Дом волка
Алька толкнула его коленками в спину. Волков отодвинулся и открыл глаза. Увидев, что человек проснулся, Бич, стуча когтями по доскам пола, подкатился к топчану, вспрыгнул на его край передними лапами и заскулил.
— Ну что, старина, ожил? — спросил Волков. — И сразу в гальюн? Потерпи. Мужчина ты или щенок?
Терпеть Бич ну никак уж больше не мог. Куснув Волкова за руку, он метнулся к двери и посмотрел в сторону топчана кричащим взглядом. Волков поднялся. Поскуливая, Бич совершал стремительные броски от двери к Волкову и обратно. Ну иди-иди! Волков толкнул дверь. Радостно залаяв, Бич выскочил из дому и тотчас вздыбил на загривке шерсть. Кто это там еще? Черномордый?! Волков сел на порог и с удивлением посмотрел на знакомую продувную физиономию песца: зачем он притащился сюда? А как же семья?
Оскалив зубы недоброй ухмылкой, приподнявшись, чтобы казаться выше, Черномордый направился к Бичу, замершему на трех лапах возле большого камня. Проявив тем не менее благородство, песец остановился в нескольких шагах от пса, выжидая, когда тот сделает свое маленькое дело. А дело-то оказалось не таким уж и маленьким. Черномордый с любопытством осмотрел огромный валун, весь облитый псом. Засопев, Бич обнюхал камень и вдруг бросился на Черномордого. Сцепившись, звери упали на землю. Они рычали, хрипели и подвывали… Неожиданно песец сдался, взвизгнув, он помчался прочь, сопровождаемый Бичом. Догнав все ж бандита, пес схватил его за ухо; с щенячьим воплем песец вырвался и шмыгнул в завал прибрежного мусора, а Бич, слегка хромая и выплевывая застрявшую в зубах шерсть, вернулся к дому. Вид у него был решительный и торжествующий: ухо за ухо, шерсть за шерсть!
— Теперь я вижу настоящего мужчину, — сказал Волков и потрепал пса по лохматой башке. — А хорошо тут, правда?
Сощурившись от дыма, он разглядывал глубоко врезавшуюся в сушу бухту: и островерхие горы, окружившие ее, и небольшое озерко в долинке, сжатой зелеными холмами, и синюю тесьму — речушку, бегущую из гор мимо дома. Она впадала в озерко, а потом выбегала из него, чтобы влиться в океан. Несколько островков, похожих на черные островерхие обелиски, виднелись возле берега, птицы кружили над ними. Ползли над горами и океаном пепельно-серые, мятые, как старые слежавшиеся матрацы, тучи. Кое-где виднелись среди них голубые промоины, и через них пробивались к земле солнечные лучи. Казалось, что тучи упали бы на остров, не будь этих золотых подпорок-столбов.
Он хорошо знал эту бухту и угадывал очертания гор, подступивших к океану; ему казались знакомыми даже отдельные валуны. Вот за тем, что ли, камнем они таились с Леной, наблюдая за морскими котиками? Вчетвером — он, Сашка Филин, Борис и Лена — они высадились в один из дней, чтобы поохотиться на рыб, идущих на нерест. День был солнечным, теплым, ярким. Найдя перекатик, они стреляли рыб из винчестера. Гремели выстрелы, пробитые пулями рыбины высоко выпрыгивали из воды, и Борька, мокрый до пояса, восторженно выкрикивая какие-то смешные слова, бросался за ними. Лучше всех стреляла Лена. Раскрасневшаяся, шумно дыша, она стреляла из своего винчестера и ни разу не промазала… Загрузив шлюпку рыбой, Сашка и Борис направились к шхуне, а они остались на берегу, с тревогой наблюдая, как тяжело осевшая в воде шлюпка с большим трудом преодолевает крутые волны: во время охоты на рыб никто и не заметил, как ветер, дующий с океана, усилился. Шлюпка благополучно добралась до шхуны, но волны стали еще круче, и Мартыныч просигналил им, подняв флаг, означающий по международному своду сигналов: «Приостановите выполнение ваших намерений и наблюдайте за моими сигналами». Мартыныч боялся посылать за ними шлюпку и приказывал ожидать на берегу хорошей погоды… Они посмотрели друг на друга, и Лена, отведя глаза, сказала: «Пока хорошая погода, нужно приготовить побольше дров и подстрелить несколько рыбин. Хорошо, если в доме есть соль…»
…Рукомойник звякнул, Волков обернулся, прислушался: поднялась юная путешественница. Прислушиваясь к звукам, которые вдруг напомнили детство и деревню, куда на каждое лето отвозили его родители, Волков выколотил трубку и, ступая по мягкой, холодной после дождя земле, обошел дом, осматривая его. Дом был еще крепким, но требовал большого ремонта. И крышу надо латать, и двери ни к черту, да и многие половицы придется заменять. Да, это та самая бухта и тот самый охотничий дом, в котором они когда-то провели с Леной трое суток, пережидая штормовую погоду.
