Оставалось поискать у себя.
Наибольшую ценность из того, что он имел, представляли книги. С третьего класса начал собирать, когда в пионеры приняли. Отец посоветовал. За четыре года собралась небольшая библиотека. Юный боец парижских баррикад Гаврош, американские ребята Том Сойер и Гекльберри Финн, рабочий парень Павка Корчагин, герои гражданской «красные дьяволята» были как бы лучшими друзьями Володьки. С ними он участвовал — мысленно, конечно, — в увлекательных и опасных приключениях. У них учился честности и преданности долгу, находчивости и отваге. Им старался подражать и в своих поступках. Эти книги были для него чем-то вроде фильмов «Чапаев» и «Мы из Кронштадта», которые он раз по десять в кино смотрел.
В блокадную зиму книги пришлось спасать. Сначала — от огня. Когда дрова кончились и от мороза даже стены инеем покрылись, стала Володькина мать толкать в печку все, что могло гореть и давать тепло. Тут и книги подвернулись.
— Не надо, мама, — жалобно взмолился Володька. Ему показалось, что они не просто бумагу сожгут, а всех героев, о которых в книгах рассказано, в огонь бросят.
— Но ведь мы замерзнем, Вовочка, — постаралась убедить его мать. — Ты посмотри на себя. Дрожишь, как осиновый лист.
Действительно, у Володьки иногда зуб на зуб не попадал от холода. Было жалко себя, и так хотелось согреться, что никакими словами не передать. Но и книги жалко было.
— Ничего, мам, я выдержу. Вот увидишь, выдержу… — крепился Володька и убеждал: — Я что-нибудь другое найду. Поищу и найду.
И столько было в его словах мольбы и готовности все выдержать, что мать не стала настаивать.
Он и впрямь полазил по окрестным дворам, нашел в развалинах разбомбленного дома два колченогих стула. На какое-то время их хватило. Обои догадались использовать. А потом опять стали замерзать. Но о книгах мать уже не заикалась.
Другая опасность нависла над книгами уже после смерти матери. Однажды, придя с работы и копаясь в поисках пищи по всем углам, Володька заметил, что книги стали плесневеть, коробиться. На корках и корешках появились едва заметные белесые пятна. Оказывается, сырость была виновата. Со стены она перешла на книжную полку.
И Володьке пришлось срочно спасать положение. Теперь книги рядом с ним, на диване. И не портятся, и, когда захочется перечитать, можно даже лежа любую взять и полистать. И о голоде на время забывается.
Да, с книгами Володька расстаться не мог.
Может, вещи отца и матери отнести? Тоже нельзя. Все, что касалось памяти родителей, для него было свято. Ратиновое пальто, кроличья шапка, шерстяной темно-синий костюм постоянно напоминали об отце, поддерживали надежду на его возвращение. Полгода нет вестей? Ну и что? Мало ли какие случаи на войне бывают. Может и появиться неожиданно. Как Володька встретит его, если вещи разбазарит?
Мать уже не вернуть. Но пусть хоть вещи напоминают о ней.
Были еще семейные реликвии. Чем тут можно распорядиться? Большие настенные часы в корпусе из красного дерева исправно показывали время. Володька сам их заводил и проверял по радио. Репродуктор, похожий на большую черную тарелку, был включен постоянно, и время от времени из него звучали разные сообщения: «Воздушная тревога!», «Начался артобстрел!», «Слушайте очередное сообщение Совинформбюро…». Передавали музыку, песни. А однажды Володька услышал выступление писателя Всеволода Вишневского. Того самого, который написал сценарий для кинофильма «Мы из Кронштадта». Там еще такой эпизод есть — как юнга вместе с матросами-большевиками погибает от рук белогвардейских палачей. А по радио писатель рассказывал о том, как балтийцы сражаются за город Ленина против немецких захватчиков. У Володьки мечта с тех пор: вот бы ему в балтийцы! За все бы с фашистами расквитался.
Часы — это связь с внешним миром. Расставаться с ними Володьке не хотелось.
В какой-то момент его взгляд остановился на картине «Грачи прилетели». Она напоминала о весне, о тепле, о живой природе. Очень хорошая картина, но для продажи не годилась. Копия — кто ее сейчас купит. Да и рамка у картины была слишком невзрачная — потрескавшаяся, облезлая, непонятного цвета.
