С тех пор земледелец прекратил охоту на обезьян, разрешил им есть вволю на своих полях. Через некоторое время жена опять родила двойняшек. Но эти не умерли, продолжали жить. Но он сомневался, люди они или абику, и отправился за советом к колдуну. Тот опять раскинул орехи и сказал:
— Это не абику, а люди. Обезьяны сменили гнев на милость. Отныне они не будут преследовать тебя. Знай только, что твои дети не такие, как у всех. У них есть тайная власть вознаграждать или наказывать. Их повелитель — ориша Ибеджи. Всякий, кто посмеет обидеть или оскорбить их, будет сурово покаран: ориша нашлет на него какую-нибудь хворь или нищету. Зато тех, кто будет добр к близнецам, ожидает удача во всех их делах.
Он еще раз раскинул орехи и добавил:
— Если близнецы будут довольны своей жизнью, их родителям будет ниспослано процветание. Сделай же все, чтобы они были счастливы. Удовлетворяй все их желания. Не забудь только принести жертву Ибеджи и помни, что близнецы посланы в мир обезьянами, поэтому ни они сами, ни их семьи никогда не должны вкушать обезьянье мясо.
Земледелец рассказал обо всем этом своей жене. С тех пор, о чем бы ни попросили близнецы, их просьбы тут же исполнялись. Захотят сладостей, а перед ними уже полный поднос, ешь, сколько душе угодно. Если они говорили матери: «Пойди на рыночную площадь и попроси для нас подаянья», она тут же отправлялась на рынок, если они выражали желание, чтобы она потанцевала с ними, им не было никаких возражений: мать брала их на руки и отплясывала вместе с ними.
С того времени земледелец со всей своей семьей процветал. Все его жены рожали двойняшек.
Вот почему близнецов часто называют «эдун», что означает «обезьяна». Называют их и по-другому — «аданджукале», что означает «с блестящими глазами в доме». Первый из народившихся близнецов считается младшим. Зовут его Таиево — «Явившийся, дабы познать жизнь». Второго же зовут Кехинде — «Тот, что явился последним». Он считается старшим. И вот почему. Говорят, что Кехинде всегда посылает Таиево вперед себя, чтобы тот разузнал, стоит ли ему вообще появляться на свет. Так вражда между человеком и обезьянами привела к тому, что среди йоруба стали рождаться близнецы.
Оранмийян — герой-воитель из Ифе
Бог Одудува испокон веков правил в Ифе. А бог Орунмила — в Бенине. Но ему там опостылело, и он вернулся на небеса. С этого времени все в Бенине пошло шиворот-навыворот. Бенинцы отправили гонцов к Одудуве с просьбой стать их правителем. Но тот отказался. «Если я стану вашим отцом, — сказал он, — мой родной Ифе останется без отца». Но бенинцы посылали все новых и новых гонцов и добились его согласия. Он отправился в Бенин вместе со своим сыном Оранмийяном. Навел порядок и, оставив сына властителем, вернулся в Ифе. Узнав, что скоро умрет — а был он не вечен, — Одудува послал за Оранмийяном, который, возведя своего сына на трон, поспешил к отцу. По последней отцовской воле он стал оба, верховным вождем Ифе.
В те времена существовало множество государств, они вели между собой непрерывные войны. Ифе возвышался над всеми другими городами, что навлекало на него общую зависть. Их правители вознамерились завоевать его. Но так же громко, как слава Ифе, гремела и слава доблестного героя Оранмийяна. Каждый раз, когда завязывалась битва, он предводительствовал воинами, неизменно одерживая победу над всеми врагами. Никто не мог устоять против него в поединке один на один. Его сверкающий на солнце меч вселял ужас в сердца всех, кто жаждал разрушить Ифе. Путь его был усеян мертвыми телами. Несчетное множество великих воителей жило в то время, но Оранмийян был величайшим из величайших. При его жизни никто не мог покорить Ифе.
Но и Оранмийян был не вечен. Узнав, что скоро умрет, он собрал всех жителей Ифе и сказал:
— Уже недалек тот день, когда я покину вас. Будьте и впредь такими же отважными, доблестными воинами, как и были. Не позволяйте врагам умалить славу Ифе — да стоит он так же незыблемо, как и стоял.
