— Сам виноват, — шептал Федя. — Дурак я и больше никто.
Как ни был взволнован Андрейка, он не мог не подивиться товарищу. Всегда самоуверенный, Боярченко вдруг ругает себя. Это очень не понравилось Андрейке, и он сказал:
— Нечего Лазаря петь… Вместе пришли — вместе и выбираться будем.
— Запоешь… выход-то затерялся…
— Найдем… не дрейфь только…
В ту минуту, когда Андрейка сказал «не дрейфь», в боковой галерее снова послышался всхлип. Федя вздрогнул и невольно прижался к товарищу.
— Слышишь?..
Андрейка тотчас погасил фонарь. И тогда в кромешной тьме кто-то тяжело застонал, словно от непереносимой боли.
Бежать! Куда-нибудь, но только бежать. И Боярченко быстро вскочил, схватил Седых за руку:
— Бежим! Скорее!..
— Куда? — тихо и, как показалось Феде, насмешливо спросил Андрейка.
А из тьмы, из боковой галереи, всё явственнее слышалось, как кто-то ползет и стонет. Шуршала земля, постукивали камни. Всё ближе и ближе…
— Кто здесь? — тихо, но внятно спросил Андрейка.
Стон вдруг прекратился, всё затихло. Это продолжалось одну, может быть, две минуты. Потом из темноты возник захлебывающийся от радости или от слез голос:
— Я!..
Это был голос Васи Козика.
«Оставить или взять с собой?»
Рассказ Васи Козика был путаным, и понять его оказалось нелегко. Выходило так: Козика послали за хворостом для костра, а он попал в пещеру. Не хотел, а попал. Товарищей больше всего, конечно, интересовало, каким образом он оказался в пещере.
— Что дальше? — торопил его Седых. Время от времени он освещал бледное, замазанное глиной лицо Козика.
— Я думал всё будет хорошо… И, честное слово, хотел вернуться обратно.
— А попал в пещеру, — едко заметил Федя. Вася в ответ только вздохнул.
— Говори, — напомнил Седых.
— А можно, я не буду говорить?
— Нет, всё выкладывай.
— Посмотрел я, вас нет, а яма открыта. Я и влез…
Чтобы не смотреть на Андрейку, Вася низко опустил голову.
— Ну, влез… А дальше что?
— Я больше не буду. Чтоб я умер, не буду.
— Очень нужно, — хмыкнул Федя. — Подумаешь, жертва.
В эту минуту Боярченко так глубоко презирал Козика, что не мог даже смотреть на него. Козик для него был противным трусишкой, из-за его трусости, глупого любопытства они оказались запертыми, как в мышеловке. Феде всё не нравилось в Козике: и длинный нос с блестящей каплей под ним, и широко поставленные испуганные глаза, и острый худой подбородок, и выпирающий на шее кадычок.
Андрейке тоже хотелось взять Козика за воротник и встряхнуть: пусть не тянет, пусть живее рассказывает. Но Козик может вообще ничего не сказать, и Андрейка сдерживался.
— Что было дальше? — спросил он строго.
— Плита… завалилась. — Вася Козик, не поднимая головы, виновато вздохнул. Стало заметно, как на шее у него и около ушей заблестел пот. — Рукой толкнул… Теперь… бейте.
Пораженные товарищи молчали. Не понимая, почему его не трогают, Козик повторил:
— Бейте!
— Иди ты к черту, — не на шутку рассердился Андрейка и отвернулся. Что теперь делать? Он снова обратился к Козику:
— Ты долго шел?
— Н-не знаю. — Вася втянул голову в плечи и затих. Запинаясь, добавил: — Я вас звал, а вы не отвечали. Чтоб я умер, звал.
— Значит, ты не помнишь, где вход? — спросил Андрейка хрипло.
— Я заблудился.
— Вытрись, — приказал Андрейка, — и не хнычь.
И совершенно неожиданно добавил: — Мы все заблудились.
Заблудились! Потеряли ориентировку в этом мрачном подземелье. Что могло быть хуже? Главное — никто, ни один человек на земле не знает, где они находятся.
— А может быть, нас найдут, — вдруг тихо сказал Козик.
— Найдут… Жди. В Сахновщине три года ищи — и всё напрасно. — Боярченко даже не взглянул на Козика.
— Я сказал Седлецкому, что к озеру пойду.
— Сказал? — переспросил Седых и махнул рукой. — Что из этого? Не найти ему.
