Оказывается, в холодильнике у нее был припасен превосходный холодный пудинг.
— Только вот мы опять перемажем тебе все тарелки, — огорчилась Данка.
— Вот и прекрасно. Значит, у вас снова появится предлог прийти ко мне, чтоб их вымыть.
Дети одеваются в прихожей. Им еще не хочется домой, но уже мучает совесть. Пани Файтова, конечно, уже ушла, и на сей раз они не помогли маме пережить ее визит. Потом у них такое чувство, что, пожалуй, возвращаться им еще рановато. Почему-то им кажется, что тетя уже не вернется к начатому детективу. Скорее всего, закурит сигарету и будет думать о вещах, о которых лучше не вспоминать, а забыть. Но разумеется, не о том, как они с мамой прятали шапку в портфель…
— Тетя, серьезно, было бы гораздо лучше, если бы ты переселилась к нам.
— И могла бы напоминать маме про ее шапку, — добавляет Пип. — Мы тоже не хотим их носить… Если бы ты ей объяснила…
— Лучше не надо, Пип. По-моему, у меня уже нет никакого права кому бы то ни было объяснять, как себя вести. Всякому — свое. Разные люди по-разному смотрят на вещи, понимаешь?
— Но пятнадцать градусов выше нуля — это ведь для всех одинаково или нет?
— Я понимаю. — Тетя ободряюще улыбается Пипу.
Дети машут ей. Конечно, она не варит кофе и не читает детектив. Стоит у окна и смотрит им вслед.
— Пип! — вдруг окликает она мальчика, хотя ребята почти свернули за угол.
Все трое оборачиваются.
— Я напомню маме про шапку! — кричит она ему и исчезает.
— Я так и знал, — говорит Пип.
Рассуждение шестое
Вы, наверное, когда-нибудь слышали о реке Стикс, через которую переправляли мертвых. Выйдя на другом ее берегу, они уже ни о чем не помнили. Вот я и думаю, что такая же река забвения разделила шапочку мамы и шапочку Пипа. Истории этих шапочек очень похожи, правда? Но мама о своей шапочке уже ничего не помнит. Вам не кажется, что и с нами когда-нибудь тоже произойдет нечто подобное? Что и мы забудем обо всем, пережитом сейчас, а запомним только деление, умножение и всякую ерунду? Потому что именно это обычно застревает в памяти взрослых. А о самом главном они забывают. Как будто кто-то провез их по реке Стикс или как будто она сама разлилась в них, поделив сознание на две половины, одна из которых не признает другую. Когда это случается, как на ваш взгляд? Когда человек идет на первое свидание? Или когда ему исполняется двадцать лет? Или же когда завершается определенная историческая эпоха? Я знаю, история — это непрерывный процесс. Но вы слышали, о чем нам рассказывала тетя. Иногда исторические события развиваются слишком бурно; порой они замедляют свой ход, а иногда снова разыгрываются вовсю, и в души людей вселяется страх. Особенно если у них дети. Потому что в такие времена с ними может стрястись что угодно. Да, правда. Может. Тогда люди забывают обо всем. Реку забвения, видимо, никак не обойти. Возможно, именно ради детей каждый должен ее одолеть. Вы заметили, что тетя о каких-то вещах помнит больше, чем наша мама? Для тети реки забвения не существует, потому что у нее нету детей. А я вот хотела бы, чтоб у меня были дети, но чтоб я ничего не забывала о детстве. Может, для этого достаточно записать свои мысли? Хотя бы самые главные? И не забывать перекладывать листок с записями мыслей из старой юбки в новую.
Когда-нибудь, находясь на ином берегу, я отыщу свой листок в кармане и напомню себе, что: 1) неважно, если надует в уши, потому что ушам легче выдержать порывы ветра, чем обидные насмешки (поэтому взрослым не стоит настаивать весной, чтоб дети надевали теплые шапки); 2) очень важно самому попробовать преодолеть то, чего ты страшишься, иначе этот страх останется на всю жизнь и будет стыдно, что ты даже не попытался себя перебороть (конечно, не стоит настаивать на том, чтоб дети непременно сторонились участия в исторических событиях!).
Но вот это последнее условие невыразимо тяжело выполнить. Так что об этом я, может, и забуду, даже если запишу на листке.
Велосипеда Павла нет. Не хотите ли взять велосипед Карличка?
