Во-первых, он решил написать своему поверенному, изложив как можно спокойнее и яснее обстоятельства, что привели его в это место и попросить вызволить его из этой дурацкой ситуации. Второе, своему старшему клерку, с предупреждением проявить осторожность во взаимоотношениях с самозванцем Диком, а также записки Бэнглу и Фишвику, с уведомлением, что обед отменяется – нельзя же допустить, чтобы они оказались за одним столом с клоуном из пантомимы. И наконец – в этом он никак не мог себе отказать призыв если не к сыновним чувствам, то по крайней мере к человечности своего неблагодарного отпрыска.
У него чесались руки приступить к работе. В его мозгу рождались убедительные красноречивые фразы – они должны были сразу же убедить самые прозаические и недоверчивые натуры. Пафос его послания должен растопить даже покрытое коркой ледяного эгоизма сердце Дика.
Возможно, мистер Бультон переоценивал силу своего пера, возможно, одних чернил было бы недостаточно, чтобы убедить его знакомых не верить собственным глазам и распознать солидного коммерсанта в пухлощеком тринадцатилетнем мальчугане. Но так или иначе им удалось избежать такой проверки – письма так и не были написаны.
– Не приступайте к работе. – предостерег своих питомцев доктор,сначала выслушайте меня. Как правило, я позволял каждому из вас выражать свои чувства на бумаге без какой-либо цензуры с моей стороны. Но поскольку в последнее время ко мне стало поступать много жалоб от родителей наименее способных из вас, я вынужден кое-что изменить. Так, Ричард Бультон, твой отец не раз жаловался на неряшливость твоих эпистолий, – обернулся Гримстон к бедняге Полю. – Он справедливо утверждает, что они не составили бы чести и конюху, и просил не утруждать его внимание таковыми, если я не смогу повлиять на твое перо в лучшую сторону.
Драматизм положения мистера Бультона усугублялся тем, что в самые важные и ответственные моменты, когда он уже начинал видеть свет, его прежние слова и поступки, высказанные и совершенные им в его настоящем естестве, вдруг тянули его назад в пучины, из которых он никак не мог выбраться. Он вспомнил, что действительно в прошлом году, будучи сильно не в духе, получил написанное неряшливым почерком Дика письмо, где тот просил денег на приобретение материалов для фейерверка к пятому ноября (прим.:5 ноября в Англии по традиции отмечают раскрытие «Порохового заговора», устроенного в 1605 г. с целью убийства короля Якова I, когда под здание парламента были подложены бочки с порохом. В этот вечер жгут костры и устраивают фейерверки.). Поль ответил сердитым письмом доктору Гримстону, где сообщил нечто похожее на то, что теперь он процитировал. Теперь Поль с нетерпением ждал, что скажет доктор. Возможно, он потребует, чтобы перед отправкой письма давали ему на прочтение. Что ж, ничего ужасного в этом нет. Возможно, это лучший способ ознакомить доктора с истинным положением дел.
Но доктор изыскал иное средство исправить ситуацию. Его задели за живое слова Поля, что его питомцы пишут как конюхи.
– Я хотел бы, – говорил он, – чтобы ваши родные время от времени получали информацию о вашей жизни здесь, но чтобы стиль и содержание не шокировали их, я разработал образец для тех учеников второго класса, что не отличаются особой успеваемостью. Разумеется, ученики первого класса и отличники из второго могут писать, как сочтут нужным. Ричард, я надеюсь, ты аккуратно перепишешь то, что я продиктую Все готовы? Отлично. И он начал медленно диктовать.
– Дорогие родители (или кто-то из родителей). Восклицательный знак. Вам будет приятно узнать, что, благополучно добравшись до места назначения, мы с головой погрузились в наши обычные труды, проводя досуг в полезных и развивающихся играх. Записали в «полезных и развивающихся играх?» подозрительно спросил доктор, на что Джолланд пробурчал, что такое сразу не напишешь. – Я надеюсь, без ложного тщеславия, за этот семестр заметно продвинуться в науках. Вероятно, вы со мной согласитесь, когда я изложу вам программу, которую мы намереваемся освоить до пасхальных каникул.