Покопавшись в утвари и поразмыслив, Володька в конце концов выбрал нечто подходящее. Это была старая статуэтка, невесть как появившаяся в доме. Скорее всего от бабушки в наследство осталась. Мускулистый мужчина с взлохмаченной прической, короткой курчавой бородой и усами, отлитый из бронзы, гордо стоял на пьедестале, выточенном из темно-зеленого камня. Строгое лицо, устремленный вдаль взгляд. Одежды почти никакой, кусок материи через плечо перекинут и вокруг живота обмотан, на ногах — сандалеты с ленточками крест-накрест. Левая рука на бедре, в правой — трезубец на длинной палке. По всему видно: Нептун это, бог морей. Похожую статую, только гораздо больших размеров, приходилось Володьке видеть в петергофском парке, когда они всем классом ездили фонтаны смотреть. У таких вещей есть научное название, но настолько мудреное, что он сразу и припомнить не мог.
Весу в статуэтке было килограмма три, и поблескивала она местами, как золотая. А если ее почистить, залюбуешься.
«Как раз то, что нужно», — решил Володька.
Надраив бронзового Нептуна порошком осыпавшейся штукатурки, он завернул статуэтку в старую наволочку, положил в свой ученический портфель и отправился на Сенную площадь. Специально отпросился у Трофимыча, не сказав ему, впрочем, о существе дела.
III
День был холодный, ясный и тихий. Мороз прихватывал нос и щеки, но Володька шел медленно, экономя силы. Набережные Фонтанки были пустынны, они словно обезлюдели. Лишь кое-где на середине реки у одиноких прорубей маячили фигуры неуклюже закутанных женщин. Они ведрами черпали воду, переливали ее в бидоны и чайники. Не спеша, стараясь не расплескать, уносили в расположенные поблизости дома.
Володька уже пересек Фонтанку, оставив позади мост Ломоносова, увенчанный четырьмя массивными гранитными башенками, миновал здания типографии и драматического театра. До цели оставалось каких-нибудь два квартала пути. И тут из подворотни полуразрушенного дома услышал оклик:
— Куда торопишься, пацан?
Володька остановился. Из подворотни навстречу ему вышел невысокий мужчина средних лет в поношенной флотской шинели, черной шапке-ушанке, в добротных серых валенках. Левая нога у него не сгибалась в колене, и, шагая, он припадал на правую, как-то неуклюже покачивался.
Мужчина загородил Володьке дорогу.
За время блокадной жизни Володьке приходилось видеть на улицах всякое, и он не испугался внезапного появления необычного прохожего. «Инвалид, видать, — подумал с сочувствием. — Может, помощь требуется?»
— Иду по делам, — сказал как можно спокойнее.
— Это какие же у тебя дела? — По лицу мужчины скользнула недоброжелательная усмешка, и Володьке стало не по себе. — Наверняка на толкучку торопишься, а? — Мужчина таинственно подмигнул Володьке.
До Сенной было и впрямь недалеко, но еще ближе находился Апраксин двор. Можно сослаться на работу, что туда идет, но Володька презирал всякое вранье, да и таить ему было нечего.
— Может, и на толкучку, — ответил прямо. — А вам-то что?
Хитро прищурившись, мужчина наклонился к Володькиному уху.
— А зачем туда ходить-то? — И положил руку на Володькино плечо. — Мы и тут сторговаться можем. Чего покупать-то собрался? У меня тоже кое-что имеется.
Неторопливо, почти торжественно он вынул из кармана шинели бумажный пакет, чуть приоткрыл его. Из пакета заманчиво, соблазнительно выглядывал крохотный кусочек черного хлеба.
У Володьки перехватило дух.
— Хлеб… — в каком-то неистовом удивлении прошептал он и потянулся рукой к пакету.
— Постой, не спеши, — охладил его пыл мужчина. — А что в обмен?
С нескрываемой поспешностью Володька достал из портфеля заветный сверток. Непослушными пальцами, путаясь, размотал наволочку.
— Вот, — буркнул себе под нос, не глядя на незнакомца.
— Что это? — удивленно просипел мужчина, пряча пакет с хлебом обратно в карман.
Он взял статуэтку и подкинул ее в руке, как бы проверяя на вес.
