— Что — она? — осторожно спросил папа.
— Написала вам обо мне.
— А разве ты ей что-нибудь рассказывала?
— Нет… Это Пётр Алексеевич?
— Да, и он. Видать, хороший человек. — Папа повесил плащ на вешалку. — У него тоже дочь. Он подумал: а если бы моя так заблудилась? Смотрю на эту несчастную девочку — и сердце болит.
— Он так и написал — несчастную?
— Кажется. Да ты не огорчайся. Может, и не так. Я уже не помню. Не сердись, глупенькая. Из лагеря тоже написали, сразу два письма: Олег Владимирович и директор. Но, если бы не Пётр Алексеевич, я бы не знал, где тебя искать… И хорошо, что все они писали не домой, а в больницу — мама бы с ума сошла. Она и так всё плакала, всё гнала меня: поезжай в лагерь, забери Зиночку. Вот — взял отпуск… Ох!
Он схватился за живот и сел на кровать.
— Что с тобой?
— Всё то же. Язва разыгралась.
— А ещё пишешь статьи о желудочных болезнях!
— Ты ведь знаешь нашу маму. Если бы она увидела, что я болен, она бы сама тут же слегла от волнения. Приходится притворяться здоровым и в доказательство есть селёдку! Ох!
— Папка!
— Ничего, уже отпустило.
— А я бы хотела селёдки…
— Ты голодна?
— Нет, но мне бы хотелось селёдки…
— Пойдём в ресторан!
— Нет, лучше посидим здесь…
— Ты, кажется, забываешь одну вещь: я твой отец. И я тебе приказываю: пойдём в ресторан.
— Ты мой отец. Но лучше посидим здесь.
— Что у тебя вышло в лагере?
— Я им хотела доказать, что нужно уничтожить собственность. А они меня выгнали.
— Разве ты не сама убежала?
— Нет, они меня выгнали.
Она рассказала про близнецов и общее варенье. Чем больше проходило времени, тем крупнее казался именно этот случай, когда она была без оговорок настоящей. И казалось, что так она поступала не один раз, а всю жизнь.
— И это всё? — недоверчиво протянул папа.
— Да.
— А Нюра где?
— Там. Ты тоже считаешь, что я несчастная?
— Почему ты сразу не вернулась домой?
Она вспомнила о его письме и о своей ненависти к нему в момент, когда узнала содержание этого письма. Но с удивлением заметила, что ненависть стала как-то глуше.
— Из-за тебя. Они же из-за твоего письма хотели принять меня отдыхающей, понял?
— Не вижу в этом ничего унизительного. Ты же ещё маленькая — как же я мог написать, чтобы тебя всерьёз взяли на работу?
— И взяли бы! У них вожатых не хватает. Ещё неизвестно, как они там без меня справляются.
— Н-ну, не волнуйся, отлично справляются и без вас. Пойдём, угощу тебя селёдкой.
Он обнял её. Давно её никто не обнимал. И так хотелось есть! «Жаль его всё же. Такой больной!.. Ладно уж, сделаю ему удовольствие».
Папа обрадовался, надел плащ, прикрыл одной полой Зину, они спустились во двор и прошли в ресторан. Прямо из гостиницы туда ходу не было.
Зина ела, папа смотрел на неё. Рядом за столиком бородатые мужчины пили пиво. И за другими столиками было полно народу, в основном шофёров: перед окнами стояло много машин. Говорили на разные лады по-русски — акали, окали; по-украински; на всяких алтайских диалектах; по-казахски; по-немецки. Зина старалась есть не очень быстро, но у неё кружилась голова, и она плохо соображала.
— Так Нюра, значит, там? Знаешь, надо бы всё же узнать, что с ней, — сказал папа, испытующе глядя на Зину. — Ведь это я предложил Маше привезти её к нам погостить. Неловко.
— Я туда не пойду! — вскрикнула она.
— Ешь, ешь, я сам пойду.
— Нет, и ты не ходи!
Зине и самой хотелось знать, что делает Нюрка, соскучилась она по Нюрке. Но ведь Нюрка же станет над ней смеяться!
— Хорошо, иди… но… папочка, я очень тебя прошу — скажи ей, что нашёл меня не здесь, а на Кучукстрое. Ладно?
Она опрокинула рукавом солонку и стала сметать соль со стола себе на ладонь.