В латыни мы намереваемся овладеть первой книгой знаменитого эпического произведения Вергилия, – надо ли уточнять, что речь идет об увлекательнейших приключениях Энея? – Джолланд пробормотал соседям, что разъяснение более чем уместно. – Что же касается греческого, то мы уже приступили к волнующему изложению «Анабасиса», принадлежащего перу великого стратега Ксенофонта. Разумеется, мы не прерываем изучение грамматического и синтаксического строя этих благородных языков. – «Благородных языков», – вслух повторили записывающие, не без легкой иронии. – В немецком под попечительством герра Штовассера, который, как я, возможно, уже упоминал, является выпускником Гейдельбергского университета – «и глупым старым ослом» добавил Джолланд,мы углубились в захватывающее изучение тевтонского Шекспира, каковым, на мой взгляд, является Шиллер. Уроки французского посвящены упражнениям, чтению стихов и рассказов, лучше позволяющим понять устройство этого галльского языка.
Но я бы не хотел, дорогие родители (или кто-то из родителей), чтобы у вас создалось впечатление, что интеллектуальные труды не оставляют места и времени для физических упражнений. Я вовсе не намерен превратиться в книжного червя. Напротив, мы уже приняли участие в оживленном и приятном футбольном матче, и собирались и сегодня вступить в такое же сражение, но нам воспрепятствовала в этом дурная погода.
Нашей любимой забавой на гимнастической площадке является игра, именуемая у нас «охотой». Уверяю вас, мои дорогие родители, что быстрая смена положений и разнообразие ситуаций делает ее превосходным развлечением.
Боюсь, что должен отложить перо в сторону, ибо время, отведенное на письма, неумолимо близится к концу и наступает пора пить чай. Прошу передать самые теплые пожелания друзьям и близким. Примите уверения в нежной любви к вам и ближайшим членам нашей семьи.
Рад сообщить, что нахожусь в отличном здравии, окружен достойными товарищами и погружен в приятную и полезную работу. Это позволяет мне уверить вас, что я вполне счастлив. Остаюсь, дорогие родители, вашим преданным и любящим сыном. Имя и фамилия.
Доктор закончил диктовать с победными интонациями, смысл которых можно было бы передать так: «Надеюсь, это классическое письмо сына-школьника приятно поразит ваших родителей».
Но при всей ясности и недвусмысленности топа и содержания, это послание никоим образом не выражало мыслей и чувств мистера Бультона. Прочие же приняли диктовку спокойно, увидев в ней приятное отвлечение от обычного диктанта. Мистеру Бультону же изящные закругленные обороты представлялись самой настоящей насмешкой. Записывая фразу за фразой, он размышлял, как отнесется к этому посланию Дик. Когда же диктант был закончен, драгоценное время для написания задуманных им посланий было упущено и пришлось ждать следующей недели.
С безмолвным, но безропотным отвращением, ибо дух его был сломлен этим последним жестоким разочарованием, мистер Бультон отложил письмо, упрятал его в конверт и сдал для отправки под недреманным оком доктора, не имея шанса вставить ни слова, ни даже строчки, которое бы могло противодействовать тому потоку самодовольного вздора, которым было пропитано письмо.
Поль понял, что последняя надежда угасла, когда письмо его проштамповали и положили в мешок. Похоже, настала пора перестать бороться с Неизбежным и примириться с перспективой обучения в Крайтон-хаузе со всеми вытекающими последствиями и, в первую очередь, угрозой порки, пока Дик наводняет дом шутами и клоунами, руша его, Поля, репутацию. Возможно, со временем он свыкнется и с этим, но пока же надлежит ничем не выдавать себя, чтобы не навлечь на свою голову новых бед.
С этим настроенном он и отправился спать, – настал скверный конец отвратительной недели.
11. ДЕНЬ ОТДЫХА
Наступило воскресенье, а с ним и начало новой недели для мистера Бультона и всего христианского мира. Будет ли эта неделя лучше прошедшей, он не знал, хотя сомневался, что она может быть хуже.