— Антиквариат, — вспомнил Володька мудреное слово.
Мужчина, несмотря на хромоту и неказистый вид, оказался на редкость юрким и общительным. В разговоре нажимал на букву «р», которая перекатывалась у него во рту, как горошина.
— Антиквариат, говоришь? — криво усмехнулся он. — А ты не врешь?
Он снял с правой руки перчатку, пальцами стал усердно ощупывать статуэтку. Указательным тронул острие трезубца, укололся и успокоился.
— Зачем мне врать-то? — Володька обиженно сверкнул на мужчину глазами. — Что я, Мюнхаузен какой-нибудь?
— Ишь ты, Мюн… как ты говоришь?.. хаузен?.. Силен, бродяга, грамотный, — с деланным восхищением продолжал рокотать мужчина, лизнул уколотый палец и вдруг выпалил: — Наверное, в Эрмитаже украл?
Володька обиделся. Он сроду ничего чужого без разрешения не брал. Кроме соседкиных санок, которые вернул.
— Не крал я, — огрызнулся он. — И вообще… Не хотите — как хотите. Давайте обратно. — И потянулся за статуэткой.
— Погодь, не торопись, — увернулся мужчина, сделав шаг назад, и вроде бы примирительно добавил: — Рассмотреть требуется, ну и… поторговаться. — А сам продолжал пятиться.
Но Володьке уже расхотелось заниматься торговлей. Да и поведение приставшего к нему прохожего не нравилось.
— Отдайте, дяденька, — чуть не плача стал упрашивать он. — Отдайте… Мне надо идти… на работу…
— Да не канючь ты… Ну чего нюни распустил?.. Успеешь на работу. Говорят тебе — рассмотреть требуется.
Пятясь, мужчина уводил Володьку в подворотню, из которой так внезапно появился.
— Не хочу, отдайте! — повысил голос Володька. — Не продаю я…
С протянутыми руками он еле поспевал за юрким и нахальным незнакомцем.
— Что здесь происходит, граждане? — Властный голос послышался совсем рядом. — Почему шумим?
Три моряка как из-под земли выросли. Два рослых матроса с винтовками и невысокий коренастый старшина с пистолетом в кобуре на длинных ремешках. Судя по нарукавным повязкам, комендантский патруль.
Юркий мужчина вмиг преобразился. Словно его на ходу подменили. Он подтянулся, левую руку, в которой держал статуэтку, опустил, а ладонь правой молодцевато поднял к виску.
— Здорово, братва! — бросил по-свойски. — Привет фронтовикам-балтийцам!
— Привет, — неохотно ответил старшина. — Чего с мальцом не поделил?
Юркий покосился на Володьку, который ошалело хлопал глазами.
— Да вот, — показал он на статуэтку, — обмен товаром.
— Обмен? — переспросил старшина и повернулся к Володьке. — Или обман?
— Угу, обмен, — уныло подтвердил Володька. Ему ни с того ни с сего стало жаль хромого незнакомца.
— Смотри не прогадай, — посоветовал старшина и добавил, весело сощурившись: — Продавец редкостей.
Володька стыдливо пялился в землю.
А мужчина как-то неестественно заторопился, замельтешил.
— Не беспокойтесь, не обижу. — Он протянул статуэтку Володьке. — Держи, орел, свое сокровище. Потом поговорим.
Володька принял статуэтку, не зная, что теперь с ней делать.
— Ну-ну. — Старшина оценивающе оглядел юркого и вроде между прочим спросил: — Документы, надеюсь, в порядке?
— Само собой, я ведь тоже фронтовик, — забеспокоился тот. — Всего неделя, как из госпиталя выписался.
— Предъявите, — потребовал старшина и обратился к одному из матросов: — Степан, глянь-ка, что у него там, а я с мальчишкой поговорю.
— Есть. — Степан поправил винтовку за плечом, подошел к юркому. — Давай выполняй команду.
Мужчина нехотя полез рукой за пазуху.
Снаряд прилетел откуда-то с юго-запада, из-за Пулковских высот. Угрожающе прошелестев над окрестными кварталами, он взорвался на набережной Фонтанки, неподалеку от драматического театра. В соседних домах зазвенели разбитые стекла.
И тут же из громкоговорителей, установленных на фасадах зданий, послышались тревожные сигналы, предупреждающие об опасности.
