Подлецы, негодяи! Женя заскрипел зубами от приступа запоздалого гнева, больно ударившего в сердце. Подлецы! Сволочи! Нет, он никогда не будет уступать низости, никогда не будет кланяться подлости, не станет на колени перед силой. Он будет драться с ними, пока сможет двигаться, дышать, чувствовать.
Они били его за то, что он помешал им…
Они были темной силой, которая натолкнулась на препятствие и с ходу попыталась смести его. Впрочем, он не был пассивным препятствием. Он сам ввязался в это очень опасное происшествие. Сколько раз мама просила: «Будь осторожен. Избегай ссор. Ты такой вспыльчивый, справедливый».
Вот именно. Так что же теперь прикажешь? Из-за того, что на свете еще не перевелись подлецы — никуда не показываться? И тогда спокойной будет его жизнь? Верно? По крайней мере, не надо будет заступаться за какую-то незнакомую девушку. И сполна получать за это ударами кулаков и пинками ног. А как же тогда быть с честью, справедливостью, долгом? Нет уж, пусть так себя ведут маменькины сынки, заскорузлые эгоисты и разные прочие подонки. А сам он никогда не уступит никакой дряни.
Подлецы! Ах какие подлецы! Трое на одного! Нет, даже в самые страшные моменты он не боялся их и не думал отступать. Его душила ярость.
Ну, гады, держитесь! Он выпрямился и резко ударил кулаком в челюсть одного из троих. Тот завалился на спину куда-то в темноту. Сзади на Женю кто-то тяжело прыгнул, и тут же его шею сдавило чужой, согнутой в локте рукой. Женя закачался, но удержался на ногах. Дышать стало совсем невмоготу. Хорошо, в школе он немного занимался самбо — вот когда это пригодилось. Женя быстро наклонился вперед, и душивший его тип перелетел через его голову.
В эту же секунду третий попытался ударить его ногой. Женя сделал то же самое. И оба промазали. На Женю пахнуло винным перегаром. Парень задергался, пытаясь вырваться, попутно норовя ударить кулаком по голове. Женя спешил, понимая, что сейчас все решают доли секунды. Он вцепился руками за борта чужого пиджака и что есть мочи тряхнул парня. Тот ударился спиной и головой о стоящее сзади дерево.
— Пусти! — захрипел хулиган, пытаясь вырваться. — Пусти!
Вот именно — «пусти!».
Тип обмяк в его руках и повалился на землю. Тогда только Женя выпустил его.
…Он снова безостановочно атаковал Кима, как будто Ким и впрямь был его врагом. Весь во власти азарта, Женя снова бил и бил… Два его точных удара потрясли Кима, и он стал уходить в глухую защиту и клинчевать. Женя вырвал руки и снова бил. Какая-то необузданная зловещая сила захватила и повлекла его. В другое время он позволил бы Киму прийти в себя.
В зале нарастали неистовые крики. Вот это настоящий бокс! Зазвучал гонг. Дрожа от внутреннего возбуждения, Женя пошел в свой угол, сел на табурет.
— Молодец! Раунд твой. Чисто выиграл, — одобрительно сказал секундант, заглядывая ему в лицо.
Женя кивнул. Он и сам был доволен. Конечно, это всего лишь обычные студенческие соревнования, но для собравшихся здесь они чуть ли не событие мирового масштаба.
Прозвучал короткий гудок — сигнал приготовиться.
Поискал глазами Машу — кулачки все так же прижаты к губам. Встретилась с ним напряженным взглядом и не улыбнулась. Почему?
Прозвучал гонг. Рефери ждал в центре ринга с вытянутой вперед рукой и, когда боксеры сошлись, махнул ею:
— Бокс!
Ким первый ринулся в атаку. Его двумя-тремя ударами не сломишь. Он будет сражаться до конца. Мужества ему не занимать. Вот уж чего ему не хватает, так это хитрости. Сразу видно, готовит хук левой — он у него сильный и хлесткий. Вначале он два-три раза простодушно, с наклоном корпуса вперед, наносит ложные удары правой в челюсть или корпус, потом, в прыжке сменив ноги, вместо прямой правой ударит в челюсть хуком левой. Вот и вся механика.