Но этому воскресенью суждено было стать самым насыщенным днем из всех, что он провел в Крайтон-хаузе, хотя и предыдущие нельзя было назвать лишенными событиями. В течение следующих двенадцати часов ему было предначертано испытать всю гамму неприятных чувств. Смущение, тревога, страх, ужас, должны были сменять друг друга в быстрой последовательности, а в конце концов его ожидало облегчение и счастье – трудная программа для пожилого джентльмена, который ранее не особенно упражнял свои эмоциональные способности.
Попытаемся же описать все по порядку. Звонок к подъему в воскресенье давали на час позже, чем в будни. Уроков не было, но предполагалось, что школьники подготовят задания, приличествующие воскресному дню. Так, Поль обнаружил, что ему положено выучить наизусть гимн, в котором рифмовались «корона» и «лоно», а также «бог» и «чертог».
Как ни элементарно могло показаться это задание членам тогдашних школьных советов, у Поля ушло немало умственных усилий, ибо уже много лет ему не приходилось так утруждать память. Когда же он справился с этим, оказалось, что надо затвердить еще длинный список основных исторических событий ДО и после потопа, которые положено было перечислить, «не заглядывая в книгу».
Пока Поль корпел над этим заданием, ибо, как мы уже упоминали, он решил стараться, чтобы не навлекать на себя неприятностей, миссис Гримстон нанесла визит в спальню и, как Поль не пытался избежать этого, напомадила ему голову, – унижение, которое он с трудом вытерпел.
«Когда она узнает, кто я на самом деле, – думал он, – она горько пожалеет о содеянном. Если я что-то и впрямь не выношу, так это помаду для волос».
Затем наступил завтрак, на котором доктор Гримстон появился в костюме из тонкого сукна с шелковистой отделкой, в накрахмаленной белой рубашке и белом галстуке. Затем мальчики перешли в класс, где, время от времени сверяясь с текстом, стали переписывать «по памяти» вышеупомянутый гимн. Поль же перечислил даты и события, к удовлетворению мистера Тинклера, который, дабы повысить свой авторитет, старался проявлять как можно больше снисходительности при проверке подобных заданий.
Затем был дан приказ готовиться к походу в церковь. Все кинулись в комнату, где на полках стояли коробки с шляпами. Там же им были выданы молитвенники и лайковые перчатки. Когда все были готовы, появился доктор с отеческим выражением на лице.
– Сегодня сбор пожертвований, – напомнил он. – У вас у всех, надеюсь, есть монеты в три пенса? Я хочу, чтобы мои воспитанники с легким сердцем делились своими богатствами. Если у кого-то нет мелочи, я могу разменять.
У него были с собой монеты именно этого достоинства – традиционное выражение благодарности паствы, ибо школа занимала видное положение в приходе и вызывала одобрение церковных старост тем единодушием, с которым юные джентльмены один за другим делали взносы. Разумеется, доктор очень ревностно поддерживал эту репутацию.
С горечью сообщаем, что мистер Бультон, опасаясь вопроса насчет наличия у него необходимых средств и желая скрыть свое безденежье, дабы не навлечь новые неприятности, спрятался за дверью во время операции по размену денег и вылез из убежища, лишь когда все было окончено. Ему казалось слишком обидным терпеть новые унижения из-за отсутствия жалких трех пенсов.
Закончив все приготовления, школьники разбились в холле по парам и двинулись в церковь.
Мистер Бультон шел в хвосте с Джолландом, легкий характер которого позволил ему забыть фокусы приятеля накануне. Он трещал не закрывая рта, и это давало возможность Полю отдаться своим размышлениям.