— Ярда у директрисы, — сообщает Анежка. — Беранкова обещала, что велик будет найден.
— Она тебе сказала, как это произойдет? — интересуется Тонда.
— Сказала. Сказала, что никто из нас не смеет разговаривать с Ярдой до тех пор, пока он не признается.
— Но это ерундистика, — спокойно возражает Вашек.
— Конечно, ерунда, — вмешивается Андула. — Если с ним не разговаривать — как же он признается? Молчанием ничего не поправишь.
— Скорее, разговорами, правда, Андула? — нежным голоском тянет Катя.
Всем известно, что Андула долго молчать не может.
— Я, собственно, тоже думаю, что это неправильно, — рассуждает Анежка. — Не разговаривать с Ярдой мы сможем и потом.
— Когда это потом?
— Когда докажем, что он украл велик, — отвечает Анежка.
— А как же мы это докажем?
— Просто найдем у него велосипед. По-моему, он спрятал его около дома.
— Правильно, — соглашается Катя. — Ярда ведь большой дурак.
Пип уже несколько раз оглядывался, на двери. А что, если Ярда появится вдруг… Не вечно же он будет торчать в директорской… Пипу не по душе эти разговоры. Он подымается. Если встать и начать еще за дверью что-нибудь громко объяснять Ярде, то остальные вовремя прекратят болтовню.
Но он сталкивается с Ярдой уже в дверях. Ярда отпихивает Пипа, и Пип локтем врезается в шкаф так, что шкаф гудит.
— Не считай ворон! — в ярости вопит Ярда.
Анежка медленно идет к своей парте.
— Что у нас по истории? — бурчит-Вашек, копаясь в портфеле и уже ни на кого не обращая внимания.
Пип потирает ушибленный локоть. Ярда садится за свою парту.
— Ни в какую исправилку я не пойду, — говорит он, как будто сообщая эту новость своим грязным кедам. — Никому не дам себя в обиду.
— В исправительных домах воспитатели никого не бьют, — изрекает Вашек, которому известно обо всем на свете.
— Воспитатели, может, и не бьют, — ворчит Ярда.
— Да, не бьют, это я твердо знаю. — Вашек уже снова роется в своем портфеле.
— А какую тетрадку ты забыл сегодня? — любопытствует Андула.
Но у Пипа такое впечатление, что Вашек и Ярда говорили на разных языках.
— Я этому не верю, — заявляет Марьянка. — Ручаюсь, что нет велика ни у забора, ни за Ярдиным домом. Так они этот велосипед никогда не отыщут.
— Но ведь Ярда взял велик, чтоб кататься, — задумчиво произносит Пип.
Он любит высказывать всякие соображения, из-за чего мальчишки в школе тоже смеются над ним. Но теперь девочки ждут, что брат скажет еще.
— Он только хотел на нем немножко поездить, — продолжает Пип. — И потом — он очень нетерпеливый.
— Так-то оно так… — хочет о чем-то напомнить Марьянка, но Пип прерывает ее:
— Дома, наверное, за ним никто не смотрит. А Ярда знает, что остальные ребята вечером сидят дома. Не так рано, как мы, но где-нибудь после восьми, да? Так что, если бы он выехал покататься в девять, он бы уже никого не опасался встретить. А если бы мы попались случайно…
— Он всыпал бы нам горячих… — заканчивает Марьянка.
— Даже если бы нас было трое? — задиристо спрашивает Данка.
— А может, он был бы даже рад… — неуверенно предполагает Пип. Марьянка смотрит на брата:
— Рад тому, что мы его изловили?
— А мы бы его не ловили. Этот велик мы как будто нашли брошенным.
— Ну да, — возражает Марьянка. — Если бы он подождал, пока мы это ему растолкуем. А то…
— Ну… нас ведь никто не заподозрит в том, что мы этот велик украли. Или заподозрят? Думаю, нет, — рассуждает Пип. — Мы же пока ни у кого ничего не брали? (Брали или не брали? Думаю, нет.) А Ярде так не хочется в исправительный дом… — добавляет он, словно для ясности.
Девочки ждут, что он скажет дальше. Конечно, кому охота идти в исправительный дом?
— Его там мальчишки бить будут, — добавляет Пип. Верно. Только вот нам приходится быть дома в шесть — ничего не поделаешь. Собственно, большой беды тут нет. Они ведь не горят желанием непременно поймать Ярду на велике Павла. Собственно, Данка даже не сомневается, что Ярда не побоялся бы посоветоваться с ними. Значит, попробовать все-таки можно. А если его встретят другие…
— А что, если снова пойти к тете? — вдруг предлагает Данка.