«Он сделает ложный удар правой, — думает Женя. — И в этот момент, когда ринется на меня с хуком, я сам встречу его прямым…»
Да, они действуют по всем правилам. Финт, удар. Отход. Атака. Серия. Вокруг судьи, зрители. Каждое нарушение правил строго карается. Тут можешь быть спокоен, что тебя не стукнут ниже пояса, не долбанут по затылку, как тогда.
…Скорей всего тогда его снова ударили палкой, потому что он вдруг провалился в мглистую бездну и полетел в тартарары под тоненький перезвон серебряных колокольчиков. Казалось, этот зыбкий полет длился целую вечность. На самом же деле прошло всего одна-две секунды. Он упал на землю, но тут же вскочил на ноги, словно внутри его была тугая пружина.
Только высокий темп, только наступление могли еще принести ему победу. Он отвечал на удар ударом — все трое тяжело дышали, да кто-то из подонков матерно ругался…
…Ким наконец подготовил свой хук и бросился вперед, чтобы сокрушить Женю. Раз… — Ким выбросил вперед правую руку и тут же легко, как танцовщик в изящном па, прыгнул с ударом левой на Женю. Тот был наготове и сам ринулся навстречу с ударом правой прямым… Удар попал точно в подбородок. Ким рухнул на настил ринга. Женя, опустив руки, отошел в нейтральный угол. Судья начал отсчет, показывая открывшему глаза Киму на пальцах цифры.
«Вот, кажется, и все», — устало подумал Женя. Близкая победа не доставляла желанной радости. Что-то беспокоило его. Он смотрел Маше прямо в глаза, в них горели укор и осуждение. Ким поднялся на одно колено.
— Восемь!
Ким вскочил на ноги и принял стойку. Судья подошел к нему, заглянул в глаза и махнул рукой:
— Бокс!
Нет, Ким еще не пришел в себя от сильнейшего удара. Женя это понял, когда от обычного толчка Ким зашатался как при грогги[4]. В зале снова заволновались, закричали:
— Добивай!
Но среди этих криков Женя вдруг услышал знакомый, отчаянный:
— Ким, держись! Кимочка, милый, не падай!
В зале захохотали. Маша поднялась со своего места и продолжала громко и умоляюще:
— Ким! Держись! Ким! Ким! Ким!
Этот крик острее ножа полоснул Женю. Кажется, победа теряет для него всякий смысл.
Ведь в этом бою совсем другие ставки.
…Это тогда, на полянке, он боролся до конца. Помнится, больше всего в те минуты он боялся, чтобы его еще раз не сбили на землю. Он уже с трудом отбивался от наседавших на него бандитов…
Неподалеку по аллейке шла какая-то говорливая компания. Вот она приблизилась. Услышав за деревьями шум драки, люди остановились, прислушались. Кто-то заглянул на полянку.
— Ребята! Двигайте сюда! Нашего бьют! — прозвучал веселый голос. Знал бы этот озорной парень, какой неожиданный эффект даст его шутка!
Трое хулиганов, как по команде, побежали прочь, ломая кусты.
…После соревнований они с Кимом пошли проводить Машу. У выхода из Дворца спорта встретили Грошкина. Он критически оглядел ребят и назидательно сказал Жене:
— Вообще неплохо. Жаль, однако, вы сбавили темп в конце боя…
Женя в ответ лишь виновато пожал плечами. Грошкин повернулся и зашагал в зал.
— В третьем раунде ты перестал атаковать, — сказал Ким, старательно прикладывая пятак к синяку под глазом. — А ведь мог до времени закончить бой… Дал мне прийти в себя. Думаешь, я не заметил?
— Ну что ты, я работал, как обычно.
— Ты перестал наступать, я тоже это поняла, — сказала Машенька.
— Зачем наступать, если нет стоящей цели, — пожал плечами Женя. — Ты ведь за Кима болела.
— Ну что ты? Я за обоих болела, — возразила Маша. — Придумаешь такое! Я за того болела, кто слабее.
Потом они заговорили о завтрашнем семинаре по физиологии, и недавний бой отодвинулся в прошлое и занял в нем свое скромное, незаметное место.
Они подходили к Машиному дому, когда из его подъезда вышел высокий белокурый молодой человек с манерами артиста и гордым профилем древнеримского императора Октавиана.
Сердце Маши дрогнуло в радостном испуге.