Луч фонаря осветил дрожащий подбородок Васи Козика… Положение, действительно, было трудным, но товарищи крепились. Федя хмуро смотрел под ноги. Андрейка время от времени освещал фонариком темные выпуклости стен.
— Ты вот что, не прислоняйся, — сказал вдруг Седых Козику. — Мокро тут.
Федя и Андрейка сидели на корточках рядом, Козик — в двух шагах от них. Во тьме слабо мерцал огонек фонарика. Под тяжелыми сводами раздался гул. Где-то недалеко обрушилась земля. Мальчики насторожились, прислушиваясь. Гул постепенно стих.
— Что же мы будем сидеть, — после томительной паузы сказал Андрейка. — Нужно что-то делать… Давайте начнем поиски… Сначала пойдем по правой галерее. Будем делать метки… Пошли.
Андрейка сразу же встал, поднялся и Федя, только Вася Козик не тронулся с места.
— Почему сидишь?
— У меня нога… подвернулась.
— И ты молчал?
Тот безнадежно кивнул головой. Новое дело. Вот, оказывается, почему он полз: идти не мог… Но что с ним теперь делать?
— Оставим его здесь, потом вернемся, — сказал Федя Боярченко. — Мешать нам будет.
— Оставим? — переспросил Седых.
— А что ж… Вход завалил, всё дело, лопух такой, испортил. Пусть теперь посидит, подумает. — Боярченко говорил зло, не глядя на Козика, не видя, как тот молча, испуганно таращит на него глаза, не смея ни просить, ни возражать.
Андрейка молчал. Потом повернулся к Козику.
— Так… А ты себя как чувствуешь? Сумеешь идти?
— Попробую. — Держась обеими руками за стену, Вася, почти не дыша, встал на правую ногу. Он похож был на журавля, стоявшего на одной ноге — с маленькой головкой и вытянутой вперед шеей.
Андрейка подошел к нему ближе и подставил плечо.
— Обопрись… Можешь теперь идти?
— Могу. — Козик шагнул один раз, потом еще.
— Поехали. — Седых охватил правой рукой плечи Козика. — Федь, свети!
Боярченко насмешливо хмыкнул, однако, не возражая, с фонарем в руках пошел вперед.
Они медленно двинулись вперед по неширокой, полузасыпанной галерее.
«Не знал я тебя»
Прошел час, может быть, больше, а они всё еще по милости Козика находились в западне. За это время они несколько раз, как им казалось, были у цели. Но, к сожалению, это только казалось. На самом деле выход исчез, его словно и не существовало. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние уступало место надежде.
Боясь забиться слишком далеко, договорились исследовать по очереди каждую галерею. Для этого они проходили метров сто в одном направлении, потом возвращались и переходили в другую галерею.
Двигались медленно, осторожно.
Федя шел впереди. Он держал фонарик высоко над головой, чтобы свет падал на потолок и стены. Федя сразу узнал бы плиту из белого известняка, прикрывшую ход.
Андрейка и Вася шли следом. И вот в одном месте — галерея здесь уходила круто влево — Федя, случайно взглянув под ноги, глухо вскрикнул и попятился назад. Прямо под ним зияла глубокая с неровными краями расщелина. Сделай Федя еще один шаг — и он попал бы в темный провал подземного колодца. Не на шутку испуганный, он не мог вымолвить ни слова. Андрейка взял фонарь у Феди и осветил расщелину.
Мальчикам она показалась бездонной. Почти не дыша, подталкивая друг друга, они повернули обратно.
Вася Козик от всего пережитого, от ноющей, ни на минуту не утихающей боли в левой ноге так устал, что еле двигался. Надев на плечо ранец, Андрейка почти тащил Козика на себе.
Федя Боярченко шагал впереди. Тень от его приподнятых угловатых плечей, от большой взлохмаченной головы ползла вслед за ним по неровным мрачным стенам галереи, по низко свисавшим неправильной формы глыбам беловатой глины.
Где-то на поверхности земли была настоящая жизнь, там был чистый лесной воздух, над верхушками деревьев синело звездное небо, а здесь, в глухом подземельи, царил непроницаемый мрак, и если бы они забыли захватить с собой карманные фонари, мрак этот был бы еще страшнее…
Одну галерею они уже проверили — в ней оказался колодец, и они вернулись. Теперь они двигались по параллельной галерее.
