— Хм. Странно. Более, чем странно. Очевидно, телепатия. Хотите быть моим помощником?
— Хочу! — сказал Жуков.
— Э-э, умеете ли вы, батенька, держать язык за зубами? — спросил я по-профессорски.
— Всегда могу.
Я коротко рассказал о своих планах, отметив про себя, что Жуков слушал с интересом и не хихикал.
— А теперь нажимайте кнопку! — Жуков нажал. — Увеличьте громкость… Ручка — слева. Так.
Музыка заиграла. Я подвинул проигрыватель поближе к гороху.
— А что дальше? — шепотом спросил Жуков.
Казалось, опыты захватили его больше, чем меня.
— Дальше! Мы не можем, к сожалению, наблюдать за процессами, происходящими сейчас в ядре клетки гороха. Вам скучно?
— Не то чтобы скучно… Но делать-то что-нибудь надо?
— Вы умеете размышлять?
Жуков смутился.
— Нужно учиться. Сколько вам лет?
— Тринадцать…
— Ого! А вы на голову выше меня. Даже на две. Так вот: ждать результатов скучно, но необходимо. Вы любите симфонии?
— Я все люблю слушать.
— А кибернетикой интересуетесь?
— Что это?
— Это, коллега, — высшее достижение человеческого разума. Я вас введу постепенно в курс дела.
— А я вас научу плавать.
Я отметил, что Жуков без всякого притворства разговаривает со мной, как со старшим, и что мой маленький рост нисколько этому не помешал. Это было приятно.
— Кстати, на время опытов, — сказал я, — нужно забыть обо всем. Об играх, и так далее. Иначе нельзя в науке.
— Это к лучшему, — обрадовался Жуков. — Хоть забудут и обо мне. К Сенашкиным залезли в огород, а виноват я. Свинье глаз подбили, опять я. Так она же Витьку первая укусила. Прямо домой неохота идти. Ругают день и ночь! А тут еще трактор…
— Ну, вот и хорошо. Пора стать человеком своего века. — Я достал тетрадку и ручку. — Сюда вы будете записывать свои наблюдения…
— А если ошибки?
— Это исправимо.
— А как вас звать?
— Зовите меня шефом, — сказал я. — Пойду рубить дрова.
Жуков кивнул и поставил пластинку.
13
Пока я колотил молотком по обуху, симфонии не было слышно, а когда складывал полешки, до меня доносилась тихая, тягучая и какая-то нудная музыка, мешая как следует настроиться на работу.
А Жуков, усевшись по-турецки, слушал ее, что-то записывал и изредка кидал в сторону забора комки земли.
«Каждому ученому, конечно, нужен помощник и ученик. Кто бы сейчас отгонял от забора мальчишек?»
Когда половина симфонии кончилась, Жуков перевернул пластинку на другую сторону и продолжал что-то записывать.
Перед концом симфонии Жуков встал, взмахнул травинкой, словно дирижировал, сказал: «Трам-пам-пам!» — и нажал кнопку.
Мы перенесли проигрыватель к джазовым грядкам. Я поставил пластинку «Вокруг света» и спросил у Жукова:
— Не надоело?
— Что вы! Я и не заметил, как время прошло. Почему она называется «Героической?»
— Наверно, так показалось композитору.
— Да-а! — тихо и с удивлением сказал Жуков.
Я пожал плечами.
Под джаз было веселее рубить дрова, и я колотил по обуху молотком и орудовал топором, двигаясь в ритме какого-то бразильского танца. Потом пошел посмотреть на горох, прослушавший симфонию.
«Мне она только мешала рубить дрова. А джаз не мешал. Наоборот, помогал. Наверно, поэтому в опытах ученых успешней вырос «джазовый» горох… Надо около каждого стебля вбить планки с делениями и еженедельно делать замеры…»
— Шеф! Шеф! — вдруг крикнул Жуков. — Сюда! Скорей! — Я подбежал к нему, перепрыгивая через грядки. — Смотрите! Как бы нам не попало!
Я залез на забор. Прямо на дороге, подняв тучи пыли, четыре пары танцевали под нашу музыку.
— Это — из десятого класса, — сказал Жуков.
— Включи погромче! — попросил один из танцующих.
— Обойдешься! — сказал Жуков.
— Включите, — сказал я, чтобы избежать нападения.