— Добрый вечер! — вежливо поклонился Алик.
— Добрый вечер! — вспыхнула Машенька.
Прощаясь, она посмотрела на друзей счастливыми смеющимися глазами:
— Какие вы, мальчики, милые. Я вас обоих просто обожаю…
Великолепный Павлик
Рубля с мелочью и начатой книжечки троллейбусных билетов Юраше хватило ненадолго.
Несколько знакомых, у которых он по телефону попросил взаймы, отказали под разными предлогами, не слишком при этом утруждая себя вежливостью. Продавать свои вещи? Нет, на это он пока еще не пойдет. Одежда — неотъемлемая и составная часть его самого. Продать замшевую куртку было для него примерно тем же самым, что лишиться, к примеру, руки или ноги. Оставалось взять какую-нибудь срочную халтуру. Юраша во всем великолепии южного загара и блеска заграничных шмоток направился в свое старое ателье.
Встретили его хорошо.
Юраша даже растрогался.
Предлагали: возвращайся, забудем старое, примем. Но Юраша заважничал:
— Не могу, я пошел на повышение. Вот халтуру бы взял… — Он гордо покручивал свои блеклые чумацкие усики.
Побочных заказов в ателье не оказалось.
С тем и удалился.
Когда желудок начал прилипать к позвоночнику, Юраша решился. Некогда два или три дня он стажировался как агент по распространению театральных билетов. Теперь, как видно, пришла пора использовать полученные знания.
Юраша бездумно шел по скользкой дорожке…
На этот раз мачеха-судьба, та самая, что послушного ведет, а упрямого тащит, свела его с Павликом Запорожцем. Тоже в своем роде примечательной личностью.
Павлик Запорожец так и остался заурядным человеком. У него не хватило духу окончить даже два курса института. Он начал свою карьеру комендантом молодежного общежития. Но тем не менее «выбился в люди». Помог слепой случай — личных заслуг Павлика в этом не было ни на грош.
Павлик любил прихвастнуть, что он автор-новатор самого эффективного метода воспитания молодежи — пытался внедрить в своем общежитии систему штрафных очков, подобную той, которая практикуется на спортивных состязаниях за нарушение правил игры. Но его не оценили. Пришлось искать новое поле для применения своих способностей.
На первых порах семейной жизни, обуреваемый планами личного культурно-эстетического развития, Павлик как одержимый покупал книги, выстаивал очереди за подписными изданиями. Он любил, словно завзятый книголюб, порассуждать о художественной литературе. Двух прочитанных книг, как он считал, было вполне достаточно для этого.
В его большой квартире прибавлялось книжных полок — на них выстраивались ряды книг, сверкающие золотым тиснением на разноцветных корешках. Это было эффектно, это было по-настоящему красиво. Супруге надоело любоваться разноцветными корешками. Начался отлив. Книги стали раздражать. Они собирали пыль и занимали слишком много места.
— Ну что ты понимаешь в художественной литературе? — пристала к Павлику жена. — И туда же… О господи, ты писатель, что ли? Или литературный критик? Зачем столько бумаги в доме? Ведь есть библиотеки… Стоят и только пыль собирают.
— Как тебе не стыдно, Евгения! — с ложным пафосом воскликнул Павлик, выпячивая грудь. (Он любил важничать.) — Мы собираем только классиков. Хемингуэй, Экзюпери, Фолкнер. Разве ты не знаешь, с каким трудом я доставал их? Чем лучше пишет писатель, тем труднее купить его книги.
Евгения с сожалением посмотрела на мужа:
— Ну что ты болтаешь? Достать-то ты достал, но не прочитал ни одной. Зачем они тебе?
— Ну и что? — возмутился Павлик. — Разве это мешает мне разбираться в их содержании? Есть же у меня хоть капля здравого смысла. Кроме того, я знаю мнение других людей. Я не читал, потому что занимаюсь на курсах мотоциклистов. Но когда освобожусь… — Как всякий недалекий и не очень грамотный человек, он был самоуверен и агрессивен в своем невежестве.
Супруга вздохнула и промолчала. Однако зерно было брошено и стало прорастать.
И вот настало субботнее утро. Павлик заказал по телефону такси и вместе с женой погрузил в него две тяжелые связки томов классиков отечественной и зарубежной литературы. На первый раз выручка составила сто сорок рублей.
