Яшку за хвост — отучился бы чужих вьюнов есть!..»
— Готово! — объявил он наконец и воткнул вилку в штепсель.
Радио заиграло — и как! Похоже было, что играли сразу три голоса: один был низкий, хриплый, от которого задребезжали оконные стекла, другой только шипел что-то, а третий пел сам по себе и был тоненький, пронзительный и нестерпимый, как зубная боль.
— Ну, вот… — проговорил мастер после некоторого молчания. — Видите… как громко… можно б еще громче…
— Тимочка, — сказала Прокофьевна, — Тимочка, а потише нельзя как-нибудь?
Утенок взялся за регулятор. Но, видно, голоса так обрадовались, вырвавшись на свободу, что подчиняться больше не хотели.
— Цепь нарушена… — объяснил Утенок бабушке, со страхом вслушивающейся в эти новые звуки. — И микрометрический винт ерундит… Пусть пока так побудет, а потом… чего-нибудь придумаем…
Он вернулся домой, таща большую дыню, которую бабушка дала ему за труды.
— Ну как, наладил? — спросила его мама. — Громко говорит?
— Ага, — сказал Утенок, отыскивая нож, — наладил… очень даже громко…
Некоторое время он размышлял о странном характере бабушкиного радио и рассудил: никто не виноват. Прокофьевна хотела, чтоб было громко, — стало громко, громче некуда. А три голоса — это даже лучше: не у всякого есть такое интересное радио.
Но Прокофьевна в технике ничего не понимала. Она не сумела оценить такой огромной выгоды.
На другой день утром она пришла опять. Утенок, который только завтракал, увидев ее в дверях, поперхнулся куском хлеба с маслом и закашлял.
— ТимОчка, — сказала Прокофьевна слабым голосом, — ты бы еще радио-то посмотрел. Измучилась я… голову раскололо… А Яшка, мошенник, так дома и не ночевал. Уж сделай, как было. Бог с ним, и с громом-то…
— Сходи, Тима, как же… Надо как следует сделать. Гы что же это, а? — сказала мама.
— Конечно… я сделаю… — бормотал Утенок, пытаясь запить молоком застрявший в горле кусок. — Почему не сделать… Там катушка… Я сейчас…
Он вылез из-за стола и поплелся следом за Прокофьевной.
На этот раз Утенок провозился над ее репродуктором много дольше, чем вчера, а когда кончил, на столе остались проволочки, куски изолятора и мелкие железки.
— А энти-то?… — подозрительно указала на них бабушка. — Энти-то куда?
— Никуда… — смутился мастер, шмыгнув носом. — Ненужное… Сейчас заговорит нормально.
Но радио не заговорило совсем. И бабушка молчала. Утенок сказал, весь красный:
— Катушка перегорела… И напряжение… Не дает эффекта… Надо бы выдержку…
Тут он вспомнил, что «выдержка» бывает в фотографии, и умолк…
— Знаете что, — вдруг нашелся Утенок. — Я, бабушка, возьму его домой. Там в катушке надо обмотку менять… Я сегодня и принесу… Ладно, бабушка?..
— Бери! — безнадежно махнула рукой Прокофьевна. — Батюшка ты моя радио… Было бы мне к монтеру…
Утенок с репродуктором под мышкой выскочил от Прокофьевны.
Через несколько минут, сжимая в кулаке жестяную коробочку с деньгами на «конструктор», Утенок бежал к магазину «Радиотовары»…
…Потом он снова пришел к Прокофьевне и принес репродуктор:
— Готово, бабушка. А вы боялись. Смотрите, как стало.
Включил. Радио заговорило громко и чисто.
— Голубчик ты мой! — даже прослезилась бабушка. — Какой же ты мастер-то — не знала…
— Станет ерундить — зайду, посмотрю… — угрюмо ответил Утенок и сразу же ушел, с ненавистью покосившись на Яшку, который только что вернулся с ночной прогулки и ел из блюдечка суп.
Поминутно шмыгая носом, Утенок прошел прямо в сарай, прихватив по дороге топорик для колки лучины. Закрывая дверь, глянул по сторонам — нет ли кого? — и изо всех сил швырнул об пол коробочку-копилку. От удара она открылась, и оставшаяся мелочь со звоном раскатилась по всему полу. Потом сел на корточки и, запустив руку под верстак, выдвинул оттуда… бабушкин репродуктор.
— Тварь! — сказал он дрожащим голосом и сжал топорик. — Вот я тебя сейчас починю!.. Я тебя так починю… Будешь знать, как… как… мой… «конструктор»…
Он не выдержал и заплакал. Посидел, глядя в темноту под верстак, откуда в разные стороны разбегались потревоженные пауки, потом отшвырнул топорик и обратился к особой полочке, с грудой разных потрепанных книжонок («техническая литература» — говорил Тимка). Пауки и к ним приспособили концы своих сетей; паутина была мохнатая от пыли; пыль лежала на книжках такая, что хоть пиши по ней пальцем: давно не трогал Тимка своей «технической литературы».
Сейчас он сложил ее прямо на пол и стал торопливо в ней рыться, сев рядом. Выбрав нужную книжонку, Утенок полистал и уткнулся в нее носом.