— Эй, капитан! Завтрак готов! — крикнула девочка, распахивая окно. — Тебе нравится бухта Урилья? А? Вот один человек…
— Знаю-знаю, что сказал один человек, — прервал ее Волков. — Скажи, а как называется наш дом?
— Как? А никак… — подумав немного, ответила девочка, а потом предложила: — Давай назовем его «Дом Волка», а?
— Заметано, — согласился Волков, входя и с жадностью окидывая стол взглядом. Были тут картошка и копченая кета. В большущих черных кружках дымился чай.
Они сели друг против друга, улыбаясь невесть чему. Хотя почему «невесть»? Все же они молодцы, у них уже было столько приключений и испытаний. И они все выдержали, а потому-то было так приятно теперь си-деть в самом настоящем доме, есть вкусную рыбу и глядеть друг на друга, предвкушая новые события, испытания и неожиданные ситуации.
Быстренько все прибрав, они вышли из дому. Черномордый топтался возле помеченного Бичом камня, а рядом, озираясь, сидела тоненькая, складная, видно очень молоденькая песчиха с умной, симпатичной мордашкой. «Красотка» — дал ей имя Волков и сказал об этом Альке. Бич выкатился из дому, и песцы легко и грациозно взметнулись на высокий камень. Сощурив проказливые, золотистые, как лютики, глаза, Красотка слегка показала Бичку зубки, когда тот пробегал мимо, а потом начала лизать своему новому другу морду. Тот блаженствовал. Нервной, неряшливой Мамке было, видно, не до ласк, и семейная жизнь дала трещи ну.
Тучи расползлись, но солнце еще было тускловатым. Вдыхая свежий, насыщенный мелкой соленой пылью возух, плывущий над побережьем со стороны океана, Волков неторопливо шел к берегу. Альке же не терпелось — подражая крику птиц, она промчалась мимо него Проводив ее взглядом, Волков осмотрелся. О, какой отличный брус лежит! А вот и еще три… А там целый завал бревен. Стоп-стоп: якорь, что ли? Волков порылся в гальке обломком доски и увидел, что, конечно же, якорь. Надо будет перетащить его потом к дому. «Поставлю у стены, — подумал он, — и это придаст жилью сразу нечто особое, морское».
Они обогнули бухту, для чего пришлось подняться немного в гору, а потом нырнули в узкое мрачноватое ущелье, в котором даже их осторожные шаги отзывались гулким эхом.
— Тут есть совсем маленькая, ну прямо детская бухточка, — прошептала ему в ухо Алька. — Тише же. Касатки сюда заплывают. Таятся тут, котиков выглядывают.
Бухточка действительно оказалась совсем крошечной, но, видно, глубокой. Вход в нее со стороны океана был перекрыт торчащим из воды кекуром, и волны, ударяясь о него, разбивались на два потока и с урчанием протискивались в узких проходах.
— Каланка… — зашептала вдруг девочка. — Самочка каланья… Туалет себе наводит.
Волков присмотрелся.
На плоском камне, выглядывающем сырой лысиной из воды, сидел спиной к людям зверь. Он действительно сидел; расставил задние лапы, изогнулся колесом и вылизывал себе живот. Волна ударилась в кекур, влилась в бухточку и смыла зверька с камня. Вынырнув, тот покрутил головой, и Волков увидел симпатичнейшую усатую мордочку с небольшими, вроде как подслеповатыми глазами и ушами, плотно прижатыми к голове. Уцепившись передними лапами за камень, каланка начала взбираться на него и вдруг упала в воду, будто кто-то потянул ее назад.
— Седой! — ахнула Алька. — Это тот, которого дядя Боря разыскивает.
Из воды высунулась седеющая широконосая физиономия второго калана. Усы у него торчали в стороны, как у бравого опереточного брандмейстера, маленькие глаза весело сверкали, а шерсть на толстых щеках напоминала небритую, неряшливую щетину. Ну конечно же, это он стянул самочку в воду. Ну дед! Взобравшись на камень, самочка незлобно куснула Седого за щеку, а тот, помотав головой, ухватил ее за заднюю лапку и сдернул в воду. Звери баловались, как дети. Они кружили в воде, гоняясь друг за другом, ныряли, и самочка все покусывала Седого то за щеки, то за уши, но, видимо, совершенно не больно, а шутя, ласково. Потом она опять взобралась на камень и, изогнув гибкое молодое тело, начала вылизывать себя широким темным языком. А Седой плавал у камня. Он лежал на спине, сложив на груди мускулистые лапы, и любовался своей подругой. Повернувшись к нему, она вскрикнула странным, вибрирующим голосом, и Седой совершил вдруг великолепнейшее сальто, а потом и вообще завертелся в воде колесом, желая, видимо, показать, что он полон сил, что он такой ловкий и умелый, что пускай-ка молодые еще потягаются с ним.
