Да, конечно, логичней предположить, что через несколько лет. Ведь в те времена, когда пропало распятие, в церковь мало кто ходил, а уж вор со стажем тем более в неё не захаживал. А вот лет шесть-семь назад, когда Гришка вернулся после последней отсидки, твёрдо настроенный исправиться и больше не воровать, народ как раз в церковь валом повалил… «Зная, что никому за это ничего не будет — наоборот, зачтётся», — как посмеивался отец (имея, кажется, в виду те времена, когда за хождение в церковь могли и с работы попереть, и вообще всякие неприятности устроить). И Гришка, поддавшись общему поветрию, пошёл к отцу Василию на исповедь…
…Да, на исповедь! Ведь тайну исповеди священник никогда не имеет права открывать, хоть в убийстве кто ему признайся! Вот Гришка ему и признался, что на самом деле произошло с распятием, а отец Василий до сих пор вынужден был молчать, если только сам Гришка не разрешит ему заговорить…
В общем, сегодня дело обстояло так, возвращаясь к началу. Ванька является к Гришке и сообщает ему… Да, говорит: я, мол, знаю, что ты — вор, который не вор, когда-то укравший что-то, чтобы справедливость восстановить, и теперь ты должен рассказать мне, как это было. С моего братца станется бухнуть такое! У Гришки, естественно, челюсть отваливается, а потом он решает отвезти Ваньку к валунам — к месту, как-то связанному с пропажей распятия и со всей остальной историей — и открыть ему часть тайны, в награду за сообразительность. Они приезжают к валунам, Гришка видит следы, которые могли оставить лишь бежавшие Петько со Скрипицыным — и бьёт тревогу…
Но почему Гришка считает, что опасно брать Петько и Скрипицына, не переговорив сначала с отцом Василием и не узнав от него какие-то важные вещи? «Ключевые моментики», как выразился Миша? Что такое страшное может произойти?
Нет, на этот вопрос я пока что ответа не найду. Хоть лопни, а не ухватишь, слишком многое мне не известно.
Я задумался так, что чуть башка не затрещала, пытаясь сообразить одно: какой же из вопросов — самый главный, где главная непонятность во всей этой истории?
Нет, во всём надо разобраться по порядку. «Систематизировать и схематизировать», как говорит отец. И мы с Ванькой, кстати, давно убедились, что, когда запишешь все вопросы в виде плана или чего-то подобного — многое мигом становится яснее.
Я сел за стол и начал писать на листе бумаги:
Тут я подумал и написал на полях, напротив второго пункта:
«Выяснить, что за алиби было у Гришки, почему оно было таким железным, кто его обеспе…»
«…Чивал» я не дописал — потому что увидел другое. Вот она, главная непонятность, подумал я!
И вывел напротив третьего пункта:
«Откуда Петько и Скрипицын так твёрдо знали, что распятие у Гришки?!»
В самом деле, откуда? Если б до них просто дошли слухи, что милиция подозревает Гришку, они бы не наседали на него так, рискуя свободой. Нет, они знали наверняка!
Кто же им мог сказать? Где?
И на вопрос «где?» я мог ответить!
Я написал чуть пониже:
«Петько и Скрипицын были досрочно освобождены, только что вернулись из лагеря!»
Рассказать им, что распятие у Гришки, мог только человек, вместе с которым они сидели.
То есть, тоже преступник!
То есть, тот, кто, очень может быть, и украл на самом деле распятие!
А Гришка украл у этого человека — чтобы вернуть распятие назад! Может, не сразу, а когда время придёт или возможность будет!
Или сначала он и не думал возвращать распятие, а просто «вор у вора дубинку украл», типа того произошло. Сам продать думал. И алиби, естественно, было у него железное — ведь он не из музея воровал, а у другого преступника, совсем в другое время и в другом месте.
Как бы то ни было, потом Гришка доверился отцу Василию…
Теперь бы узнать, от кого Петько и Скрипицын могли услышать в лагере всю историю? Кто натравил их на Гришку — чтобы счёты с ним свести?
Да, но как это выяснишь?..
Одна надежда оставалась — теперь, когда мы так много знаем, Гришка, может, сам всё нам расскажет, чтобы мы не сгорели от любопытства. Мы ведь умеем тайны хранить!
