Снова перед глазами Вицека мелькнула дорога и выстроившиеся вдоль нее ряды зеленых верб. Повеяло широким дыханием свободы, несущимся с полей. Вспомнились волнующиеся, клонящиеся по ветру хлеба, хрустальный звон колосьев в бурю. Он даже вздрогнул.
— Что вспоминать, мама! Было и сплыло. Работа всюду одинаковая — и здесь и там. Каменщиком буду, еще такой домик маме выстрою, что ахнете! Ноготки в садике посадите, подсолнухи.
— Ох, сынок, далеко еще до этого, далеко! — улыбалась мать сквозь слезы и гладила рукою взлохмаченные волосы сына.
До собственного домика, пожалуй, и далеко было, но до того, чтобы Вицек стал каменщиком, совсем близко…
Хуже было то, что с наступлением морозов кончилась работа, потянулись тяжелые дни. Вицек, как ошалелый, бегал по городу в поисках какого-нибудь заработка. Удалось ему на несколько недель получить работу в большом магазине, потом был на посылках, замещая заболевшего курьера в какой-то конторе. Кое-как перебились зиму.
Весной снова началась работа на стройках. Пошел туда и Вицек. Он рос и креп на этой работе. От носки тяжестей мышцы у него окрепли как канаты. Стал рослый и сильный. Внимательно присматривался ко всему, внимательно наблюдал, как строят, как кладут кирпичи, как отвесом проверяют, правильно ли идет кладка, как тянут шнур.
— Знаешь что, Тосек, — не попытаться ли нам в каменщики?
Был солнечный воскресный день. Они отправились на лужайку за город и разлеглись на траве. Тосек подставил лицо под солнце и радовался, что оно так греет.
— В каменщики?
— Почему бы нет? Платят больше, и работа интереснее, чем подручным быть.
— Да, знаешь, недурно было бы. Только возьмут ли нас?
— А почему бы не взять? Теперь работы как будто много, каменщиков не хватает. Пожалуй, возьмут. Только не там, где мы теперь работаем, там и так скоро все кончится. Но у тебя ведь есть знакомый подмастерье, тот, который к твоему дядюшке приходил. Вот через него и наняться в каменщики — и все. Не такое уж это мудреное дело…
— Что ж, пожалуй. Может, и удастся. Да тебе, Вицек, не мешало бы что-нибудь из заработков на зиму отложить. Того, что ты сейчас зарабатываешь, на еду ведь еле хватает, а потом, зимой, хоть зубы клади на полку… Если бы каменщиком работать, то уж кое-что осталось бы…
Побрели они, стало быть, к знакомому подмастерью. Инструменты купили себе, как полагается: отвесы, линейки, кельни — все, что нужно.
— Каменщиками работали? — спросил подмастерье.
Тосеку как-то всегда легче удавалось пускать пыль в глаза. Он сказал, где работает, назвал фамилии подмастерья и инженера с той стройки и добавил, что работали они там каменщиками. Но подмастерье и не собирался входить в подробные расспросы. Принял — и все.
Тот самый страх, который Вицек испытывал в прошлом году, когда впервые встретился с Тосеком на стройке, охватил его и теперь. Справится ли он? Угодит ли своей работой? Одно дело смотреть, другое дело самому работать.
Он стоял у невысокой еще стены. Вместе с ним работал старый, уже седой каменщик.
Старый каменщик глянул на Вицека раз, другой, посмотрел, как он кладет кирпичи.
— Эх, братец, да ты каменщиком никогда и не работал, не так ли?
Врать было трудно. Конечно, не работал. Ужас объял Вицека. Теперь его прогонят с работы! Теперь все рухнуло — мечты о том, чтобы отложить что-нибудь на зиму, о том, чтобы повести мать к доктору…
— Погляди сюда: вот так бери кирпич, так держи кельню…
Не верил собственным ушам. Но старик показывал ему терпеливо, объяснял так толково, что все как будто само в голову шло, да так еще, чтобы мастер не заметил, не узнал, что Вицек не умеет класть кирпичи.
Вицек внимательно присматривался, клал кирпич ровно-ровнехонько, как его учил старик. Работа спорилась. Стена росла. Вицек чуть не прыгал от радости.
С каждым днем он становился опытнее. Теперь, когда шел на новую работу, он уже смело говорил: каменщик. Ведь он действительно уже работал на кладке кирпичей. И потому, что он был еще молод, хотя и выглядел старше своих лет, товарищи не давали ему особенно тяжелой работы, показывали, помогали.
Когда он принес домой свою первую получку каменщика, начали расплачиваться с долгами. Купили Владеку новые башмаки, потом костюмчик. Матери доктор прописал очки; хватило денег и на очки.
— Теперь, мама, можете спокойно спать, — говорил Вицек.
А мать только улыбалась сквозь слезы своему старшему сыну, который разговаривал и работал, как взрослый человек.
Однажды Вицек, только умылся и поел после работы, как снова схватился за шапку.
— Куда ж это ты, сынок? Собрание, что ли?
— Э, нет. Так, пойду погулять.
— К ужину вернешься?
— Вернусь. Но вы, мама, побольше еды приготовьте — может, я с гостем приду.
Хотела спросить, какой это гость, но Вицека и след простыл.
И вернулся с гостем.
Мать не верила глазам своим.
— Хелька!