Деньги во внутреннем боковом кармане — это всегда приятно. Чувствуешь себя настоящим мужчиной, этаким гулякой. Павлик шел по улице гоголем, наполеончиком посматривал на мужчин и снисходительно — на хорошеньких женщин. Казалось, весь мир принадлежал ему, был у него вот здесь, во внутреннем кармане. Денежки согревали душу, поднимали тонус лучше всякого черного кофе.
Весь день, валяясь на диване, он планировал, что купит за проданные книги. Много отличных вещей можно купить на сто сорок рублей. Например, охотничье ружье. И с ним ходить на охоту. Убить медведя или лося. Или уничтожить выводок волков. И тогда о нем обязательно напишут в газете. И как это было бы кстати для дальнейшего продвижения по службе. Можно купить рыболовные снасти. Шерстяной тренировочный костюм. Модельные туфли. И выиграть кучу вещей. И разом утереть нос всем знакомым, чтобы не точили о него свои длинные ядовитые языки.
— Павлик, ты опять валяешься на диване?! — заныла жена, прерывая сладостный ход мужниных мечтаний и отравляя радость его существования. — До чего ты ленив! Ешь и спишь. Хоть бы раз квартиру убрал или помыл посуду. Ведь я тоже работаю…
— Когда мы вступали в брак, то есть добровольно объединили наши судьбы, мы четко разграничили наши обязанности, — невозмутимо ответил Павлик. — Я, как мужчина, выполняю в доме всю тяжелую физическую работу, а ты — всю традиционно женскую.
— Но ты никогда ничего не делаешь! — удивилась жена. — Какую тяжелую работу ты выполняешь, хотела бы я знать?
— Нужны примеры? Пожалуйста. — Павлик, лежа на спине, закинул ногу на ногу. — Кто отвез в букинистический магазин книги? Кто колол бы дрова и носил уголь, не будь у нас парового отопления? Кто носил бы воду, если бы у нас не было водопровода? А? — Павлик, торжествуя, приподнялся на локте. — Кто?
— До чего же ты глуп, — коротко подвела жена итог спору. — Просто сил моих нет.
Павлик не на шутку обиделся и молчал весь вечер.
Назло жене так и остался спать на диване. Даже раздеваться не стал. Из принципа спал в одежде.
Утром внимание Павлика привлекла группка людей у доски объявлений в вестибюле его учреждения. Подгоняемый любопытством, он подошел к толпе, прочитал объявление, написанное красным и синим карандашами: «Внимание! Любители искусства! Сегодня в обеденный перерыв здесь будет производиться запись желающих приобрести билеты на гастроли всемирно известного Марселя Марсо. Число билетов ограничено. Представитель Госконцерта».
По инициативе одной предприимчивой общественницы в самодеятельном порядке уже производилась предварительная запись. Павлик засуетился. Честно говоря, он не знал, кто такой Марсель Марсо, а спросить — значило бы уронить себя в глазах других. Природная сообразительность помогла ему, однако, сделать вывод, что Марсель Марсо какой-то знаменитый артист. Кто-то вроде Аркадия Райкина. Вот почему Павлик тоже поспешил записаться в предварительный список. Он был уже тридцать девятым.
В рабочей комнате Павлика до обеда все только и говорили о Марселе Марсо. Павлик начал кое-что улавливать. И чем ближе был перерыв, тем сильнее росло его нетерпение. То и дело он беспокойно посматривал на часы. Уязвленное женой самолюбие требовало возмездия. Оно рисовалось ему примерно так. Он возвращается домой со службы и небрежно сообщает, что заказал два билета на Марселя Марсо. Пусть выкусит. Но почему два? Четыре. Теще и тестю. Этим вредным недобиткам. Пусть знают. Но почему четыре? А соседям?
Инициативная группа облегчила задачу представителя Госконцерта — щегольски одетого молодого человека лет двадцати пяти с блеклыми влажными глазами и чумацкими усиками на загоревшем лице. Ему вручили список. И деньги на билеты. Вокруг собралась толпа… Многие лезли напролом, совали деньги. Молодой человек — это был Юраша — стал нервничать. Его правый ус запрыгал в тике. Он и сам не ожидал, что его маленькое объявление вызовет такой ажиотаж. Пора было сматываться…