– Ты будешь класть свои три пенса? – спрашивал Джолланд и, не дожидаясь ответа, говорил: – Если не будешь, я тоже не положу. Иногда, когда тарелку пускают по рядам, старик Грим следит, не отлынивает ли кто. Тогда я кладу. Ты выучил гимн? Терпеть не могу учить их. Ума не приложу, зачем это надо. Все равно за это не ставят отметки на экзаменах. И это не избавляет от расходов на молитвенник, разве что ты выучишь их все, но на это нужны годы. Смотри, вон юный Матлоу с гувернером и матушкой. Интересно, что делает его гувернер. Матлоу говорит, что он джентльмен, но, по-моему, он врет. Видишь, проехал экипаж. Там мамаша Грим и Дульси. Я видел, как она на тебя смотрела. Зря ты так с ней вчера обошелся. А на козлах Том. Как странно торчат у него уши! Интересно, будет ли сегодня в церкви семья уродов? Ты их знаешь. Сидят, выпучив глаза и разинув рты – прямо как из пантомимы. Слушай, Дик, а что если родители Коппи Давенант переменили место – вот будет досадно для тебя, правда?
– Я не знаю, о чем ты, – сухо отозвался мистер Бультон, и вообще, если ты не возражаешь, я бы предпочел сейчас помол чать.
– Как знаешь, – отвечал Джолланд. – Вообще-то сейчас мало охотников с тобой говорить, но тебе видней. Я с удовольствием помолчу.
Наступило молчание. Джолланд шел, высоко вскинув подбородок. Он решил присоединиться к остальным и объявить бывшему другу бойкот, раз он не ценит его участие. А Поль смотрел на мерно покачивавшиеся две линии цилиндров перед ним, и продолжал дивиться тому, в какой дурной компании вынужден находиться.
В церкви Поля посадили на край скамьи, рядом с которой через проход начинались места, отведенные для доктора и его семьи. Дульси уже сидела там, но она не заметила его появления, сосредоточенно разглядывая круглое окно над алтарем.
Мистер Бультон устроился в углу с чувством облегчения и даже комфорта, хотя на скамье не было подушки. Рядом с ним сидел тихий Киффин, его обидчики были где-то далеко, на зад них скамьях. По крайней мере, сейчас ждать подвоха не приходилось, а потому Поль мог спокойно предаться любимому занятию в церкви – увы, немного подремать.
Но когда началась служба, мистер Бультон с ужасом заметил, что молодая особа, сидевшая неподалеку, подает ему тайные, но вполне безошибочные сигналы.
Эта была весьма хорошенькая девица лет пятнадцати с веселыми и озорными голубыми глазами и вьющимися золотистыми волосами. С ней было два младших брата, которые никак не могли поделить общий молитвенник и на протяжении всей службы исподтишка обменивались увесистыми пинками, а также отец, полный пожилой близорукий джентльмен в золотых очках, который постоянно громко и невпопад подтягивал хору.
Получать такие знаки внимания от столь хорошенькой юной особы – предел мечтаний любого школьника. Но мистер Бультон похолодел от страха.
«Похоже, это и есть та самая Копни Давенант, – подумал он, когда она, поймав его взгляд, в четвертый раз скромно кашлянула. – Очень дерзкая особа. – Кто-то должен серьезно поговорить с се отцом».
«Господи, она что-то пишет на молитвеннике, – вскоре отметил он про себя. – Неужели она хочет отправить это мне? Я не приму! Как ей не стыдно!»
И в самом деле мисс Давенант что-то поглощенно писала на листочке, а затем искусно сложила его в шляпу-треуголку, написала снаружи несколько слов и сунула в молитвенник. Затем, когда присутствующие встали петь псалмы, она, бросив взгляд на смущенного и негодующего Поля, ловким движением метнула шляпу-листок на соседнюю скамью.
Однако она немного не рассчитала и послание, перелетев через проход, приземлилось у ног Дульси.
Поль с тревогой следил за листком. Он понимал, что любой ценой должен завладеть посланием и уничтожить его. В нем могло содержаться его имя, а это означало новые неприятности.
Поэтому, воспользовавшись шумом, когда паства громко повторяла слова псалма, он прошептал Дульси:
– Прошу прощения, мисс Гримстон, но у ваших ног лежит записка. Кажется, она адресована мне.
Дульси все видела и не сильно удивилась – тайная переписка была для нее в новинку, но в этой златокудрой девице она сразу распознала опасную соперницу, ради которой, похоже, Дик и отказался от нее вчера. Дульси было уже достаточно лет, чтобы изведать сладость мести.