Он читал долго, шевеля губами и водя пальцем по каким-то чертежам:
— Сюда… Это — правильно… Это тоже… Так…
В приоткрывшуюся дверь он случайно увидел, что кот Яшка, опустив голову и хвост, даже не глядя по сторонам, прошел в курятник. Прикрыть тихонько дверь — и попался кот! Но Утенок только взглянул на него мельком, равнодушно, как будто это был вовсе и не Яшка, а какая-нибудь совсем обыкновенная курица.
— Мембрана… так… сюда плюс… А это — клемма… Минус… Ага… Ага-га-га-га! — вдруг загоготал Тимка, как гусь, упав на живот, подтянул к себе репродуктор и принялся — который раз! — ковырять его отверткой.
Наконец из репродуктора, подключенного к замысловатой системе проводов и проволок, свисающих с потолка, раздался чистый громкий голос:
— …нуту слушайте концерт.
Утенок выскочил во двор и запрыгал, как кенгуру. Он распахнул дверь курятника. Застигнутый врасплох кот Яшка съежился в углу.
— Ага-га-га-га! — топая ногами, надвинулся на него Тимка, но когда кот шмыгнул к двери, дал ему проскочить во двор, хотя ничего не стоило поддать его ногой.
После этого Утенок вернулся в сарай. Радио играло! Подумав, Утенок поднял с пола обе половинки коробочки и долго ползал на коленях, отыскивая и собирая раскатившиеся монетки. Он подобрал все и коробочку спрятал. Их осталось мало — опять сначала копи! — но почему-то было не жалко, и Утенок принялся соображать, как бы сделать из репродуктора телевизор…
4. ГЛУБОКОПОДВОДНЫЙ СКАФАНДР
Никогда Тимку Утенка так несправедливо не обижали. Что мамы имеют привычку расстраиваться и ругаться по разным пустякам, это давно всем известно, но вчера Утенку попало — хоть кто скажет — ни за что.
Другие вон мальчишки зря болтаются целыми днями неизвестно где: как убегут утром на речку, или в лес, или еще куда, так до ночи их лучше не ищи — и ничего. А Утенок почти целых два дня сидел дома, никуда не ходил. Помогал маме изо всех сил. Маленького поросенка, которого недавно купили, развлекал, чтобы тот скорее привык и не скучал по своим поросячьим родственникам, — обливал его холодной водой из кадки, гонял по двору «для физкультуры» и учил ходить на задних ногах.
Потом полдня выковыривал косточки из вишен для варенья. После на зубах сделалась такая оскомина, что на вишни противно было смотреть. А когда варенье сварили, пенок оказалось так много, что они могли бы и прокиснуть, если их не съесть… И Утенок их съел.
Больше он уже ничего делать не мог, даже когда мама попросила принести из колонки воды взамен вылитой на поросенка, — он не мог: лежал в сарае, и его тошнило. Лучше бы он тогда заболел и умер. А не заболел и не умер он только потому, что обратил внимание на ножную швейную машину, которая стояла в углу под пыльной рогожей. Сколько себя помнит Утенок, она всегда стояла там, пылилась без всякой пользы. И Утенку пришла в голову великолепная мысль: а что если взять эту бесполезную вещь и сделать из нее точило! Круглый точильный камень тоже давно валялся в сарае, только крутить его было нечем.
Если этот камень приспособить к швейной машине (кое-что, конечно, от нее придется отломать, а потом, если понадобится, все это можно и обратно приделать!) и наточить все, какие есть в доме, ножи и ножницы — вот мама обрадуется! Тошнота сразу прошла. Утенок раскутал машину и, вооружившись молотком и зубилом, приступил к отламыванию ненужных частей. Они очень крепко держались… Случайно в сарай заглянула мама…
Словом, сегодня Утенок, как только проснулся, сразу ушел из дому, даже завтракать не стал: очень нужно! Ни завтракать, ни обедать, ни ужинать он теперь вовсе не будет — пусть знают! Хотел сделать лучше, а тут, не разобрав в чем дело…
Он дошел до реки — там одни только маленькие ребятишки плескались на мели (и кто их, таких, на речку пускает! Их бы по затылку!) — и побрел вдоль берега: будет вот так все идти и идти, все дальше и дальше, и совсем куда-нибудь уйдет…
Взойдя на мост, он остановился, потому что там знакомые мальчишки окружили рослого загорелого парня в тельняшке — Костю, которого все звали «Моряк»: он был настоящим моряком и раньше плавал на разных кораблях, а теперь работал в ДОСААФе.
Длинный Горька сразу с ним подружился: в ДОСААФ Горька еще в школе вступил, но теперь и он и все друзья забросили свои игры и только и делали, что неутомимо изучали морское дело, особенно когда Костя достал где-то шестивесельную лодку и стал учить их настоящей «флотской» гребле. Ну и гордились же они: поглядите-ка, что у меня за огромные мозоли на ладонях — это от весел; пощупайте, ведь правда, — куда тверже стали мускулы, где вам, «сухопутным», знать, как восхитительно ноет все тело после двухчасовой работы тяжелым веслом — это развивается вся мускулатура!
А разве Утенок не стал бы грести веслом, запоминать сигналы флажками и другие прекрасные вещи, которым Костя Моряк учил мальчишек? Еще как стал бы, да только мальчишки взяли моду постоянно насмехаться над его изобретениями, а Горька — больше всех…
Сейчас они о чем-то горячо рассуждают с Костей. Утенку очень хотелось узнать, о чем это они рассуждают, и он решил на минуту задержаться и послушать, а уж потом идти куда глаза глядят…