— Оранмийян, ты отец Ифе, — ответили люди. — Победи смерть и оставайся с нами.
— Это невозможно, — сказал Оранмийян. — Помните, однако, что Ифе остается под моей защитой. Если на вас обрушится великое несчастье, призовите меня. Я открою старейшинам заклятие, которое воскресит меня на некоторое время. Но произносить его можно только в пору великого несчастья.
Сопровождаемый всеми жителями, он отправился на рыночную площадь и вонзил в землю свой меч.
— Мой меч будет вечно возвышаться здесь, — сказал он людям, — напоминая вам о славе и величии отважных героев.
В тот же миг меч превратился в каменный обелиск, который все называли с тех пор Опа Оранмийян — Меч Оранмийяна.
Оранмийян топнул, земля тут же разверзлась. Когда он спустился вниз, земля сомкнулась — будто и не было никакой трещины. Вот так покинул этот мир Оранмийян.
Когда весть о его смерти разнеслась по всем соседним государствам, оба одного из городов обрадовался:
— Стало быть, Ифе остался без защиты! Самое время поставить его на колени.
И он выслал против Ифе огромное войско. Увидев, что враг окружает город, жители побежали к старейшинам:
— Сейчас же воскрешайте Оранмийяна. Не то будет поздно.
Старейшины произнесли заклятия. И в тот же миг земля расступилась, и в полном боевом вооружении появился Оранмийян. Он повел в бой воинов Ифе. Его ярко сверкающий меч вселял страх в сердца врагов. Вскоре они обратились в бегство. Воины Ифе во главе с Оранмийяном гнались за ними следом, добивая убегающих. Одержав полную победу, они вернулись в город. Оранмийян топнул и спустился в образовавшуюся расселину.
С тех пор никто не осмеливался выступить с оружием в руках против Ифе. Враги знали, что он находится под защитой Оранмийяна, величайшего из величайших.
Однажды в Ифе было большое празднество. Все пели и плясали под барабаны, ели и пили пальмовое вино. Многие захмелели. Даже с наступлением вечера празднество не окончилось. Кто-то из пирующих предложил:
— Надо воскресить Оранмийяна. Пусть и он пляшет и поет с нами.
Все поспешили на рыночную площадь, где возвышался каменный меч героя, и стали его упрашивать осчастливить их празднество своим появлением. Оранмийян не появлялся.
— Надо вызвать его заклятиями, а их знают лишь старейшины, — сказал другой человек.
Привели старейшин и стали их просить, чтобы воскресили Оранмийяна. Те упорно отказывались:
— Нехорошее дело вы затеяли. Оранмийян наказывал, чтобы мы призывали его только при великом несчастье. А тут празднество. Пусть он спокойно почивает под землей.
Но жители Ифе упорно настаивали:
— Делайте, что вам говорят, старики. Мы хотим, чтобы он принял участие в наших плясках и песнях.
В конце концов старейшины сдались, произнесли заклятия. Тотчас же с мечом в руках явился Оранмийян. Лицо его пылало воинственной отвагой. В темноте он принял жителей Ифе за врагов, вторгшихся в город, и принялся разить налево и направо. Страх и смятение объяли весь город. Жители кинулись наутек. Но Оранмийян неотступно преследовал их и все убивал, убивал. Только когда рассвело, по засечкам на щеках понял он, что сражается с людьми своего собственного племени. В горе и скорби он отшвырнул прочь оружие и закричал:
— Меня призвали заклятиями, которые произносятся только в час великого несчастья. И вот я порубил многих жителей своего же города. Отныне я никогда больше не буду сражаться. И никогда не восстану из мертвых.
И тем же путем, что пришел, он ушел под землю.
Каменный обелиск в виде меча до сих пор стоит на том месте, где его поставил великий герой. Он напоминает жителям о славных деяниях Оранмийяна и о той страшной беде, которую они сами навлекли на себя, призвав его в тот час, когда ничто не угрожало их городу.