— В девять?
— В девять поздно. Но у нее, конечно, уже набралась грязная посуда, наверняка ее много — и тетя позвонит нашим, предупредит, что мы задержимся.
После обеда мама объявила всем, что под вечер к ним наконец-то придет настройщик, чтоб посмотреть пианино, и Пип удачно сообразил:
— А раз так, то, может, нам опять пойти помочь тете? Конечно, им подвернулся очень удобный случай, что правда, то правда. У мамы не будет времени ехать к тете. И забрать их от нее она не выберется тоже. Ведь настройщик приходит поздно. И ему нужно время.
— Хорошо, — соглашается мама и тут же поднимает трубку телефона.
— Прекрасно, — говорит тетя, — я только на секунду спущусь вниз в магазин, куплю сосиски.
— Лучше не надо. Пипу ночью было плохо.
— Но после сосисок у него все пройдет.
Дети вышли от тети и где-то на лестнице запропастились. Она стоит у окна, чтоб еще раз помахать им, и никак не может дождаться, когда они спустятся. Она-то думала, что они помчатся как сумасшедшие! Ведь она все так прекрасно устроила. Через полчаса она позвонит Марии и скажет, что они немного заболтались. Бедняжки, ведь пройтись одним в темноте — это для них настоящее приключение.
Наконец-то они появились!
— Пока! — кричит тетя ребятишкам. — Смотрите под ноги и не налетите на трамвай.
Они тоже машут ей, но выглядят как-то уныло.
— Ну, бегите-бегите! — подбадривает их тетя. — Я маме позвоню, не беспокойтесь.
Долго еще она смотрит им вслед… «Мария — удивительный человек, — думается ей, — но, когда дело касается этих троих, она просто теряет голову».
— Конечно, не годится обманывать маму, — произносит Марьянка. — Даже если бы не было так поздно. Она нам позволяет гулять только по парку.
— Да там прямо так и есть, будто в парке, — смущенно отзывается Пип. — Там столько крапивы!
— А ты отыщешь их дом в темноте, Пип? — спрашивает Марьянка. Она подхватила Дану, которая споткнулась в темноте, и потом — как бы чего не случилось — уже не отпускала ее.
Данка не протестует, и теперь они идут, держась за руки. Местность здесь чем-то напоминает деревню, но в потемках ничего толком не разберешь. У девочек такое впечатление, будто это страшно далеко от улиц, по которым они обычно ходят. Но Пип уверен, что Ярде до школы лишь немногим дальше, чем им. Фонарей нигде не видно. Может, они тут и есть, но зажечь их забыли. Вокруг — ни души. Да и хотелось ли им повстречать кого-нибудь? Как отгадать, кто в этих краях живет? Теперь споткнулся Пип.
— Пип, — шепчет Данка, словно в этих краях нельзя говорить громко, — здесь только один дом, а?
— Да нет. Больше. С той, с другой стороны есть ограда, а вокруг растет крапива.
В пустынной тишине вдруг послышались голоса. Троица на мгновение призадумалась, а может, испугалась? Если испугалась, то не слишком. Потому что это определенно детские голоса, и явственней других раздается голос Анежки, насмерть разозленной:
— Да это же был совершенно новый мяч! Пусть она мне его вернет! Это же воровство!
— Так ты зайди завтра к ней и возьми.
— Спасибо за совет! — сердится Анежка. — Только вы тоже пойдете со мной.
— Ну, если ты так любезно нас об этом просишь, — усмехается Миша. — Мяч-то твой.
— Вы еще теперь скажете, что я принесла его ради своего удовольствия.
— Но швырнула его ты сама.
— А ты должен был ловить!
— А я тут не ради спортивных соревнований. И с тобой соревноваться не стану.
— А я, наверное, здесь развлекаюсь, да? И к чему мне из-за вас лишаться нового мяча?
— Из-за нас не надо. Ты лишилась его из-за Павлова велика.
— Ну вот, теперь уже нет велика и одного нового мяча, — деловито подводит итог Анежка.
— И то и другое — во владении семьи Комареков! — У Анежки от гнева прерывается голос.
— Это безусловно доказано только про один мяч, — вмешивается Тонда.