Наученный собственным опытом, Боярченко поминутно останавливался, обшаривал лучом фонаря стены, потолок, пол. В двух шагах от него двигались Козик и Седых. В руке Козика была палка, на которую он опирался. Крепко сжав зубы, чтобы не стонать, он еле тащился. Под ушибленную ногу попал камень. Вася тяжело, прерывисто дышал. Услышав позади шум, Боярченко тоже остановился. Обернувшись, осветил лицо Козика — по его лбу катились крупные капли пота.
— Устал? — спросил Андрейка.
— Нет, — отрицательно мотнул головой Вася. — Просто так… Постою.
— Тоже мне герой, — презрительно процедил Боярченко; он не выносил испуганных зеленовато-желтых глаз Козика. — Из-за тебя всё.
— Перестань, — тихо сказал Андрейка.
— А я не перестану. Не хочу… Если бы не его дурацкое любопытство, мы бы здесь не сидели. А теперь, как в мышеловке.
— Перестань. — Седых опустился на колени и сел.
— Сядь, — сказал он Козику. — Отдохнем.
— Чего ты мне рот закрываешь, — запальчиво крикнул Боярченко. — Вот только выберемся, я ему всё вспомню.
— Сначала выберись, — заметил Андрейка. — А потом поглядим.
— А я не буду ожидать. Я ему здесь накостыляю.
Голос Боярченко потерялся где-то сразу же в боковой галерее.
— Перестань кричать, надоел, — сказал Седых, снимая с плеча ранец. — Лучше бы помог мне.
— Я? — негодующе переспросил Федя. — Чтобы я тащил Козика? Ты смеешься!
— Ладно, не требуется, — сказал Седых. — Вот только перекусим, а потом… пойдем дальше.
С этими словами Андрейка расстегнул ранец, извлек из него один за другим два пакета в газете, потом еще один и все это разложил на развернутой чистой ученической тетради.
— У меня здесь хлеб, колбаса, мясо, — сказал Седых. — А у тебя что? — обратился он к Васе.
— У меня? Соль есть.
— Соль? Очень хорошо.
Козик вытащил из кармана спичечную коробку, в которой была соль.
— Я как раз забыл про соль… А ты будешь? — обратился Седых к Феде Боярченко.
Тот недоуменно пожал плечом и не ответил. Андрейка пристально взглянул в лицо Феде.
— Не знал я тебя. А ты вон… какой.
— Какой? — с вызовом обернулся Боярченко.
— Собственник. Вот ты кто!
— Я? — Боярченко быстро заморгал ресницами. — Ну, и пусть… А помогать всё равно не буду.
— Обойдемся.
Андрейка придвинул к себе свертки и развернул их. На бумаге лежал хлеб, полкольца колбасы, несколько ломтиков сыра и два куска вареного мяса.
— Половину съедим, а половину оставим, — сказал Седых. — Ладно?
Вася сидел, прислонившись к стене. Что ему сказать? У него-то совсем ничего нет. Всё он оставил в отряде, только соль у него и есть — боялся, что рассыплет в ранце, и положил в карман.
— Н-не хочу я, — отрицательно покачал он головой.
— Будет тебе. Бери!
Козик не ел почти с самого утра: к обеду не поспел и не полудничал. Конечно, ему уже хотелось есть, но он считал себя очень виновным и не решался брать Андрейкин хлеб и колбасу… Но тот настаивал.
— Не будешь ты, — не буду и я, — пригрозил Андрейка. — Ослабеем и не сможем идти.
Угроза подействовала: Козик взял ломтик сыра и зачем-то посолил его.
— Не соли… Пить захочешь, — предупредил Седых.
— Я забыл, — застеснялся Козик и уже смелее приступил к еде.
Боярченко по-прежнему сидел под стеной, хмурился, краснел, смотрел в сторону и что-то жевал. Он, конечно, не хотел ссориться с Андрейкой Седых, но, если рассудить по-честному, то почему он должен тащить на себе этого Козика? Его бы надо хорошенько избить и оставить в галерее одного: умел завалить ход, пусть теперь сам выбирается и почувствует, как это приятно.
Седых половину припасов вместе с солью, отданной ему Козиком, тщательно завернул в бумагу и положил в ранец. Потом встал, помог подняться Козику. На этот раз он не просил Боярченко идти впереди, он сам освещал дорогу.
