Именно тогда граф вернулся в замок и кинулся на шум — перепугался, что что-то случилось с его невестой. Умирающая служанка успела указать перед смертью на Мийке и Тэю и покаяться. Бледный от услышанного, граф как будто не слышал крика своей невесты. Как зачарованный, он взял Мийке за горло, поднял над полом и прислонил к стене. Тэя повисла на той же руке — но оказалось, бесполезно. Окружающие сначала растерялись, потом все сразу кинулись на хозяина. Только десять здоровых мужиков, причем восемь из них — стражей, смогли оттащить молодого графа от Мийке. На следующий день она покинула замок и вышла замуж.
— Жива осталась? — почему-то с сожалением уточнил коловертыш. Но Природная магиня не удивилась, кивнула ему, погладила и ласково ответила:
— Тогда — да.
А потом совсем горько вздохнула и добавила:
— А я осталась скованной Словом.
Ой, точно! Граф же чуть не убил бывшую возлюбленную!
— Хотя тогда мне казалось, что это не суть важно, — печально сказала бабуся, — Молодой хозяин с невестой собрались вместе на поклон к Дивьим Людям сразу после свадьбы. Я думала, что даже малая толика их крови, если она все же была в девушке, обязательно склонит таинственный народ на их сторону. Да и с момента обиды столько времени прошло.
Да, подумала я. Граф-то, по сути, не так уж виноват. Воспитание соответственное, плюс наследственность. Удивительно, если бы он вырос блаженным менестрелем. Однако встретил свою настоящую любовь — и изменился. Вмиг. Неужели так бывает? Покосилась на оборотня. Интересно, а на что он готов пойти ради любви? Вздохнула. Наверно, никогда не узнаю. В его признания я отчего-то не верила. Ну не верила и все тут!
Свадьбу назначили через шесть месяцев. В течение полугода Тэя жила в замке в качестве невесты, правда теперь уже со своими компаньонками, выписанными старшей сестрой и зятем, которые после прибытия делегации, состоящей сразу из трех почтенных сударынь, покинули графство Менфера, чтобы вернуться уже к самой свадьбе.
Ох, чувствую, несмотря на то, что вроде как разобрались со всем, ждет нас сюрприз!
Точно, в день свадьбы, а именно после торжественной службы в Храме, принеся священные клятвы и дары Ладе и Диду, супружеской божественной чете, богине и богу любви, граф и графиня де Менферские возвращались в замок. Ничто не предвещало беды — когда внезапно на пути свадебной процессии возникла простоволосая, босая Мийке.
Волосы девушки были спутаны, щеки расцарапаны, босые ступни сбиты в кровь. Как потом выяснилось, она сбежала из дома и чудом добралась до замка графа де Менферского раньше погони.
— Никто не успел ничего сделать, только граф поместил графиньюшку-то за спину, — сообщила Агриппина, — Очень уж безумный вид был у бедной Мийке.
«Что же, вы граф, жену собою загородили? — спросила Мийке и расхохоталась полубезумным смехом, — Она-то мне как раз и не нужна. Пусть живет подольше, ведьма проклятая».
Граф видимо, до последнего не хотел портить жене свадьбу, потому и старался решить конфликт по-хорошему.
«Чего ты хочешь, Мийке?» — спросил он.
«Все сделаешь для моего счастья?» — продолжала издевательски хохотать Мийке.
Граф молчал.
«Я так и знала, милый, — пропела она, — Но я хочу одного: чтобы ты страдал хотя бы вполовину так же, как страдала я!»
Дальше все произошло в считанные секунды.
Девушка рванула шнурки у шеи, и ее рубаха сползла с плеч. Все ее тело было изрезано черными знаками. Одно мгновение — и искры из огнива, которое она держала в своей руке, снопом посыпались на одеяние, лежащее у ее ног. В тот же миг она вспыхнула, как сухой стог сена, когда в него попадает молния.
Ее демонический смех сменился истовым воплем, полным безумной боли, ужаса и отчаянья, а знаки, начерченные на теле, загорелись алым.
— Хуже всего не то, что я не могла ничего сделать, — вздохнула Природная магиня, — Меня ведь держало Слово, а дело происходило на территории графства. Мне удалось распознать несколько тайных знаков, вырезанных на теле Мийке. Это были древние к'аддалистические письмена и несколько знаков черной некромантии.
Я не смогла сдержать испуганного возгласа.