«Граждане, внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу! — объявил диктор. — Всем укрыться в убежище!»
Люди, пришедшие на Фонтанку за водой, поспешно расходились.
Володька стоял, нерешительно глядя на старшину.
Тот осмотрелся, оценивая обстановку, и, уловив немой вопрос Володьки, сказал:
— Ты вот что, малец, мотай отседа. А то не ровен час… На-ка, возьми… — Он достал из противогазной сумки маленький сверток и неловко сунул Володьке. — Сухарик тут… Прости, больше ничего нет. Беги, сынок. — Он похлопал его по плечу и легонько подтолкнул.
Сухарь! Если размочить в кипятке… Лучшего и желать не приходится. Поспешно сунув дар старшины и злополучную статуэтку в портфель, Володька со всех ног припустил домой. И откуда силы взялись!
Он уже был у моста, когда в воздухе снова завыл снаряд. Володька присел, спрятавшись за гранитный парапет, и невольно обернулся. Вдоль набережной вприпрыжку убегал юркий. Вслед ему что-то кричал, размахивая пистолетом, старшина. Матросы из патруля с винтовками на изготовку преследовали беглеца.
А вой снаряда нарастал. Упал он в то самое место, где бежал юркий. Взрыв поднял ввысь и разметал по сторонам куски мерзлой земли, камней и железа.
Когда пыль осела, на месте падения снаряда осталась лишь глубокая воронка. В стене углового дома зияла огромная пробоина.
Патрульные подошли туда, постояли над воронкой и, вскинув винтовки на ремень, скрылись в ближайшем подъезде.
Володька, не помня себя, вскочил, перебежал мост и шмыгнул в первый попавшийся двор. На Фонтанке продолжали греметь взрывы, а он упорно, неистово пробирался через кучи мусора и развалин. «Домой, — сверлило в мозгу. — Скорее домой…»
Добравшись до своей комнаты, он почувствовал себя неимоверно уставшим и разбитым. И окончательно сник, обнаружив пропажу портфеля. Вместе с кусочком сухаря, подаренным старшиной, и злополучной статуэткой. Наверное, потерял, преодолевая завал в проходном дворе. Он лез, а снег и битые кирпичи осыпались. Мог и совсем застрять, если не подвернулась бы свесившаяся со столба проволока, за которую он ухватился и подтянулся.
Нужно было идти в мастерскую, но Володька ничком повалился на диван. Горько и обидно было сознавать свою беспомощность. «Тоже мне торгаш. Поплелся на толкучку! — мысленно ругал он себя. — Слюнтяй! Раззява!..»
А что толку от ругани? Потерянного не вернешь. Сил идти на поиски не хватало. Хотелось лежать и лежать.
Подняться Володька уже не смог. Ему удалось только перевернуться на спину и положить голову повыше на подушку. Так было удобнее: можно заглянуть в окно и комнату всю видно. Знакомая обстановка успокаивала, убаюкивала.
За окном через незамерзшее, перекрещенное бумажными полосками стекло виднелась гранитная набережная Фонтанки. Несколько женщин снова толпились на льду реки вокруг проруби, стараясь ведрами и кастрюлями зачерпнуть воду. Володьке показалось, что среди них была и соседка Серафима, но никакой надежды это в него не вселило.
Попытался читать. Достал «Пятнадцатилетнего капитана», раскрыл на самом интересном месте. Мальчишка-моряк управлял кораблем, смело шел навстречу штормам, сражался с коварными врагами. Вот бы ему, Володьке Чистякову, попасть на корабль. Ведь ему тоже пятнадцать, и он сумел бы совершить мужественный подвиг. Не хуже того, жюль-верновского, героя.
Мечты, то радостные, то печальные, сдавливали грудь, перехватывали дыхание. И уносили далеко — в мир нереального и несбыточного.
IV
Очнулся Володька от внезапного толчка. Резкого, требовательного. Открыл глаза и в первый момент ничего не увидел. Мелькали перед глазами какие-то пестрые круги, клубился туман. Потом показался солнечный зайчик на подоконнике. Значит, утро наступило и к весне дело идет. Зимой в это окно солнце не заглядывает, мешают соседние дома. А зайчик лишь отражение от противоположного верхнего окошка.