И ещё одна догадка у меня забрезжила…
Глава ДЕВЯТАЯ. ОПЯТЬ РАССКАЗЫВАЕТ ИВАН БОЛДИН
В общем, я плачу, но уже не так, а Гришка что-то быстро говорит отцу, я, из-за звука собственного плача, не могу разобрать, что, и только краем глаза вижу, что отец все кивает и кивает.
Тут дверь открылась, и опять появился бандит, с пистолетом в руке.
— Выходи, — сказал он Гришке. — И без фокусов, не то всем плохо будет. Рви до своей консервной банки и гони во всю прыть.
Гришка встал, руки поднял на всякий случай, показывая, что идёт смирненько и ничего выкидывать не намерен, и аккуратно вышел из парной. Бандит чуть посторонился, его пропуская — ну, так посторонился, чтобы Гришка никак не смог прыгнуть на него и вышибить пистолет — и, когда Гришка вышел, опять дверь захлопнул. И мы с отцом остались вдвоём.
Я ещё поплакал немного, а отец успокаивал меня и похлопывал по плечу. Потом я вытер слёзы кулаками и спросил:
— Папа, что мы теперь будем делать?
— Ждать, — ответил отец. — И не только ждать.
— То есть? — как я ни был перепуган, но мне стало интересно.
— Для начала, печку затопим, — сказал отец. — Чтобы не дать дуба от холода, пока Гришка вернётся.
— И все? — я был несколько разочарован. Мне казалось, отец сразу придумает что-нибудь такое, этакое…
— Нет, не все, — отец улыбнулся. — Но остальное — потом.
Возле печки-каменки в парной всегда имелся запас берёзовых полешек, и отец быстро раскочегарил печь. Пламя так и загудело, так и понеслось в большую железную трубу. Отец оставил дверцу печки чуть приоткрытой, и мне было видно, как жаркий огонь весело там отплясывает, пожирая поленья, и от приоткрытой дверцы сразу потянуло жаром, и буквально через пять минут я почувствовал, как быстро и здоровски начинает прогреваться осиновая обшивка, которая потом ещё долго будет тепло держать, и сразу так уютно стало, так хорошо, и сразу мне стало вериться, что ничего плохого с нами не случится, и этого козла мы тоже одолеем, Гришка обязательно придумает, как его сделать, а уж отец ему все кости переломает, когда до него доберётся.
— Ну? — спросил отец. — Оттаиваешь помаленьку?
— Угу, — кивнул я. Такая вдруг волна пошла, что я не мог ни рукой, ни ногой пошевелить.
— Оттаивай, оттаивай, — сказал отец. — Силы тебе ещё понадобятся, домой не скоро доберёмся.
Он так уверенно говорил про возвращение домой, что мне стало совсем спокойно.
А тут бандит в дверь стукнул и крикнул:
— Эй, вы что там делаете?
— Согреваемся, чтобы в сосульки не превратиться, — ответил отец. — Это ведь можно?
Бандит буркнул что-то, и, похоже, отошёл. Не стал орать, чтобы печку загасили. Да ему и самому, небось, не интересно было, чтобы мы окоченели, ведь он нас обменять собирался на всякие важные для него штуковины.
— А теперь, — сказал отец, опять подсаживаясь ко мне, — рассказывай, как у вас с Гришкой было дело.
И я стал рассказывать, от и до. Отец слушал, не перебивал, только иногда головой покачивал.
— Да уж, — сказал он, когда я закончил. — Что называется, «свинья грязи сыщет», — отец часто поговорками объясняется, то, так сказать, нормальными, то смешными, которые мы делаем из нормальных, «Под лежачий камень гром не грянет», например (это у нас называется «игрой в перевёртыши», и иногда мы целыми вечерами веселимся). — И почему ты не остался? Ведь было ясно, что Гришка сунется туда, где тебе делать нечего!
— Вот потому и не остался! — сказал я. — Позволю я дурить себя, как маленького!
Отец поглядел на меня.
— М-да. Думаю, если б Гришка так не спешил, он бы обязательно одеяло откинул и понял, какой подвох ты ему готовишь. Но видик у тебя, однако, в этой Гришкиной амуниции!.. Прямо…
— Чучело гороховое, — подсказал я.