Зачем она это попросила? Разве не всё равно, что папа скажет Нюрке? Да ведь и на Кучукстрое Зина могла бы точно так же сидеть без работы, в чем же разница?
— Почему именно там?
— Я… я написала в записке, что еду туда.
— Где ты выучилась врать?!
Папа откинулся на спинку стула, обхватил руками колено и молчал. Сперва из-за шума Зина не заметила, как долго он молчал, и она всё ещё старалась не слишком быстро есть. «Не хочу, чтобы меня жалели! Даже он! Это я-то маленькая! «Без вас отлично справляются»… «Без вас»… Почему не «без тебя», а «без вас»?»
Она быстро допила чай, вскинула на папу глаза. Он кашлянул и поморщился.
— Погоди… Где Нюрка, папа? Они о ней тебе написали, да? Она в лагере?
— Ты же знаешь.
— Не знаю! — испуганно крикнула Зина, загораживаясь от него, будто он собирался её бить.
На них стали оглядываться.
— Выйдем отсюда… Так вот. Да, директор мне написал. Она ушла сразу за тобой. Искать тебя. И как раз — на Кучукстрой. Довольна?
И вот она узнала то, что должна была узнать, ещё когда стояла в сумраке палатки и смотрела, как Нюрка спит. Или в тот же день утром, когда оркестр играл «Берёзоньку», а она не выглянула в окно. Или хотя бы вчера, когда видела волосы Лидии Сергеевны и профиль Виктора, но пошла не к ним, а от них. Или ещё раньше, давно, когда они с Нюркой плакали под пыльными кустами и поняли, что они вместе навсегда.
Больше у Зины не было против Нюрки никакой досады, никакого зла, хотя и против себя у неё не было зла. Только всё больше хотелось видеть Нюрку, идти с ней босиком по дороге, слушать, как она играет на гитаре… «Теперь я бы слушала по-другому. Я бы ей сказала, какая это музыка. Это ее музыка. Ей никто ещё про это не говорил, а я бы сказала. Пусть обрадуется. Как я могла думать, что Нюрка забыла меня? Если Нюрка не попала под поезд, если с ней ничего не случилось — а с ней не должно ничего случиться! — то теперь я найду её и больше никуда не отпущу. Пускай она останется жить у нас. И всё будет новое, по правилам, без вранья».
— Не плачь, — сказал папа.
— Откуда ты взял, что я плачу? Но мы поедем за ней?
— А мама?
— Подождёт немножко. Не пробуй меня отговаривать — я решила. Если ты не поедешь, я убегу от тебя и поеду сама. Но лучше вместе. Ты же виноват перед тётей Машей.
— Ой! — сказал папа и слегка согнулся.
— Вот видишь — поедем. Сможешь пока соблюдать диету, не придётся есть селёдку.
— Зина!
— Поедем, поедем, поедем, поедем. Я тебя не слушаю. Я заткнула уши. Поедем! Поедем!
Папа смотрел на неё немного растерянно: собственно, он сам хотел предложить ей ехать в Кучук, а получается, что она его вынудила. До чего похожа на мать! Он пошевелил губами, но Зина внезапно сама перебила себя:
— А вдруг Нюрки уже там нет, вдруг она уехала?
— Да нет, она там, — сказал папа, довольный этим наводящим вопросом. — Я знаю точно! Когда я проезжал Пятый…
Когда папа проезжал Пятый, его одна девочка попросила подвезти её до Алтайки. Некая Эля. Оказалось, Нюркина подружка. Нюрка ей оттуда писала, что работает, но временно. Работа уже подходит к концу, а мама — то есть тётя Маша — пробудет на курсах животноводов до самого сентября. Нюрка просила поэтому узнать у директора Алтайской средней школы, не примут ли её до сентября в школьную бригаду. И Эля как раз для того и шла из бригады в Алтайку, чтобы, как она выразилась, «отбить» Нюрке телеграмму: директор разрешил. Конечно, папа сказал Эле, что теперь никаких телеграмм «отбивать» не надо — он забирает племянницу до начала учебного года к себе.
Зина выслушала всё это, и на душе у неё стало совсем легко. Ясно. Нюрка поехала искать её. Она, точно, в Кучуке. Теперь Зина найдёт Нюрку. Вот и повезло наконец после стольких неудач! Да ещё как блестяще повезло!