Лютня Гассира
Четырежды стояла столица Вагаду во всем великолепии и славе. Четырежды исчезала она с лица земли: виной тому были людская гордость, ложь, ненасытность и вражда. Четырежды Вагада меняла имя: звалась поочередно Диеррой, Агадой, Ганной и Силлой. Четырежды оборачивалась она в разные стороны: на север, на запад, на восток и на юг. Окружали ее высокие стены с четырьмя воротами: северными, западными, восточными и южными. А воздвигалась она из камня, дерева, глины и человеческих жизней. Такой она навсегда и утвердилась в памяти народа. Вагаду— великая сила, таящаяся в человеческих сердцах. Иногда видны ее высокие стены, слышен лязг мечей и звон щитов, иногда же она скрывается, становится невидимой, засыпает, утомленная суетным людским тщеславием. Когда-нибудь Вагаду восстанет, с тем чтобы никогда больше не исчезать. Ключом забурлит в ней жизнь. Ни тщеславие, ни ложь, ни ненасытность, ни вражда не смогут тогда нанести ей урон. Незыблемая и нерушимая будет она стоять до окончания времен.
Хо! Диерра, Агада, Ганна, Силла!
Хо! Фаса!
Четырежды исчезала с лица земли столица Вагаду. Четырежды восставала она, еще более прекрасная, чем прежде. Гордость породила замечательные, до сих пор поющиеся песни. Ложь пролила на Вагаду дождь золота и жемчуга. Ненасытность помогла умению писать и читать, в Вагаду это было занятие женщин, это умение переняли бурдама.
Вражда научит пятую Вагаду быть такой же победоносной, как южные дожди, несокрушимой, как скалы Сахары. Тогда в сердце каждого мужчины будет жить Вагаду и будет пребывать Вагаду в лоне каждой женщины.
Виновницей первого исчезновения Вагаду была гордость. В те времена Вагаду смотрела на север и носила имя Диерра. Последнего правителя Диерры звали Нганамба. Некогда его род был могущественным, но постепенно приходил в упадок. Каждый день его народ, фаса, сражался с бурдама и борома. Битвы не прекращались, казалось, мир никогда не наступит. Поначалу мощь страны Нганамбы возрастала. Все мужчины были отважными воинами, женщины — прекрасны и горделивы. Но те фаса, что не пали в сражениях, старели. Одряхлел и Нганамба. У сына вождя, Гассира, было восемь взрослых сыновей и множество внуков. Престарелый король не решался передать власть сыну, боялся, что его гордость пострадает, если он, перестанет быть правителем, и вот Вагаду исчезла, народ борома превратился в рабов бурдама, мечом захвативших власть. Умри Нганамба вовремя, разве исчезла бы Вагаду в первый раз?
Хо! Диерра, Агада, Ганна, Силла!
Хо! Фаса!
Нганамба все не умирал. Гассиру казалось, будто сердце его пожирает шакал. Каждый день вопрошал он свое сердце: когда же умрет Нганамба? Когда он, Гассир, станет правителем? Каждодневно Гассир жаждал услышать о смерти короля, как любовник страстно ожидает восхода вечерней звезды, чтобы отправиться к своей возлюбленной. Гассир уже успел покорить бурдама, коварных борома он гнал бичом, сделанным из подпруги боевого коня. Все помыслы его были только об отцовском мече, только о его щите, только о его коне. И по вечерам, возвращаясь в город, он сидел в кругу сородичей и слушал, как воины превозносят его подвиги. Но все его мечты были об отцовском щите и мече — овладеть ими он мог лишь после его смерти. День за днем росло нетерпение Гассира. Он проводил бессонные ночи, и шакал пожирал его сердце. Однажды Гассир вышел из дома ночью и отправился к мудрому старцу.
— Киекорро! — спросил он. — Когда наконец умрет мой отец Нганамба, оставив мне свой меч и щит?
Мудрец ответил:
— Э, Гассир, твой отец скоро умрет, но не тебе владеть его щитом и мечом. Твое же оружие — лютня. Из-за нее-то и сгинет Вагаду. Э, Гассир!
— Ты лжешь, Киекорро! Я вижу, что не такой уж ты прозорливец! Как может сгинуть Вагаду, если герои ее каждый день выигрывают битвы? Ты лжешь, Киекорро!
— Напрасно ты мне не веришь, — вздохнул старец. — Твой путь ведет в поле, к куропаткам: там ты услышишь их песню, и вот это-то и есть твой путь и путь Вагаду!
Хо! Диерра, Агада, Ганна, Силла!