— Приблизительно, — отец прищурился. — Но скорей уж, смоляное чучелко. Ты и прилипчив, как оно. Вон, как к Гришке прилип!.. А теперь запомни как следует. Многое из того, что ты узнал от Гришки, нельзя рассказывать никому. Понял, никому! И про этого… Пельменя… и про то, что ты насчёт распятия слышал…
— Совсем никому? — спросил я. — Даже Борьке?
— Ну, Борьке можно, — согласился отец. — Но при этом предупреди его, чтобы он держал язык за зубами.
— Так что же можно рассказывать — в смысле, милиции и прочим? — спросил я.
— Да лучше ничего, — ответил отец. — Вы с Гришкой играли в поход — и вдруг, когда вы добрались до валунов, он занервничал и помчался назад. По пути ты подслушал его разговор с Алексеем Николаевичем, что тебя лучше забрать, потому что назревает нечто опасное. Что именно — ты не понял. Но ты обиделся на Гришку, да и любопытно было узнать, что же происходит, вот ты и забрался в багажник, и сидел там, пока тебя не обнаружили. Вот и все. Понял?
— Понял… — сказал я.
— Отлично. А теперь вытягивай ноги на лавке и отдохни. Нам ещё какое-то время придётся подождать.
Я думал, что мне глаз не сомкнуть, от страху и после всех волнений, а оказалось, я очень даже могу уснуть, возле каменки отогревшись, и вообще. Я хочу сказать, отец так спокойно говорил о том, что будет после, что я как-то совсем успокоился. Ну, раз он мне что-то запрещал рассказывать милиции, а что-то разрешал рассказывать Борьке, то, значит, он был уверен на все сто, что и с Борькой, и с милицией мы очень скоро увидимся, так ведь получается? Ну, и ко мне эта уверенность перешла, и так она меня согрела, не хуже тепла, которым обшивка бани пыхала, что я уснул без задних ног, и хоть пушками надо мной стреляй — я бы всё равно не проснулся. Вот как бывает, оказывается!
А когда я открыл глаза, то решил сперва, будто я начал сны видеть. Я ведь вырубился так, будто словно провалился куда-то, и никаких сновидений не было, но я достаточно соображал, чтобы помнить: уснул я на деревянной лавке в натопленной баньке, а теперь тоже было тепло, но при этом мотор урчал и меня слегка встряхивало, и лежал я на чём-то мягком, хотя до меня почти сразу дошло, что я лежу на заднем сидении Гришкиного «москвичонка», а две тёмных головы передо мной — это сам Гришка и отец, Гришка — на месте водителя, а отец — рядом. Было уже темно, но ведь зимой очень рано темнеет, поэтому сейчас могло быть и пять вечера, и девять, и вообще полночь. Но я подумал, что мне это неважно, раз я все равно сны вижу, я сам могу назначить, сколько сейчас времени, вот и все.
Отец и Гришка сперва молчали, а потом отец сказал:
— Смотри-ка, что это там за огни впереди?
— Это ведь на выезде на шоссе, да? — уточнил Гришка. И усмехнулся. — Нас, наверно, встречают, с иллюминацией.
— Точно, — проговорил отец. — Скорей всего, началась облава на бандитов.
— Я ж просил их подождать… — пробормотал Гришка.
— Видно, Ванькины вещи в твоём доме нашли — и переполошились, — заметил отец. — Решили, что раз ещё и ребёнок в лесу, то ждать не следует.
Я присел, чтобы поглядеть, что это за огни. И тут раздался голос в громкоговоритель:
— Машина, выезжающая из заповедника! Остановитесь на обочине!
Гришка покорно затормозил, а потом он и отец выскочили из машины, размахивая руками и крича:
— Это мы! Мы!
— Вы!.. Слава Богу!.. Живы!.. — к нам кинулись люди, и я разглядел и Мишу, и Алексея Николаевича, и вообще полно ментов, и в форме, и в штатском. Там и эти были, в камуфляже и с автоматами, которых на особо опасных преступников посылают.
— А Иван где? — спросил Миша.
— Здесь, — кивнул отец в сторону машины. — Как же мы без него?
А я и сам уже вылезал из «москвичка» на дорогу. Ну и вылупились все на меня!
— Ванька! Ну и видок у тебя! — ахнул Алексей Николаевич, а остальные, те, по-моему, просто отпали.