Тут фокстрот кончился и тоскливо заиграл аккордеон. Ребята пошли медленнее, а девчонки смешно полузакрыли глаза. Пыль немного улеглась.
— Тошно смотреть, — сказал я, — как они убивают время.
— Нам попадет за то, что отвлекаем их от работы, — сказал Жуков. — Вот идет Сенашкин. Снабжением и сбытом занимается. Это к нему в огород кто-то лазил.
Я увидел огромного человека, похожего на киноактера Бориса Андреева.
— Прекратить танцульки в рабочее время! — гаркнул он и, когда ребята и девчонки пустились бежать по дороге, подошел к нам и тряхнул забор так, что я чуть не сорвался с него, как шишка с ветки.
— Жуков? Опять хулиганишь и саботируешь? — загремел Сенашкин. — А ты кто таков?
У меня в ушах зашумело от его баса.
— Во-первых, не ты, а вы, а во-вторых, от вас пахнет водкой… — быстро сказал я.
— Что-о? — Сенашкин схватил меня за плечи, поднял над забором и рассматривал со злым удивлением, как Гулливер лилипута.
— Как из пивной бочки, — повторил я. — Сейчас же поставьте меня на место и идите в вытрезвитель!
Сенашкин испуганно оглянулся и поставил меня на место. Мимо нас шли колхозницы с тяпками на плечах.
— Если еще будете подбивать людей на танцы… разобью вдребезги всю музыку! — пригрозил он.
— Мы проводим опыты для сельского хозяйства и будем проводить их до конца. Танцевать, значит, нельзя в рабочее время, а водку пить можно? Больше не подходите к нам в нетрезвом состоянии. Желаю успехов, — сказал я, совсем осмелев.
Колхозницы, услышав это, засмеялись, а Сенашкин растерянно попятился от забора и показал Жукову кулак.
— Ты у меня, Жуков, доиграешься. Вот подрасти немного, и сразу под суд отдадут!
Когда он ушел, я спросил у Жукова:
— Почему он на вас ополчился?
— Так… наделал я делов, а ему пришлось из-за меня доставать запчасти.
— На то он и снабженец, — сказал я.
— Он еще и сбывать умеет, — зло заметил Жуков.
Когда пластинка «Вокруг света» кончилась, мы поставили проигрыватель под навес и отнесли пластинки в дом.
Пока Жуков в сарае выстругивал какие-то планки, я прочитал его записи.
На первой страничке под словами «Первая часть симфонии» было написано:
«Сразу вспомнил, как ночью подбирался к трактору. Как завел и поехал. Хорошо было. Тогда я все забыл. Мне казалось, лечу, лечу. Поле освещали фары. Только бы не заглох, только бы не заглох. Вторая часть. Трактор заглох. Я испугался. Меня поймал бригадир. Ударил палкой по спине. Я шел и плакал. Сам замучил трактор до смерти. Никогда не забуду. Третья часть. Стало немного веселей. Трактор весь день чинили. Я прятался в балке и следил. Неужели не починят? Оказывается, в радиаторе не было воды. Четвертая часть. Трактор поехал как новенький. Все равно обучусь на тракториста. Никто мне не помешает. Ура! Ура! Ура!»
Эта запись была странной и не имела никакого отношения к гороху. Я поставил в ней кое-где запятые и точки и спросил у Жукова:
— Вы действительно думали об этом под симфонию?
— Да. Вспомнил почему-то. Не надо было писать?
Я не знал, что ему ответить. «Может быть, музыка и на людей производит какое-нибудь действие, как на горох? Если производит, то обидно, что не я первый заметил это».
Но я был не из тех, кто затирает открытия своих коллег, и сказал:
— Возможно, вы подметили очень важную штуку. Мы это проверим. А о чем думалось под джаз?
— Ничего не вспомнил. Просто развеселился. И подумал, что трудно будет к каждому стеблю подсоединять эти…
— Электроды… — подсказал я. — У вас есть конструктивные предложения?
— Так, чепуха, наверно, — застеснялся Жуков и, присев на корточки, нарисовал схему. — Лучше сделать так: сначала нужно вывести новый сорт гороха для того, чтобы на всем поле его корни переплетались под землей. Тогда у них будет контакт, как у проводов в приемнике, и хватит одного электрода на всех, вот…
— Ге-ни-аль-но! — изумился я, и у меня тоже заработала инженерная мысль. — А потом можно соединить несколько полей, потом районов и областей, и будет полная звукофикация! Ну, Жуков! Ну, коллега! Вы — молодец! Вам непременно нужно написать статью в «Знание — сила». Даже в «Науку и жизнь»!