— Мийке на глазах у нас становилась демоном.
Все произошло так быстро, что никто, кроме графа, не заметил, что сделала юная графиня — все были слишком поглощены страшным, но завораживающим зрелищем.
Тэя уверенно выступила вперед из-за плеча графа и вскинула руки.
— Девочка, видимо, сама не понимала, что делает, — вздохнула Агриппина, — Действовала по наитию. Но сквозь пальцы ее, на видоизменяющуюся Мийке, потекли лучи света. Как магиня она была слабенькая, — грустно улыбнулась старушка, — Но тогда справилась. Почти, — добавила печально.
Магический фон проклятого графства был крайне нестабильный. И если бы такое произошло на другой земле, несомненно, Тэе удалось бы остановить Мийке и предотвратить беду. Девушку потом вылечили бы и от ожогов, и от одержимости. Но эманациям зла было слишком вольготно, из-за лежащего на земле Дивьего проклятия.
В следующий миг перед всеми предстал не демон, в которого рассчитывала переродиться Мийке, а сирин. Сирин. Большая черная птица с лицом Мийке, печальная, равнодушная, безучастная ко всему происходящему.
Сирин расправил свои черные крылья и взлетел. Сверху раздалось его пение. Пение, которое приносит людям забвение и потерю памяти. Но этот сирин вышел особенным — Природная Магиня не могла объяснить, как это получилось, и мне тоже было не все понятно, но — то ли безумие и озлобившееся сердце Мийке сыграло дурную шутку, то ли нестабильный магический фон Менферы, но песни этого сирина оказались не просто приносящими забвение. Они заставляли людей терять разум — пусть и ненадолго. Песни сирина, певшего с тех пор каждую ночь, были наполнены ужасом и болью. В них было полно самых страшных тварей обеих Сторон, самых изощренных пыток и казней. Невольному слушателю казалось, что все, что поется в песнях сирина, происходит с ним наяву.
Я поняла, откуда взялись рассказы об отрезанных частях тела, которые оказывались на месте, стоило только путникам в забытьи покинуть графство. Увы, границы Менферы держали только ее обитателей — тех, кто родился на этой земле. Те, кто успели — вскоре разъехались, и их нельзя за это винить.
Однако еще одним ужасным открытием стало для Агриппины то, что наутро, когда к людям возвращался разум и память… Они возвращались не полностью. Частица души после однажды услышанной песни сирина утекала в Навь. Мало-помалу, подданные графства Менферы превращались в навий, духов смерти, и с каждым днем их становилось все больше и больше.
— Сейчас нави наводнили практически всю территорию графства, а оно огромно, — печально завершила свой рассказ старушка, — К счастью, они опасны только ночью. А сюда их не пускает, видимо, присутствие Природной магини.
— А то, что мы видели в комнате графа… — начала я.
— Граф оказался единственным, на кого не действует пение сирина. На его глазах теряли память и сходили с ума от ужаса один за одним все его люди. Селяне и верные вассалы рекой стекались к замку, под защиту к своему хозяину, вместе с детьми и стариками, которые, в силу природной слабости становились безумными и умирали раньше всех. Матери смотрели на то, как от ужаса умирают грудные дети, которые потом, ночью, превращались в маленьких навий и выпивали жизнь своих родителей. Графиньюшка наша держалась очень долго, наравне с мужчинами. Долго мучилась перед смертью.
— Когда она умерла? — спросил маг.
— Уж год, как, — сообщила Агриппина, — Но Навь почему-то не принимает ее. Каждую ночь она становится призраком, готовым уйти в Навь, но что-то мешает. Сдерживает. Наверно, та самая малая доля крови светлой волшебницы.
— Если год, как умерла, то… — начала я, думая, как бы поделикатнее спросить о трансформации тела Тэи, но бабуся Агриппина поняла и опередила меня.
— Удивительно, но с телом ее ничего не происходит. Как будто жива. Трупное окоченение было — и прошло. Лежит в опочивальне графа и кажется еще краше, чем была в жизни. А ночью становится призраком. Но призраком, который спит. Потому как грудь ее вздымается и иногда она говорит во сне. А днем даже не дышит.
— Что говорит? — спросил оборотень.
— Просит воды, говорит, что жарко, душно. Зовет мужа. Он итак ни днем, ни ночью не отходит от нее. А она говорит каждую ночь, не открывая глаз, что умирать — очень страшно. И тогда граф плачет.