— Эй! — сказал я, потихоньку начиная соображать, что, кажется, я не сплю. — Как мы сюда-то попали? В машину, то есть?
Все расхохотались.
— Я ж тебе говорил, я что угодно и кого угодно выкрасть могу! — оскалился Гришка. — Вот я вас и выкрал, из-под самого носа у этого кретина!
— Выкрал? — я вытаращил на него глаза. — Как?
— Да вот так! В щёлочку проскользнул — и улизнул вместе с вами!
— И выкуп за нас не отдавал, который он просил?
— Конечно, нет. Откуда я этот выкуп возьму?
Я совсем растерялся, пытаясь догадаться, как Гришка нас мог из бани вытащить. А все вокруг слушали наш разговор с большим вниманием.
— Так где он? — спросил Миша.
— Вон там, в дальнем гостевом комплексе, — махнул рукой Гришка. — Так и сидит, бдит, чтобы, если я вместе с милицией явлюсь, пленников в бане спалить. Он на баню заранее бензином плеснул.
— В общем, брать его надо, пока не расчухал, — сделал вывод Алексей Николаевич.
— Вы поосторожней с ним, — предостерёг отец. — у него там целый арсенал. Кроме собственного пистолета, он ружьё Гришки захватил и мой карабин. И потом, обидно будет, если он от отчаяния баню подожжёт. Ведь пламя запросто на все другие постройки перекинется — потом не восстановить.
— И, кроме того, к нему в любой момент Петько присоединится, — сказал Гришка. — А вдвоём они вообще больших бед натворить могут…
— Петько не присоединится, — сказал Миша. — Петько мы взяли.
— Как? — вырвалось у Гришки. — Когда?
— Давно, уже несколько часов назад, — ответил Миша. — А как — это пусть Борис вам расскажет. Он в этом поучаствовал.
— Ну и ну! — отец поглядел на меня, весело прищурившись. — Я вижу оба моих сына отличились.
— Это как всегда, — отозвался Алексей Николаевич. — Отличаться — это у них в привычку, что ли, вошло. И как вы, Леонид Семёнович, с такими сорванцами до сих пор в психушку не угодили?
— Наверно, потому, что в детстве сам таким был, — ответил отец. — Да, я ещё хочу вас предупредить. Мой «Буран» там остался. Мы не стали его заводить, потому что иначе этот, как его, Скрипицын, выскочил бы и открыл пальбу, а мы были бы перед ним как на ладони. Так что он драпануть может на этом «Буране», если почует неладное, вы уж учтите.
— И ещё он у тебя какой-то ценный крест отобрал, который вернуть нужно, да? — обратился я к Гришке.
— Какой крест? — Миша почему-то так и впился глазами в Гришку. — Тот самый? Резное распятие?
— Он думает, будто тот самый, — ответил Гришка. И добавил, слегка понизив голос. — Я ведь неплохой столяр, так?
Миша ещё с минуту смотрел на Гришку — а потом расхохотался.
— Не хуже, чем вор! Только больше пользы людям приносишь! Так вот, значит, в чём дело?.. Ладно, это все потом, — он поглядел на часы. — Давайте прикинем все в последний раз — и надо начинать операцию.
— А можно мне поглядеть, как вы будете его брать? — спросил я.
Все взрослые вокруг так поперхнулись, будто червяка проглотили, даже эти, с автоматами и в бронежилетах. А ведь я, вроде, ничего особенного не сказал.
— С тебя мало? — осведомился Алексей Николаевич.
Я понял, что тут лучше не спорить, и спросил:
— Но хоть подождать здесь можно, пока вы его возьмёте, а?
— Это уж как отец решит, — ответил Алексей Николаевич.
Отец поглядел на часы.
— Вообще, нам бы домой двинуться, а то как бы наши волноваться не начали. Нам ведь ещё к Григорию нужно заехать, чтобы Иван Леонидович переоделся и привёл себя в нормальный вид. А то мама в обморок упадёт, если увидит это… это…
— Смоляное чучелко, — подсказал я.
— Вот именно, — кивнул отец.
А Миша положил руку мне на плечо.
— Не переживай. Я обязательно заеду и подробно расскажу, как всё было. Но здесь тебе делать нечего.