— Лучше уж вы напишите, — совсем застеснялся Жуков.
— Нет, нет и нет! — наотрез отказался я, потому что опять-таки был не из тех, которые примазываются к чужим открытиям. И тут же у меня появилась своя идея.
— Кстати, второй раз мы будем проигрывать, когда стемнеет. Ведь растениям для роста нужно солнце. Хлорофилл в них развивается, и так далее. Помните по ботанике? А когда солнце заходит, рост, скажем, гороха, наверняка задерживается. А мы его подкормим, расшевелим его звуками, не дадим ему спать!
— Здорово, — засмеялся Жуков, потирая руки.
— Значит — до вечера, — сказал я.
Мальчишки за забором уже кричали:
— Жук! Жук! Тебя мать ищет! Эй!
— Коллега! А это не ваша мама готовит для нас с дедушкой щи в чугунке? — спросил я.
— Моя, — сказал Жуков.
— Вы ей скажите: вкусно. И спасибо. Я никогда так есть не хотел, как здесь. Скажите. Ладно?
— Она сама вас обкормит, когда узнает, что я тут делом занялся. Пока!
14
Дедушка в этот день вернулся со своей работы неожиданно рано. Он устало сидел на крыльце, когда, согнувшись под коромыслом, я вошел в калитку.
— Сходи в погреб. Принеси камень холодный… с края лежит, — попросил слабым голосом дедушка.
На лбу у него выступили капельки пота, и он, часто дыша, растирал грудь ладонью.
Я испугался и быстро принес из погреба холодный плоский камень. Дедушка приложил его к груди и, с облегчением вздохнув, сказал:
— Ох… негодяй… преступник… свинья… ох…
У меня тоже немного отлегло от сердца.
— Что случилось, дедушка? Кто тебя обидел? Кто свинья?
— Такой же, как ты, кибернетик проклятый! Вот кто!
— Но при чем же здесь кибернетика? — горячо возразил я и тут же пожалел об этом. Дедушка скривил губы от боли и перевернул камень на груди.
— Он вроде тебя рассуждает! Никакой ему красоты не нужно. Только бы проложить дорогу, и все!.. А церковь снести.
— Ну, дедушка, ты сравнил! Дорога и церковь!
— Дурак ты! Она уже три века стоит и людям глаза радует… Трудно ее, видишь ли, обогнуть… расходы, видишь ли, возрастут… Какие такие расходы, когда ей, красавице, цены нет! Я уже скоро полвека сторожем при ней добровольным, хотя и неверующий… Я бы такого проектировщика…
— Но он же для будущего работает! Как ты не поймешь?
— А я для кого работал? Для кого красоту создавал? Не для будущего? А дед твой? А прадед? А прапрадед? А тот, кто церкву срубил, не для будущего работал? Мы-то для будущего работали, а для таких вот кибернетиков история пустой звук… Хочешь, чтоб музыка удобрением была?..
— Дедушка, ты не волнуйся! Ты…
— Как мне не волноваться? Умру! И чтоб глаза мои не видели, как кислоты спускают в реки люди вроде тебя, вроде пользы нам желающие. И рыбы гибнут, и берега чахнут, и птицы покидают гнездовья! С чем останетесь, когда повырубите леса? А? Машина нарисует? Вместо каравая из печи таблетки есть будете?
Я закрыл глаза и сглотнул слюнки, вспомнив запах поджаристой корочки хлеба.
— Дедушка, ты неправ!
— Молчать! Все вам ясно! Работать за вас машины будут! Развлекать вас машины будут! А мучиться за красоту, как я, будешь?
Я подумал, что, конечно, буду мучиться, если в будущем мою любимую электронную машину отдадут на металлолом.
— А что есть Родина, знаешь?
— Родина? Что ж тут знать? Это наши недра, озера, реки, моря, горы, заводы и фабрики, — сказал я, как будто отвечал урок.
— И все? — удивился дедушка.
— А что же еще? — сказал я.