— Спасибо! — воскликнула она. — Папочка, ты молодец! Я тебя очень люблю! Только я должна Петру Алексеевичу деньги. Ты беги в правление колхоза имени Чкалова, отдай ему, ладно? А я подожду здесь. Только не задерживайся: грузотакси на Бийск уходит ровно в одиннадцать.
Глава седьмая. В ней на миг сходятся все пути, но, в сущности, всё кончается
Вторые сутки лил дождь. Сначала ветром нагнало тучи, и земля чуть не задохнулась в пыли, потом дождь вырвался из туч, заскакал хмельной, стараясь унести в мутных потоках недавно посаженные прутики-деревья, но они, хотя и были похожи на сады, какие втыкают в песок дошколята, имели корни, и дождь не мог их размыть; деревца дрожали, но стояли прямо. И, словно поняв, что от такого озорства нет проку, дождь закрепился, въелся в землю, размесил её в тесто и продолжал своё дело уже спокойно и основательно.
Для строителей это было плохо, для уборочной очень плохо и для изыскателей тоже плохо. Им оставалось работы чуть-чуть, а тут этот дождь. Пришлось пережидать непогоду в итээровском общежитии, затопить плиту, сушить над нею одежду.
Чаще всех пришлось сушиться Нюрке. До конца работы оставалось два-три дня, а Зины не было. Нюрка бегала по всему строительству, хотя все её уже знали и пришли бы сказать, если бы что-нибудь изменилось… Да и не такой он большой, этот знаменитый Кучук, чтобы Зина могла в нём затеряться.
Но она бегала под дождём, вновь всех расспрашивала и уговаривала себя, что Зина, может быть, всё-таки здесь — ведь она же сама написала в записке, что едет сюда!.. А было уже тоскливо. Тут даже Чумак ничем не поможет. Он уедет в Барнаул и снова помчится куда-нибудь «пробивать трассу», а она останется одна… Как хорошо девочкам в бригаде, даже с мальчишками они ссорятся весело. Там не бывает, наверное, тошно. И все вместе придумали бы, наверное, как найти Зину. Все вместе придумают!
Ещё четыре дня назад Нюрка написала Эле, чтобы та попросила директора принять её в бригаду. И, бродя по строительству в поисках Зины, она всякий раз заглядывала на почту: нет ли телеграммы из бригады. На почте она была тоже своя, как и везде, и там она оставила Зине записку; эта записка стояла вместе с конвертами и почтовыми открытками под стеклом, и всякий мог прочесть её.
Опять неудача… Ни Зины, ни телеграммы.
Нюрка вошла в общежитие. Чумак и Жора лежали валетом на узкой кровати, Чумак — у стенки, Жора — лицом к нему, с краю; одна рука его свесилась до полу. Нюрка переоделась в жёлтый сарафанчик, ещё не совсем сухой, горячий. Было трудно молчать, а говорить было не с кем, и она принялась ходить босиком по комнате, ступая через половицу и монотонно напевая первые попавшиеся слова: «Уеду-уеду-уеду в бригаду, в бригаду уеду…» Ей уже слышался стук колёс, и тут же почудилось, что она уже в бригаде, где смеются девчонки, где Володька скачет на коне и что-то командует, и Зина оказалась рядом, и Виктор с Лидией Сергеевной, и октябрята, и Чумак с нивелиром, и мама из сна, молодая и красивая.
Чумак сел, прислонившись к стене. Он уже не спал и всё слышал. Но, конечно, не знал, что и его Нюрка поселила в своей бригаде: ведь она этого вслух не пела. Ему было грустно, хотя он и посмеивался над собой: «Что, брат? Сам всегда всех бросал — и ничего, а когда тебя бросают — это иначе, да? Вот эта девчонка — что она тебе? — а на душе уже кошки скребут?»
— Что ж не уходишь? Иди, — сказал он, впрочем, довольно спокойно.
Нюрка села на табурет возле Жориной спины, разглаживая сарафан на коленках:
— А вы на меня не обижайтесь…
— С чего ты взяла? Нисколько даже.
— Я, честное слово, никуда не уеду, пока мы не кончим. А потом, ведь вы сами уедете. А мне надо искать Зину.
— Поди, давно дома на диване твоя Зина.
— Не смейте так говорить! — возмутилась Нюрка.
— Ну, не буду. Не буду.
Жора храпел с присвистом, и за окном шуршал дождь.
— Стар я стал, что ли? Знаешь, мне уже хочется куда-то возвращаться. Понятно тебе? Да где тебе это понять, рано. Тебе ещё хочется идти вперёд и без оглядки.
