— Ну, можно, — ответил Петька, выдержав паузу и опять напрягаясь.
— Твой отец и правда вернулся домой около семи утра? Ведь вроде ты подтверждал это милиции?
— Домой? Да.
— Что значит «домой»? — спросила Фантик, заинтригованная тем, как Петька невольно подчеркнул это слово.
— Ну… Ну правда, — сумрачно сказал Петька.
— Послушай, — я постарался собраться, чтобы говорить как можно спокойнее и рассудительнее. — Если ты не хочешь, чтобы об этом знали, то мы никому не скажем. Но нам самим важно знать. Смотри, что получается. Если твой отец вернулся в три-четыре ночи, как обычно возвращаются браконьеры, то у него просто не было времени сплавать за остров и раздеть бакены. А если он вернулся домой около семи утра, то в принципе такое время у него было. То есть, стоя на том, что он вернулся домой к семи, он не создает себе алиби, а уничтожает его. Возможно, сам он думает иначе, поэтому и тебе велел подтверждать его показания… Но он не прав.
— Да ничего он не велел! — Петька внезапно разгорячился. — Просто… Просто если б я сказал иначе, то отец бы понял, что я за ним следил, и вздул бы меня по первое число, выйдя из тюряги! Он мне не раз запрещал высовываться — говорит, не мое дело!.. А раз я должен делать вид, что был дома, значит, должен говорить, что знаю только одно: что отец вернулся в семь утра!..
— Ты следил за отцом? — удивилась Фантик. — Зачем?
— Да я не следил! — с жаром объяснил Петька. — Я ждал его. Потому что всегда за него волнуюсь, когда он вот так уходит. Ладно там, на вашего отца нарвется, но ведь он психанутый!.. — Петька резко осекся и, втянув голову в плечи, боязливо оглянулся по сторонам, словно боясь, что громко прозвучавшее последнее слово может долететь до его отца, и тогда Петьке не поздоровится. — Я имею в виду, он никакого зверя за противника не считает. Гонор у него такой. С медведем встретится — и с медведем ломаться начнет. Говорит, что волка можно голыми руками задавить, а медведя настоящие охотники одним ножом убивают, без всяких стволов. Здрасьте вам! Я так понимаю, что хоть отец и силач каких мало, но медведь его задерет. Он упертый насчет того, что стыдно перед неразумным зверем отступать, и сам на рожон лезет… Вот мы всегда и переживаем. Как-то он запаздывал, мы с матерью вышли ждать его на берег, а он, как приплыл, дал нам прикурить! Мол, мы его только подставляем, потому что все вокруг знают, чьи мы сын и жена, и если какой-нибудь патруль — милицейский или водный — нас при ночном объезде заприметит, то сразу поймет, что отец едет сейчас или из заповедника, или с незаконной рыбной ловли, и что его можно брать «тепленьким», потому что у него лодка — или мотоцикл там, если он по суше двигался, — браконьерской добычи полна! В общем, запретил нам выходить его встречать, чтоб «не маячить и не засвечиваться». А я все равно волнуюсь. Вот и позавчера… Мать уснула, а мне не спалось. Я и выскользнул потихоньку к гаражам. В начале четвертого это было. Вижу — велосипед катит. Отец, значит, он обычно мотоцикл оставляет за городом, у друзей одних, а после этого на велосипед пересаживается. Потому что после этой деревни, где живут его друзья, уже начинаются места, где ночные патрули шастают, вот и надо двигаться бесшумно, чтобы встречи с ними избежать. В общем, едет отец с рюкзаком, подъезжает к гаражу, велосипед ставит, а сам идет на берег. Подождал немного, потом я услышал плеск весел и как с отцом кто-то тихо разговаривает…
— Не разглядел, кто это? — спросил я.
— Без понятия, — ответил Петька. — Я его вообще не видел, он с берега не поднимался, а там ведь обрывчик небольшой и кусты, перед тем местом, где лодки ставят, а подойти поближе я боялся, чтобы отец меня не засек. В общем, минут через десять отец показался. Рюкзак у него уже пустой, обвисший — отдал, значит, добычу. Гляжу, за левый край гаражей топает, где самогонщики, которых можно круглосуточно разбудить.