Козик всё так же одной рукой опирался на плечо Седых, а другой на палку. Он твердо думал, что теперь никогда — сколько будет жить — не забудет Андрейку Седых…
— Ты знаешь, Андрейка, что я скажу, — зашептал вдруг Вася.
— Что?
— Помнишь, тебя толкнули с школьного крыльца?
— Помню.
— Это я… толкнул. Понимаешь, нечаянно как-то. Я знаю, ты ушибся, а я побоялся признаться. Плохо я сделал, правда?
— Подумаешь, что вспомнил, — заметил Андрейка и скосил взгляд на Козика: его нос напомнил ему клюв петуха — узкий, заостренный. По лицу Васи катились капли пота.
— Ты вот что… крепче опирайся, — сказал Андрейка.
— Тебе же трудно.
— Ничего, я выдержу.
Галерея постепенно становилась уже, идти рядом, как раньше, было нельзя, и Андрейка теперь продвигался боком. В одном месте, где ход был наполовину засыпан, они пробрались ползком. Но вдруг ход расширился, потолок побежал вверх, а еще через десять метров галерея превратилась в какой-то круглый подземный зал.
Отсюда выхода не было — зал оказался новым тупиком. Боярченко сделал шаг назад, но Андрейка, как видно, уходить не спешил, не двигался с места и Вася, поэтому задержался и Федя Боярченко.
Что было написано на камне
Подземный зал представлял собой расширенную пещеру метров десять в длину и столько же в ширину. Высокие стены создавали нечто вроде шатра, по неровному потолку стекали капли воды, в слабом свете фонаря, водяные струи казались прожилками серебра. Выступ на стене, сразу же у входа, был похож на большую голову какого-то зверя с тупой мордой и могучей шеей.
В углу около самой стены была вырыта неширокая, воронкообразная яма. Присветив фонариками, ребята увидели на дне ямы потемневшую, изъеденную ржавчиной ременную пряжку и черный козырек фуражки. Откуда здесь эти странные предметы?
Ломая голову над новой загадкой, они отошли от ямы и принялись пристально осматривать подземный зал.
И вот в одном месте на стене пещеры заметили белую длинную полосу. При более близком осмотре оказалось, что это обыкновенный камень-известняк, испещренный какими-то письменами. Конечно, мальчикам захотелось узнать, что там написано, но Вася Козик еле стоял на ногах, и пришлось уступить его просьбе: устроить его где-нибудь отдохнуть.
Вася сел посреди зала, вытянул ушибленную ногу и, потирая ее обеими руками, несмотря на боль в ноге, с явным любопытством оглядывался на Андрейку, который с фонариком в руках всматривался в надписи на камне.
Федя стоял рядом с Андрейкой. Он был явно озадачен тем равнодушием, с которым держался и говорил с ним теперь Седых. Он понимал, что ошибся. Может быть, нельзя было так отвечать на предложение Андрейки, но, с другой стороны, почему он должен заботиться о Козике? Только по его вине они оказались в западне. Лишь бы только выбраться отсюда, уж он ему ничего не забудет. Не обрадуется, что увязался за ними, больше никогда не посмеет ходить за кем-нибудь следом. Но Козик — это Козик, с ним разговор короткий. Совсем другое дело — Андрейка Седых, с Андрейкой Федя дружит давно и ссора с ним ни к чему.
— Андрей, — позвал Федя. — Ты сердишься?..
— Откуда взял, — ответил Андрейка, не глядя на Федора. Он весь погрузился в изучение надписи на камне. Подземные воды и обвалы смыли и стерли некоторые буквы.
— Ты сам по себе, мы — тоже.
— Как это — сам по себе? — Федя не понял. — Ты же мне друг… А Козик кто?
— Козик? — Андрейка подумал и сказал, — А мы кто по-твоему?..
— Как это — «мы кто?».
— Не понимаешь? Мы пионеры. Как Павлик Морозов… А будем и комсомольцами. Как Олег Кошевой будем… Теперь скажи, имеем мы право бросить товарища?.. Скажи! — уж совсем зло закончил Андрейка.
Федя опустил голову, переступил с ноги на ногу. Ранец болтался на ремне за плечами, верхняя пуговица у рубашки расстегнулась, галстук съехал набок. Его нос и губы стали будто бы толще. «Что теперь делать, — думал Федя, — как вернуть расположение Андрея? А всё из-за Козика». Он подошел к Васе и, глядя, как тот жалостливо смотрит ему в лицо, словно нечаянно, толкнул его.