— Нет, я понимаю, — сказала Нюрка. — У меня есть мама.
— А у меня есть жена. И сынишка. В Москве. Но они обязательно ко мне приедут… Хочешь, приезжай тоже. Будем жить вчетвером, и я буду вам привозить подарки. А ты поступишь в музыкальный техникум и, когда я буду возвращаться, будешь мне играть и петь, как тогда, на пустыре. Вот только пианино у меня нет. У меня, брат, много чего нет…
— У меня есть гитара, — сказала Нюрка.
— Ну вот видишь!
— Но, наверное, я в городе не смогу играть.
— Почему это? — сказал Чумак неуверенно и подумал, что, может быть, она права, и всё это звучит только в степи, где нет стен, где пахнет конским навозом, где дым костра, уборочная, строители, нивелир, полынь и звёзды…
— Не обижайтесь на меня! — повторила Нюрка жалобно. — Я буду вам писать письма…
— Что с тобой поделаешь — пиши.
— Послушайте, это вы сочинили стихи?
— Какие?
— Ну те, про спелые звёзды.
— Нет. Это Багрицкий. Жил такой поэт.
— А вы разве не умеете?
— Умел когда-то, но не такие.
— А какие?
— Такие, например:
Я, товарищи, разбойник в мировом значении.
Я, конечно, против бойни, я — за приключения!
— Да, не такие… Но всё-таки хорошие стихи.
— Не подлизывайся. Вижу насквозь — тебе не нравится. И работа наша тебе больше не нравится.
— Нравится, нравится! Только жаль, что её не видно. Вот начнёт работать комбинат — его видно, а наш кабель под землёй.
— Ну и что ж, что под землёй. Зато от него будет свет. А разве плохо проектировать дороги? Вот возьму да и спроектирую дорожку на вашу ферму, а ты по ней приедешь ко мне в гости.
— С мамой?
— С мамой.
— И с Зиной?
— Можно и с Зиной.
Чумак усмехался и думал: «Как хорошо — два человека. Не отец с дочерью, не брат с сестрёнкой, не муж с женой, не два старых друга; просто два человека. Иногда — большой и маленький…»
Жора проснулся, поглядел в окно: «Дождь? Дождь». И снова упал лицом в подушку.
Они сошли с поезда, и Зина шла впереди, а папа сзади. Они сели в тряский автобус и скоро снова вышли — Зина впереди, а папа сзади. Он совсем замучился, и у него было серое лицо, но Зина не оглядывалась и не видела, какое у него было лицо.
У автобусной стоянки толпился народ. Мокрые плащи, мокрые телогрейки, капли дождя на волосах и ресницах, калоши, мокрые кошёлки, мокрые мешки.
Пока ещё не все приезжие вышли из автобуса, Зина ринулась к мокрым людям — спросить о Нюрке. Папа протестующе поднял руку, но тут же безнадёжно её опустил: всё равно не увидит. И, если бы он попытался сказать ей, что так никого не ищут, она не стала бы слушать. К тому же ему очень тяжело было говорить, он плохо чувствовал себя.
А Зина была уверена, что сегодня день, когда всё, о чём подумаешь, встретится на пути. Может быть, потому, что думаешь не о многом. Прозябание кончилось, неизвестность кончилась, голод кончился, детская игра в костёр кончилась — осталось самое простое: встретить Нюрку и увезти со с собой.
Она не оглядывалась по сторонам, не видела ни новых домов, ни кранов, ни фундаментов на пустыре, ни зелёных ростков на улицах; теперь её и вовсе не интересовало, какой он, Кучук. Наверное, такой же, как и все другие места, которые она проезжала, не разглядывая. Такой, как и Алтайка. И один и тот же дождь над ними.
— Вы не видели тут Нюрку? Мою сестру Нюрку? — спрашивала она.
В ответ люди качали головами в мокрых капюшонах, косынках, фуражках. Но тут из-за спин показалось молодое лицо парня с отвисшей нижней губой.
— Какая Нюрка? Такая белобрысая, белоглазая?
— Это ещё неизвестно, кто белоглазый, а она красивая, — огрызнулась Зина, нисколько не удивляясь.
— Как не знать, — продолжал он. — Она с нами на изысканиях. Всё сестру ищет. Это ты — сестра? А не похоже. Ты чернявая. — Жора засмеялся, радуясь своему остроумию.