Набежала волна. Смыла самочку. Каланы вынырнули и лежали теперь рядком, слегка покачиваясь, а потом Седой стал взбираться на камень, и теперь уже самочка дернула его за лапу, и Седой — на что только не пойдешь ради юной подруги! — смешно растопырив ноги, свалился в воду и вроде бы как утонул. Минуту спустя он всплыл из глубины вверх животом, как мертвый; он даже голову откинул и глаза закрыл. Самочка вначале делала вид, что и не замечает Седого, но, забеспокоившись, вдруг опять закричала и со всех сил поплыла к Седому. И тогда он кончил придуриваться. Ткнувшись носом в мордочку самочки, он нырнул, и она тоже. Вынырнули они голова к голове и поплыли в океан. Видно, Седой хотел что-то показать подруге за пределами бухты.
Папаша Груум и другие
— Вот тут, за скалами, львы. Спят, конечно. Они просто ужас какие засони, — сказала девочка потеплевшим голосом, когда, покинув бухточку Седого, они направились к лежбищу морских котиков. — Мы к ним еще специально придем. А вот и коты! Слышишь? Бежим!..
Заглушая шум океана, с берега доносился рев многих зверей. Легко перепрыгивая через бревна и камни, Алька бежала впереди, а он спешил за ней. Рев становился все более могучим. Девочка предостерегающе подняла руку и легла на обломок скалы, а Волков повалился рядом и, выглянув, увидел с обрыва, который начинался прямо за скалой, всю изогнувшуюся дугой лайду бухты. Наверно, про такие берега и говорят: лукоморье. Волков видел уже все это, но и сейчас, будто впервые, с удивлением, восторгом и, пожалуй, даже немного со страхом перед этим царством зверей осматривал берег. Сколько же тут зверья! Весь берег будто колыхался: животные ползали, двигались, шевелились. Темно-бурыми горами возвышались на истоптанном песке коты-секачи; они крутили головами, разевали зубастые пасти и беспрестанно ревели грудными, рокочущими голосами. Более изящные самочки группками по десять-двенадцать расположились вокруг них. Заигрывая с секачами, они прижимались к ним и терлись о грубую, обсыпанную песком шкуру того или другого самца. Ползали черные, будто тушью облитые, тупорылые котята. Под крутыми обрывами, что возвышались над пляжем, котята сбились в группки по нескольку десятков. Это были настоящие детские садики.
— Подойдем еще ближе, — тихо сказала Алька. — Там нам будет все-все видно.
Пригнувшись, они перебежали открытое место, поползли, а потом осторожно выглянули из-за камней, и Волков отшатнулся: большая котовая семья расположилась прямо под ними. Кажется, потянись — и достанешь рукой до спины или башки секача.
— Папаша, — тотчас дала имя секачу Алъка. — Ух и злющие эти секачи! Только бы им и драться: чуть что — цап!
— Гру-уу-ум! — подал голос могучий, так и видно, как бугры мышц перекатывались под бурой шкурой, секач, изгибая толстую шею, внимательно осмотрел свое семейство, будто пересчитывая самок.
— Это не Папаша, это Груум, — зашептал Волков. — Клянусь трезубцем Нептуна!
— Ну хорошо-хорошо. Пускай будет папаша Груум… Тут все как у людей, — сказала девочка. — Тут и дети, тут и взрослые, и старички… Во-он там, в конце лайды, пенсионеры лежат. Они уже, может, даже беззубые. Старичков все гонят, и они поселяются отдельно.
— Одна, две, три… считал Волков самок; ого, восемнадцать жен у папаши Груума. Да ты еще крепок! И видно, немалую и трудную жизнь прожил, а? Какой-то отпечаток бурно прожитых лет был виден в усталой, немного брезгливой морде зверя, в его тусклых прижмуренных глазах, да и в том, как время от времени, отвечая на заигрывания самок, он осматривал их равнодушным взглядом. С уважением Волков разглядывал его обкусанные, поломанные усы и многочисленные шрамы на голове и спине. Одни из них были старыми, уже зарубцевавшимися, а другие совершенно свежими. Ну что ты ревешь, дядя? Глядя в океан, где плескались молодые коты-холостяки, папаша Груум все ревел и ревел низким расстроенным басом.