Точно, к ним завернул, потом опять к самым лодкам спустился, и почти сразу послышалось тихое звяканье и бульканье и тихие разговоры — это значит, отец и покупатель сделку обмывали, так? Где-то около часа они на берегу просидели, потом опять послышался плеск весел, потом отец появился, опять к самогонщикам завернул. Я домой дунул, нырнул в кровать, а отца все нет и нет. Тогда я еще раз выглянул — а он, оказывается, домой не пошел, на лавочке в палисадничке у дома устроился и бутылку потихоньку уговаривает. Ну, я понял, что все в порядке, вернулся домой и по-настоящему спать лег. Проснулся, когда дверь хлопнула и отцовские шаги послышались. Глянул на часы — начало восьмого. Я опять задремал, встал в девять, завтракать на кухню вышел, отец сидит, чай пьет. Вдруг в окно что-то увидел, изменился в лице. «Милиция, — говорит, — топает. Наверняка по мою душу. Знал ведь, как чуял, что нельзя с этим связываться, так нет…» И рукой махнул. Потом, спохватившись, вынул из куртки деньги и матери отдал. «На, — говорит, — спрячь побыстрее. Тут шестьсот восемьдесят пять рублей. Пятнадцать рублей я ночью в дело употребил…» Мать и спрятала их себе за пазуху. А отца тут же взяли и обыск устроили. Вот и все. А что он с начала четвертого на берегу ошивался и лампы воровать не ездил — это факт. Только мне нельзя говорить об этом, потому что отец с меня шкуру спустит за то, что я его не послушал и на берегу болтался, даже если благодаря мне его освободят.
— Так, получается, есть еще один свидетель — самогонщик… — заметила Фантик.
— Зра-асьте, так он и пойдет в свидетели! — на угрюмом Петькином лице даже промелькнуло подобие улыбки. — Что он скажет милиции? «Да, Леонид Птицын заходил ко мне, чтобы купить очередную бутылку самогона»? И чтоб милиция его тут же сгребла как миленького?
Тут я с Петькой был полностью согласен. Мне пришла в голову другая мысль.
— Твой отец получил, конечно, круглую сумму — семьсот рублей. Истратил он пятнадцать — стоимость одной бутылки самогона. Выходит, первая бутылка была за счет покупателя?
— Выходит, так, — согласился Петька. — А куда ты клонишь?
— Раз они распивали самогон — значит, покупателем был кто-то из местных. Человек издалека заранее запас бы бутылку водки, чтобы поставить в честь удачи…
— Не обязательно, — возразил Петька. — Если он не знал, что охотнику надо выставить, да еще и выпить вместе с ним, — а человек издалека мог этого и не знать, — то у него с собой ничего не было, а купить в такое время в районе гаражей можно только самогон.
— Ты не заметил, рюкзак у твоего отца не шевелился? Не было слышно тявканья или поскуливания?
Петька наморщил лоб.
— Сейчас, когда ты спросил, я припоминаю, что вроде какое-то поскуливание мне померещилось… Но не уверен.
— Странно, что твой отец не заметил, сидя с покупателем на самом берегу, что его лодки нет на месте, — сказала Фантик.
— Он мог и не поглядеть в ее сторону, — сказал Петька. — К тому же было темно.
— Настолько темно, что он не заметил просвет между лодками? — спросил я. — Ведь у каждой лодки есть свое забитое место.
— Наше место — метрах в двадцати от того, где сидел отец, — объяснил Петька. — Вполне достаточно, чтобы в темноте не заметить просвет, если не приглядываться. А отец не приглядывался, точно. Он ведь всегда был уверен, что его лодку никто не тронет… Но что это все вы задаете вопросы? Ответьте и мне, наконец, кто и как угнал лодку отца?
Мы с Фантиком переглянулись и кивнули друг другу.
— Хорошо, откровенность за откровенность, — сказал я. — Ты тоже не подведи нас, не вздумай болтать. Мы…
Но тут мы услышали громкое хлопанье дверей, и в кухню ворвался запыхавшийся Ванька.
— Ребята! — с порога заорал он. От волнения он даже не заметил сначала, что мы не одни. — Ну и дела! Все точно! Сергей Листяков и Павел Хрумов! Баба Ганя их знает, потому что… Потому что знаете, это кто? Силуэтчики!
Глава VIII
Что же произошло той ночью?
Пока мы таращились на Ваньку, силясь сообразить; что он имеет в виду, мой братец наконец заметил Петьку.
— Ой!.. — Он резко остановился. — Ты кто?
— Познакомься, — сказал я. — Петька Птицын.
— Сын браконьера? — Теперь и Ванька вылупил глаза. — Ты знаешь, что мы собирались тебя искать?.. Вот здорово!.. Да, правда, что отец тебя лупцует?