Хо! Фаса!
Наутро Гассир вместе с другими героями вступил в битву с бурдама. Гнев охватил его. И приказал он воинам:
— Оставайтесь на месте. Сегодня я один буду сражаться.
Герои остались кто где стоял, а Гассир выехал вперед и метнул копье. А затем кинулся на бурдама с обнаженным мечом; он косил их, как серп пшеницу. Закричали бурдама в ужасе:
— Этот человек не из рода фаса. Это сам Дамо, губитель людей.
Они побросали копья и обратились в бегство. Гассир приказал своим воинам:
— Подберите копья.
Они выполнили его повеление. И запели: все фаса — герои как на подбор. Гассир — величайший из героев, вершитель славных подвигов. Но сегодня он превзошел самого себя!
Гассир въехал верхом в город в сопровождении героев. Они пели:
— Никогда еще Вагаду не захватывала столько копий! После битвы Гассир отправился к женщинам, чтобы они омыли его. Собрались мужчины, чтобы отпраздновать победу. Но самого Гассира с ними не было. Он направился прямиком в поля. И услышал там пение куропатки. Подойдя поближе, он смог даже разобрать слова:
— Слушайте «Дауси»! Слушайте мою песню! Слушайте песню о моих подвигах!
И куропатка спела песню о своей битве со змеей. Вот эта песня:
— Все живое умрет, превратится в прах! Но «Дауси», моя песня о подвигах, не сгинет. Ее будут петь вечно, переживет она правителей и героев! Хо! Я могла совершить этот подвиг! Хо! Я могу сложить и спеть «Дауси»! Вагаду исчезнет. «Дауси» переживет ее!
Хо! Диерра, Агада, Ганна, Силла!
Хо! Фаса!
И вот Гассир вновь отправился к мудрецу и сказал:
— Киекорро! Был я в полях! Куропатка похвалялась, что песня о ее деяниях переживет Вагаду. Куропатка пела «Дауси». Ответь мне, правда ли, что эта песня вознесется над жизнью и смертью?
Мудрец ответил:
— Э, Гассир, ты стремительно торопишься к своему концу. Никто не в силах остановить тебя. Раз уж тебе не суждено стать правителем, ты будешь певцом! Когда-то короли фаса обитали на берегу моря, и были тогда они великими героями и вели войну с людьми, которые играли на лютнях и пели «Дауси». Сердца героев фаса часто замирали от ужаса, когда они слышали эту песню. Но никогда еще фаса не пели «Дауси», потому что они принадлежали к роду хорро, а «Дауси» обычно поют только люди из племени диаре. Диаре сражались так, как пьяница, заливающий жажду, а не как благородные герои. Отныне ты не можешь быть вторым среди первых, а станешь первым среди вторых, то есть певцом. И Вагаду из-за этого исчезнет!
— Пусть сгинет Вагаду! — воскликнул Гассир.
Хо! Диерра, Агада, Ганна, Силла!
Хо! Фаса!
Гассир отправился к кузнецу. И попросил:
— Сделай для меня лютню.
— Хорошо, но только на этой лютне нельзя будет играть.
— Это не твое дело. Сделай лютню.
И вот лютня готова. Кузнец отнес ее Гассиру. Гассир попробовал заиграть на ней, но лютня молчала. Кузнец засмеялся:
— Что я тебе говорил?
— Заставь ее зазвучать.
— Это не в моей власти. Об этом должен позаботиться ты сам.
— Но как?
И мастер ответил:
— Пока это только кусок дерева. Не зазвенит он, пока не появится у него сердце. И ты сам должен дать ей это сердце. Пойдешь на битву, пусть лютня будет у тебя за спиной. Она должна вобрать в себя звон твоего меча, должна впитать капли твоей крови и крови твоих врагов, твоя боль должна стать ее болью, твоя слава — ее славой. Лютня не должна остаться просто куском дерева, но превратиться в нерасторжимую часть тебя самого и твоего народа. Она должна быть достойна перейти к твоим потомкам. Только тогда звуки, родившиеся в твоем сердце, отзовутся в сердцах твоих детей, прежде всего твоего старшего сына, и всего народа. Вот когда оживет мертвый кусок дерева. Но Вагаду сгинет из-за лютни!