— Они, секачи эти, все лето никуда не отходят от самок, — сказала девочка. — Дядя Боря рассказывал, да и Лена тоже: они ничего, ну совсем-совсем ничего не едят и, может, даже не пьют. Отойти боятся от своих котих, а то другие секачи их разворуют. Здрасьте, еще один сюда тащится. Ой, что это с ним?
Одинокий секач, странно переваливаясь, спешил по сырому песку вдоль самой кромки лайды. Был он намного крупнее других секачей, но все же несколько меньшим, чем папаша Груум. Волков присмотрелся — правый передний ласт кота был изуродован, будто кто-то отсек край. Рана была свежей, еще плохо зарубцевавшейся и кровоточащей.
— Касатка его, что ли, хватанула? — сказал Волков. — А? Может, поэтому кот и одинок?.. Ослабел вот и не смог биться с секачами из-за самок.
— Ну да. Ой, как он хромает, — подтвердила Алька. — Это… Тупорылый.
— Почему Тупорылый?
— Почему-почему… Видишь, у остальных секачей морды длинноватые, а у этого туповатая, — сказала Алька. — Ну сейчас они и схватятся с Груумом!
— Бре-ее-еегеее! — сипло и яростно заревел котик.
Заслышав голос Тупорылого, папаша Груум презрительно фыркнул и, будто дразнясь, начал торопливо лизать то одну, то другую самку: ну что это за секач, который не имеет своей семьи? И тогда Тупорылый направился к нему. Шумно дыша, Груум втянул через влажные ноздри ненавистный дух возможного соперника и, расшвыривая самок, ринулся навстречу.
Звери столкнулись. Волкову показалось, что он услышал, как затрещали кости секачей. Схватив Тупорылого клыками за шею, Папаша встряхнул его, а тот, развернувшись, вцепился секачу в бок. Оо-оо-о!.. В незажившую-то рану! Сопя, глухо ахая, звери топтались на месте. Гремели камни, взметались столбы песка и гальки; отчаянно заверещал котенок, неосторожно попавший под ласт Папаши. Эй, не увлекайся, Груум, оглянись! Папаша увлекся: шумно пыхтя, он постепенно оттирал Тупорылого со своей территории, а в это время к его семейству спешили еще два секача. Один из них, Рыжий, оказался проворнее. Схватив самочку за шею, он поволок ее к своему гарему. Второй секач вцепился той же котихе в спину и потянул к себе. Котиха закричала, по ее золотистой шкуре покатились красные шарики.
Услышав ее голос, Груум поспешил на выручку, а Тупорылый, мотая искусанной башкой, хрипло, со стонами дыша, поплелся в дальний угол лайды и повалился на песок.
Морской котик Спасеныш
Среди животных спокойно, как будто на лайде вообще никого не было, прогуливающейся походкой трусил песец. Волков присмотрелся к нему: во всем облике зверя и его морде улавливалось что-то стиляжье. У Черномордого была лохматая, будто давно не стриженная, башка, тощий выщипанный живот и странная, вихляющая, на негнущихся ногах, походка. Песец что-то искал. Кружил возле самок и котят, принюхивался.
— Ах он! — воскликнула вдруг Алька. — Котенка схватил!
Вцепившись зубами в ласт, Черномордый поволок от лежбища Груума черненького малыша, того самого, которого Папаша придавил во время схватки с Тупо-рыльш. Слабо сопротивляясь, котенок верещал тонким дрожащим голосом: «Бге-е-е… бге-ее-е». Мало кто обратил внимание на этот голосишко, да и кто его услышит в гуле волн и реве зверей?.. Передохнув, Черномордый опять потащил. Конец, видно, пришел тебе, малыш, и уж никогда ты не превратишься в могучего красавца секача.
— Волк, мы должны ему помочь, — сказала Алька, поднимаясь на колени.
— Да ты что? Секачи нас хап — и…
— Испугался, да? Струсил? — презрительно засмеялась Алька. — А еще моряк! Схватив валявшуюся возле камней палку, Алька посмотрела на Волкова такими гневными глазами, что он, больше ни о чем не раздумывая, поспешил за ней. Девочка спрыгнула с камней на песок, махнул на лайду и Волков; а Папаша, покрутив головой принюхался и, глухо заворчав, направился к людям. Волков чуть отбежал в сторону, однако Алька не отступила и ощущая на своем затылке взгляд зверя Волков последовал за ней. Тугой гром воды, крики и фырканье зверей, встревоженное блеяние котих, скрип и хруст пол ногами — все это слилось в невообразимую мешанину звуков. Казалось, что они не бегут по лайде, а еле переставляют ноги. Волков обернулся — грузно переваливаясь, выбрасывая передние ласты и подволакивая задние, Папаша приближался.