— Лупцует, — с каким-то мрачным удовлетворением подтвердил Петька.
Как ни странно, этот ломовой вопросик моего братца сразу разрядил атмосферу.
— Мы тебе расскажем обо всем, — сказал я. — А пока рассказывай ты. Я вижу, тебя переполняет. Что за «силуэтчики»?
— Ну, есть такая передача «Силуэт», вроде «Человека в маске» и тому подобных, только ее в Петербурге делают, — стал объяснять Ванька. — Мы и сами видели ее раза два, только, естественно, на фамилии в титpax внимание не обращали. Суть передачи в том, что снимают человека, который не хочет, чтобы его узнавали, потому что он рассказывает что-то криминальное или строго секретное, ну и вообще… Поэтому снимают его так, чтобы на экране он выглядел сплошным черным силуэтом, по которому его ни за что не опознаешь… Делают эту передачу двое. Снимает Сергей Листяков, а беседует с силуэтом, задает вопросы и комментирует Павел Хрумов. Ну, у них в команде и еще люди есть, всякое техническое обеспечение, продюсеры, все те, без кого никуда не денешься, но уж их имен и фамилий баба Ганя не помнит, потому что авторами программы считаются эти двое. Баба Ганя всегда смотрит «Силуэт» с удовольствием, потому что любит всякое «остренькое». У них в «Силуэте» появлялись и мелкий торговец наркотиками, и мужик, который много лет был настоящим палачом и приводил в исполнение смертные приговоры, и поездной вор, и девчонка-каратистка, которая убила двух парней, напавших на нее в парке, а милиция ее не нашла и все списала на криминальные разборки, и больной СПИДом… Словом, кого только не было! Суть в том, что у них люди очень откровенно рассказывают обо всем, о чем иначе в жизни не рассказали бы. Понятно?
— Выходит, они путешествуют не просто так, а в поисках новых сюжетов? — спросила Фантик. — И решили, что браконьер — это то, что им надо?
Никто Фантику не ответил, все и так было яснее ясного.
Но Петька с сомнением покачал головой:
— Мой отец ни за что не стал бы сниматься — даже силуэтом. Он вообще все телевидение называет «обезьянничанием». Смотрит только «Белое солнце пустыни», когда его повторяют, и «Крутого Уокера». Послал бы он этих телевизионщиков… Крутыми матюгами послал бы, точно вам говорю!
— Погодите, ребята, — сказал я. — Мне надо подумать. Фантик, перескажи пока Ваньке все, что здесь было.
Фантик постаралась как можно короче и толковей пересказать Ваньке все, что мы узнали от Петьки Птицына. А я старался выстроить по порядку мысли, роившиеся у меня в голове. Кажется, это начинало у меня получаться.
— И ты тормознул нас на том, что мне должны были назвать гадов, которые украли отцовскую лодку, — заключил Петька.
— Да, конечно, — вмешался я в разговор. — Это Шашлык и Мишка Чумов. Мы увидели из-за кустов, как они прячут в безлюдной бухточке чужую лодку. Мы ее перепрятали, чтобы потом поехать на берег и поискать владельца. Но когда мы приехали, твоего отца уже арестовывали, а лодка стояла на месте. Выходит, кто-то нашел ее после нас и воспользовался ею, чтобы подставить твоего отца. Вот и вся история.
— Фью!.. — присвистнул Петька. — Да, отец об этом знать не должен, иначе он убьет и Шашлыка, и Чумова. Охота мне, чтобы он надолго загремел из-за этих придурков!
— Кстати, они говорили о том, — вставил Ванька, — что лодка в этой бухточке нужна им, потому что отсюда будет близко и удобно куда-то доплыть. А до световых бакенов из этой бухточки ближе.
— Тогда все ясно! — заявил Петька. — Шашлык и Чумов отыскали, куда вы спрятали лодку, раздели бакены, а потом сперли видеокамеру, чтобы подставить отца!
— Нет, — покачал я головой. — Мне кажется, все было не совсем так.
— А как? — спросили все хором.
— Прежде всего я обращаю ваше внимание на две странности, — сказал я. — Во-первых, то, что твой отец, Петька, получил немыслимо много — по местным меркам — за двух живых лисиц, не чернобурок, а обыкновенных крестовок.