— Бедный ты человек… Голый, одним словом, кибернетик…
— Дедушка! Ты неправильно говоришь о кибернетике. Мы хотим только автоматизировать жизнь человека. Чтобы, например, теряя время, не носить воду, не рубить дрова, не доить коров, не стоять у станка, а заниматься умственным трудом и тоже мучиться. Думаешь, мы не будем мучиться? Будем, еще как! Над дальнейшими разгадками природы! И что плохого, если машина начнет писать стихи, а поэт будет мучиться вместе с нами? И композитор тоже. Ведь после изобретения фотографии людям стало легче! Теперь не нужно никаких художников. Чик — и готово. Так же и с дровами. Нажал кнопку — и тепло.
— И все люди будут чахлыми, как ты? Заморыши, а не человечество! А я хочу рубить дрова, — сказал дедушка упрямо. — Чтобы тело играло и радовалось.
— Вот и пойдешь себе в парк. Там будут аттракционы, ну, вроде «Возьми быка за рога». Выдадут тебе на тридцать копеек пластмассовых дров и руби себе на здоровье, — сказал я.
И вдруг дедушка заплакал. Он смотрел на меня, казалось, ничего не видящими, грустными глазами, и по его щекам текли слезы. У меня защемило сердце от жалости и задрожали губы. Я бросился к дедушке, присел рядом, обнял его трясущиеся плечи и прижался щекой к колючей седой бороде.
— Дедушка, не надо… я ничего не хочу разрушать… ты не думай… успокойся… я только за будущее… я сам теперь люблю рубить дрова!
Дедушка оттолкнул меня.
— Я тоже за будущее… Только человек останется человеком. Ничего не выйдет у таких, как ты. Не может выйти… И дорогу проложат стороной. Добьемся. А ты не внук мне… Да, ты — чужой…
Мне было непонятно, как это в будущем человек может перестать быть человеком и почему это я вдруг перестал быть дедушкиным внуком. Голос у меня срывался от обиды, когда я спросил:
— Тебе лучше? Принести валерьянки? Хотя я и не твой внук…
— Не надо… все прошло… Не снесут такого чуда. Добьемся. Напиться дай мне.
Я принес кружку, зачерпнул воды из ведра и подал дедушке.
15
Вдруг скрипнула калитка. Я обернулся. По дорожке, пригнувшись, чтобы не задевать веток яблонь, к нам подходил парень, лет двадцати пяти, в соломенной шляпе, ковбойке, шортах. Подойдя, он подал мне руку.
— Здравствуйте. Гена. Археолог.
— Егор. Школьник, — сказал я.
— Внук, — объяснил дедушка.
Я подумал: «Ага! Все-таки внук!»
— Будет хандрить, Степан Егорыч, — сказал археолог и присел рядом с дедушкой. — Я звонил в облисполком. Они санкции не давали. Завтра я туда поеду. Уверен, что все будет в порядке. Рита и я уже доску повесили: «Памятник старины. Охраняется государством. За порчу штраф и позор». Так и написали. А вы себя поберегите.
— «Поберегите». Подъедет бульдозер. Чик и — нету… долго ли им, кибернетикам. — Дедушка кивнул в мою сторону.
— Вы — кибернетик? — спросил меня археолог.
— Интересуюсь, — сказал я.
— Машина у него будет песни писать и музыку сочинять, — сказал дедушка.
— А вы любите музыку? — спросил археолог.
— Нет, — сказал я. — Я люблю науку.
— Позвольте, позвольте! — Археолог пригнул голову и часто заморгал глазами, собираясь ринуться в спор. — А вы знаете, что если физики, химики, биологи, математики и так далее с каждым открытием только еще подходят все ближе и ближе к постижению гармонии мира, то искусство, например, музыка, уже сейчас пробуждает в нас чувство этой гармонии, — он торжественно поднял руку и, как заклинание, прошептал, — гармонии мира!
— Машины в миллион раз быстрей постигнут эту гармонию, — упрямо возразил я, хотя совершенно не представлял, что такое гармония.
Археолог вскочил и замахал руками перед моим носом.
— Вы волновались, читая стихи? Вы плакали, остановившись в удивлении перед прекрасным?
— Даже не думал волноваться и останавливаться! Мы заставим машину заплакать, а сами будем веселиться, — сказал я спокойно и уверенно, и это еще больше разожгло археолога.
— Я презираю запрограммированные слезы! — заявил он.