— А о велике нам известно столько же, сколько и прежде, — замечает Вашек.
— Нечего было забрасывать мяч в петрушку, тогда мы могли бы еще немножко поискать велосипед, — спокойно заявляет Катя.
— А тебя это не касается, слышишь? — выходит из себя Анежка. — Я бросила, потому что ты сказала, будто слышишь чьи-то шаги. Мы же так договорились!
— Но ведь кто-то шел. Правда, из-за этого вовсе не обязательно швырять мяч в огород пани Комарековой.
— Это она только говорит, что у нее там петрушка посажена, а я ни одного ростка не видела.
— Для петрушки еще рано, — деловито сообщает Вашек.
— А я о гвоздь куртку разорвал, — грустно признается Павел. — Теперь мне еще за эту дырку влетит.
— А мне за то, что поздно приду ужинать.
Незамеченные девочки и Пип, пользуясь темнотой, отступили куда-то вглубь на несколько шагов. Подождали еще немного, пока голоса удалились.
— Они тоже устроили вылазку, — шепчет Пип. — Только очень рано.
— Правильно, — подтверждает Данка. — Ярда умнее, чем они. И это нам известно.
И все-таки неожиданная встреча приободрила их, дети уже не чувствуют себя заброшенными и одинокими. Темнота уже не такая чернющая. Пип еще некоторое время ведет их вперед, а потом останавливается возле какого-то забора. Чувствуется, что забор ветхий, за ним приветливо светится одно окно.
— Здесь! — шепчет Пип.
Да, это здесь. Забор из реек на незнакомой улице, освещенное окно. А что дальше? Как долго им придется ждать? И вообще — чего они дожидаются? А что, если Ярда этот велосипед вообще не… — приходит в голову Пипу. — И зачем, собственно, мы в это дело впутали тетю? Зачем наговорили, что нам охота одним пройтись по темной улице? По глупости. Неужели мы всерьез думали, что в такой тьме Ярда катается на велосипеде? Нет, нигде даже намека нет на то, чтобы он этим занимался». Кругом — тишь. Или им только мерещится, что они кого-то караулят на этой незнакомой улице? И может быть, они вовсе и не лгали тете, а забрели сюда случайно, но теперь пора бы вернуться домой.
— А может, вернуться? — шепчет Марьянка.
Пип с Данкой с признательностью поворачиваются к ней. И в то же мгновение отчетливо слышат тяжелые шаги; прохожий с таким напряжением переставляет ноги, что все трое одновременно представляют себе старого-старого человека, который с трудом ходит и тяжело дышит. И тут же распахиваются двери недавно такого приветливого домика и чей-то противный голос ворчит:
— Ну, скоро ты там? Долго мне еще ждать?
Бедняга дедушка явно споткнулся, что-то тяжелое свалилось у него с плеч и рассыпалось по земле.
— Ну, что ворон считаешь, раззява? Надо под ноги смотреть! — заорал кто-то, потом послышались чьи-то грузные шаги и раздался совершенно отчетливый звук основательной затрещины.
Трое сидящих за забором ребят испуганно вздрогнули и услышали, как «дедушка» ответил голосом Ярды:
— Тяжело, а вязанка почти развалилась.
— Вот теперь и собирай ее в потемках как знаешь. Не стану я выстуживать дом, коли ты не умеешь даже дров принести.
Дверь захлопнулась.
— А ну-ка отвори! — приказывает изнутри женский голос. — Коли ему собирать в потемках, так мы до утра не дождемся.
— Твое дело затопить, пока я не вернусь.
— И чтоб на столе стоял жареный фаршированный цыпленок? И все за те гроши, которые ты отваливаешь нам на хозяйство?
Ярда, в которого неожиданно превратился шаркун-дедушка, громко шмыгает носом. Вот теперь он вытирает нос рукавом спортивной курточки, представляют себе трое притаившихся за забором ребят, хотя они ничего и не видят. Они испуганно переглядываются. Но даже этого не видно в темноте. Тем временем Ярда притащил что-то похожее на ящик. Слышно, как он швыряет туда поленья и волочит ящик в дом. Двери, наконец, захлопываются за ним. И снова светится одно-единственное окно.
Дети долго стоят, боясь пошевелиться. Первой опомнилась Данка.
— Ну, пошли, — говорит она. — Все равно мы дрянь. Нужно было ему помочь.