Старая женщина не выдержала под конец, и тоже заплакала.
Однако маг не был настроен к сантиментам.
— Что же, вы, сударыня, даже не попытались Слово обойти? — спросил он, — Ну сами не можете, но ведь могли журавлика с просьбой о помощи послать…
Одним словом — мужчина. Но с другой стороны — он прав. Мне духу не хватило бы упрекнуть рыдающую старушку, но в словах мага было рациональное зерно.
А бабуся, на удивление, совершенно не обиделась на откровенный упрек, прозвучавший в голосе оборотня.
— Как же не пыталась, — вздохнула она, — Чего я только не делала. А все одно — магичить не могу, и границы графства меня не выпускают. Не знаю уж, отчего так. Когда журку складываю — только взлетает и тут же прахом рассыпается. А императорские маги с проверкой приезжают — слова не могу сказать. Как будто немею.
— Как же получается, что нам рассказать смогли? — удивилась я, и поймала на себе пристальный, хмурый взгляд коловертыша.
— Про то только предположить могу, — протянула старушка, — Знаешь, внучка, у Стефаниды передо мной один кровный долг есть.
Я не успела до конца осмыслить услышанное, как следующие слова Природной магини сразили меня наповал:
— И я не против, чтобы заместо нее ты мне должок отдала!
Светлые боги! За что? Кровный долг Йагини — это не то, от чего можно отказаться! Видимо, то, что я сама, добровольно, без вызова бабуси Агриппины ступила на проклятую землю, позволило ей заговорить со мной. Даже со всеми нами — вот что удивительно! Но что же теперь делать? Вон у них здесь, как оказывается все запущено!
Дивная Макошь! Если все это возможно на светлой половине — что же ожидает нас на Темной?!!
— А что вам делать, я расскажу, — сказала Природная магиня.
Сказ иной, четырнадцатый ВСТРЕЧА С СИРИНОМ
Вот бывает же так — планируешь что-то, планируешь… Искренне веришь в реальность, в исполнимость своих планов, в принятие каких-то решений. Делишься своими мыслями с окружающими, которые тебя поддерживают, ну, или мешают, и тоже что-то планируют вместе с тобой.
А боги в это время смотрят на нас и смеются. Хотя вопрос этот тоже спорный. Мне всегда как-то не верилось особо, что светлые боги следят за судьбой такой крошечной букашки — конечно, в их понимании, как я. Они живут своей, непонятной нам, божественной жизнью, играют в свои игры. Замечают ли они нас? Наверно. Наверно замечают какие-то радикальные изменения, которые происходят с тем или иным народом, а то и с целым человечеством. Но интересоваться судьбой какой-то человеческой девчонки? Если она, конечно не императрица… А впрочем разве что и императрица — все равно о моих мыслях никто, кроме богов, не узнает — и что? Для них это меньше даже, чем песчинка в Океане Жизни, меньше чем самая маленькая пылинка!
Это как предание о Дане, любимой и почитаемой издревле домом Йагинь богине воды. Дана олицетворяет собой всю воду, что есть в мире — все моря, озера, реки, наш единственный, но необъятный океан, ручейки, водопады, болота… Что еще? Облака над головой, лед на полюсах, вечную мерзлоту… А еще — частицу каждого живого существа, будь то нелюдь или человек. Потому что вода есть во всех нас. Даже в камнях. Глядя на них магическим зрением, я вижу ауру камней, а значит, они живые, просто живут в более медленном ритме, нежели мы, а значит, немного, совсем немного воды есть и в них… И вот для Даны — мы все — капли в реке. Отдельны ли мы друг от друга? Отделены ли мы от самой богини? Может, мы все являемся самой богиней? Конечно, нет! Мы не отдельны и отдельны одновременно, мы не части и не целое… По крайней мере, мне так кажется. И что же? Как Дане уследить за каждой каплей в своей реке самой Жизни? Капли меняются местами, перетекают одна в другую, высыхают, летят по небо, гонимые ветром в виде пара, и в виде дождя опять приходят на Матушку-Землю. Иногда замерзают и тогда существуют в виде льда. Как наверно, однажды замерзли сердца этих самых графьев Менферских. А как иначе объяснить их поведение? Не проклятьем же Дивьего Народа, в самом деле? Дивьи Люди, к слову сказать, так просто никого не