— Живых?.. — изумился Петька. Ну конечно, мы ведь еще не успели ему об этом рассказать. — А, ну тогда понятно, почему вы спрашивали про шевеление и поскуливание. Я ведь толком не знал, каких животных добывал на этот раз отец. Да, семьсот рублей за двух лисиц — это очень много. Обычно отец радовался, когда две лисицы уходили за четыреста!
— И во-вторых, — продолжил я, — его слова про то, что зря он связался с этим. Что он имел в виду? Что он согласился участвовать в чем-то странном, в чем никогда раньше не участвовал. И ему это не нравилось, хотя из-за больших денег он и согласился поучаствовать. В-третьих, он просидел с покупателем минут сорок. Ты не уточнил, сколько идет «Силуэт»? — повернулся я к Ваньке.
— Уточнил. Двадцать минут, стандартно, — сообщил мой братец.
— То есть за сорок минут можно было снять достаточно, чтобы потом было что выкинуть при монтаже. Ведь телевизионщики всегда снимают в два-три раза больше, чем выходит на экран, это все знают. Словом, я думаю, что твой отец соблазнился большими деньгами и все-таки снялся для «Силуэта»… Ему поставили бутылку, и он сидел и неспешно рассказывал, что такое жизнь браконьера, демонстрируя при этом пойманных лисиц.
— Но тогда Петька должен был видеть свет! — сказала Фантик. — Ведь была глухая ночь, и хоть как-то его отца освещать должны были, иначе бы у них мало что снялось!
— А верно, — сказал Петька.
— Они могли дать направленный свет от крупного фонаря, — возразил я. — Петька сидел у гаражей, за краем обрывчика, и такого света не увидел бы, а для съемки такого света было вполне достаточно!.. Ладно, поехали дальше. Ведь и то, что отец не пошел пить вторую бутылку домой, а предпочел остаться на улице, тебя смутило, да?
— В общем, да, — подумав, кивнул Петька. — На него было бы больше похоже, если бы он заземлился на кухне.
— То есть он, видимо, хотел продумать что-то важное и, возможно, предпринять еще какие-то действия, так?
— Возможно, — опять кивнул Петька.
— Когда ты пошел спать?
Петька прикинул.
— Где-то в начале пятого, — сообщил он.
— А твой отец вошел в дом в семь — начале восьмого. Целых два часа? Вполне хватит, чтобы сплавать к яхте, схватить видеокамеру и приплыть назад!.. Нет, я не думаю, что твой отец украл видеокамеру, — поспешно сказал я, увидев, как у Петьки зло темнеет лицо. — Он хотел забрать пленку, а камеру потом вернуть. Вот он сидел, думал и все больше волновался, как бы чего не вышло из того, что он разоткровенничался перед незнакомыми людьми. В конце концов он не выдержал! Быстро вскочил в лодку…
— Но ведь лодки не было! — сказал Ванька.
— По всей видимости, лодка была. Еще предстоит разобраться, как она вернулась на место. Но то, что за час без малого на берегу твой отец, Петька, не заметил отсутствия лодки, даже несмотря на ночь и на то, что она должна была стоять довольно далеко… Это тоже чуть-чуть странно, согласитесь. В общем, он плывет к яхте. Яхтсмены как раз собираются снимать лисиц в утреннем свете. Или уже отсняли, а потом выпустили их на волю, запечатлев напоследок, как лисы бегут к перелеску. Твой отец соображает, что делать. Попросить стереть запись на пленке? Скорее всего, телевизионщики откажутся. Открыть камеру и вытащить пленку, пока никто не смотрит? Он не очень знает, как что устроено в камере и впопыхах может ее сломать. Тогда он хватает камеру, на секунду оставшуюся без присмотра, и плывет с ней к берегу, чтобы без суеты посидеть, разобраться, как она открывается, извлечь пленку, а потом вернуть камеру владельцам. И кстати, в таком случае его вполне могли видеть с патрульного катера в шесть — полседьмого утра. Пленку он достал, все нормально, а вот камеру вернуть не успел из-за шухера, который поднялся вокруг световых бакенов. И теперь он молчит, потому что боится навлечь на телевизионщиков крупные неприятности, если все расскажет, ведь их поведение называется по большому счету соучастием в браконьерстве! Об этом он и хочет посоветоваться с нашим отцом — как вылезти из этой истории так, чтобы других людей не подставить. И еще, кстати, раз уж он отказался быть героем передачи и уничтожил отснятый материал, он собирался вернуть им деньги. Скажи, обычно твой отец сразу показывает, сколько заработал?