проклянут. Да и проклятье их — дело спорное весьма. Бабули говорили, что безгранична доброта их, просто выглядит иной раз нам непонятно. Как и им непонятны наши распри, алчность да другие мирские страсти. Кстати, у мамули моей в детстве подружка была из их народа. Бабули рассказывали, умилялась малюсенькой, меньше ее самой, девочке невероятной красоты, мамуля моя, точно куколке. Надо было внимательнее мамулю слушать — может, что умное сейчас бы вспомнила. Вроде бы Дивьим людям подвластна особая магия — нечто среднее между управлением стихиями, природой и возможностями… Как же… Как же магия-то их называлась? Не вспомню сейчас. Ну ладно. Не суть важно. Вот только думаю, не проклятье это на графстве Менфера лежит. То есть с нашей точки зрения — оно, конечно, проклятье. А с позиции Дивьего народа — они как будто сердце того самого, старого графа — дедушки нынешнего хозяина наружу достали, и по всей земле его разнесли. Чтобы виднее было, нагляднее, и проще в себе же разобраться. Потому что если хозяин с головой и сердцем в ладу, то и земля его благоденствует. И с отцом графа, и с ним самим та же история. Серьезное испытание послали ему боги — и похоже, что любовь действительно исцелила его душу. Непонятно только, до конца или нет? Он в горе сейчас, как понять. Смотреть, как сходит с ума, страдает любимая, как умирают твои люди, за которых несешь ответственность… Но ведь и светлую богиню Девану можно понять! Не достоин род такой, чтобы продолжаться. Не достоин. Ей, богине, видней. Да и к слову, нрав у этой богини — не дай бог. А тут смертный оскорбление ей нанес. Однако и шанс графству дарован. Может, еще и возродиться эта земля. Если удастся, конечно, сделать, что бабуля Агриппина сказала.
Вот планировали мы с магом троллей нагнать… Теперь и не ясно, нагоним ли… И вот если бы не была я сейчас связана кровным долгом Йагини, помогла бы графу? Ведь это не сударь Хориус, человек во всех отношениях положительный, даром что родственник этому графу, сводный брат, то есть. Ведь во многом сам виноват в том, что произошло и с ним, и с землей его. Помогла бы?
Вспоминаю круглые голубые глазенки, доверчиво прижимающиеся ко мне с двух боков детские фигурки, мокрые, липкие от сладостей ладошки, доверчиво втиснутые в мои руки… Вот она, моя жизнь, мое сердце… Моя личная, маленькая жизнь…
А с другой стороны не по возрасту поседевший граф де Менферский, его сгорбленная фигура, и слезы, капающие сквозь призрак любимой жены, которая говорит, сквозь сон, что умирать — это больно. Очень больно. И бабуся Агриппина, усталая, поникшая, живущая в эпицентре навиев, каждую ночь слушающая песни печального сирина. Сирин… Некогда живая, смеющаяся девчонка, доверившаяся сильному, умному, красивому мужчине… Кто они мне? Никто. Но это тоже Жизнь. Это как будто большая жизнь, общественная, в которой течет моя, маленькая.
А может ли моя маленькая жизнь существовать без большой? Может ли мое сердце биться, если умрет нечто большее, чем оно само? Не для меня большее, для кого-то… Вряд ли. Это как капли в Дане, в Матери Воды. Какая капля для нее дороже? Какая роднее?
Я — не всесильная богиня. Я всего лишь потомственная Йагиня. Я — тьфу, по сравнению с величием, мудростью, безусловной любовью богини. И что? И я все равно не могу выбрать маленькую жизнь в ущерб большой. Не могу. И если бы не была связана кровным долгом, не смогла бы.
Интересно, помнила ли бабуля о своем долге перед Агриппиной, когда журавлика той посылала? А когда заранее знала, что мы увидимся? Думала ли о том, что та на меня кровный долг самой бабули перенесет?
Да! Уверена, что и помнила, и думала! А значит, не просто так все это, значит, сама бабуля благословила меня, сама доверила мне выплатить кровный долг Йагини. Оказала внучке своей честь. А значит, надо выплачивать. Вот гляди ж ты — вроде и не планировала этого, не думала, не гадала, а все ж таки попала в жернова светлых богов, у которых, похоже, на меня совсем другие планы! Хоть бы планы эти совпали с возвращением детей домой! О большем я и не прошу!