— Чего ей по миру скитаться, когда она может с нами жить? Тетке тоже нелегко. Два месяца дядя без работы сидел, только она писать об этом не хотела.
— Ишь как ловко тайком от меня все проделали!
— Хотел вам, мама, сюрприз сделать, даже написал Хельке, чтобы письмо она послала не сюда, а на Тосека. Представлял себе: вот мама-то обрадуется! А как Хелька выросла, не правда ли?
— Чего же ты хочешь, без малого два года! Хелюська, родная, как мне без тебя тоскливо было!
— Ну, теперь уже, мама, не будете тосковать. Теперь мы все вместе.
Лицо матери сияло, может быть, в первый раз со времени их отъезда из Броновиц. Только теперь Вицек понял, как тяжело ей было отсылать Хельку в Варшаву.
— Теперь уже все хорошо! — говорил себе Вицек, когда на стройке клал кирпичи, и работа горела в его руках.
На его ответственности теперь были трое, все заботы о них лежали на нем. Мать зарабатывала кое-что, помогая в лавке, помещавшейся в соседнем доме, Хелька изредка получала заказы на вышивку — в Варшаве она научилась вышивать. Конечно, это было кое-каким подспорьем, однако по-прежнему все зависело от его заработка.
А работа у Вицека была нелегкая…
Между двумя домами лежал большой пустырь. Огорожен был он покосившимся дырявым забором. Через отверстия в заборе пролезали с улицы собаки и рыскали здесь, разгребали лапами землю, вынюхивали кротов или мышей.
Буйно разрослись здесь сорняки, кусты крапивы по углам были огромные, густые, словно в девственных дебрях. Груды мусора, громоздившиеся невесть с каких времен, поросли чертополохом. Рос тут также конский щавель, росла серая лебеда.
Детям было здесь раздолье, если только им удавалось проникнуть через забор. Мальчишки лучше справлялись с этой задачей, но девочки часто повисали на своих юбочках на заборе и отчаянно визжали, пока кто-нибудь не освобождал их из этого плена.
За забором было поистине чудесно.
В самом углу, на поросшей травою мусорной груде, обосновали свою крепость мальчишки с улицы Юзефитов. На вершине этой груды развевался маленький флажок, сделанный из лоскутов старой юбки матери Фелека Марчика. В крепости властвовал Фелек. Это было его царство, в которое он допускал только избранных.
На самой середине пустыря девочки играли в классы и вели бои с мальчишками, стремившимися захватить эту территорию для игры в футбол.
Хорошо было на свободном пустыре! Забор охранял детей от взоров взрослых. Долго приходилось пани Марчиковой и другим матерям искать и кликать своих детей, прежде чем удавалось их обнаружить.
Но все это кончилось — кончились игры в крепость, классы и футбол. Частично виновен был в этом и Вицек, ибо на этом пустыре Вицек вместе с другими должен был строить дом.
Прежде всего появились инженеры. Они открыли калитку в заборе, которая была заперта в течение долгих лет и на которой ржавели засовы и замки. Инженеры ходили, осматривали пустырь, вбивали в землю колышки, раскрашенные в белые и красные полоски.
Дети с ужасом наблюдали за тем, что происходит на их пустыре: чувствовали, что кончились золотые времена, что придется искать приюта где-нибудь в другом месте.
Потом сбоку, под глухой стеной соседнего дома, там, где гуще всего были заросли сорняков, рабочие соорудили деревянный барак.
— И это вся постройка? — удивлялись дети.
Но это был только барак для рабочих.
Наконец, стали приезжать подводы, появились люди. Большими лопатами рыли землю вдоль линии прямоугольника, обозначенного мастером. Лопата туго шла в землю, задевая только поверхность, на нее нажимала сверху нога рабочего, лопата со скрежетом входила в твердую, в течение долгих лет никем не тронутую землю, утоптанную детскими ногами.
Скрежещут мелкие камешки под лезвием лопаты, взлетают вверх комья желтой глины. Утрамбованная площадка и зелень сорняков быстро исчезают с лица земли.
— Что здесь делают? — спрашивает Зося, держа во рту грязный палец.
— Фундамент роют, — отвечает ей Фелек.
— Берут выемку, — с важностью разъясняет Стефек. Отец его каменщик, и поэтому Стефек знает, как все это называется на их языке.
Сначала выбрасывать глину и песок легко. Потом все труднее и труднее. Ров становится глубже. Приходится здорово напрягать мышцы рук, чтобы поднять вверх лопату с увесистыми глыбами.
А затем это уже вовсе невозможно. Появляются доски. По этим доскам, уложенным с наклоном, словно по маленьким мостикам едут тачки. Быстро, быстро — по одной доске вверх, нагруженные, по другой — вниз, пустые. И снова напрягаются мышцы рук — надо подталкивать эти тачки. Напрягаются мышцы ног, шагающих по узкой, шатающейся доске. Вниз легче — пустые тачки едут сами, надо только придерживать их за ручки. И вниз люди несутся бегом — там, внизу, их ждут. Одна лопата за другой нагружают в тачку глину. Сбоку под стеной растет уже огромная гора ее.
Ров становится все глубже и глубже. Сперва по колено, потом по грудь, потом в нем не видно уже даже Совинчака, который ростом выше всех остальных работающих здесь людей.
Одновременно подготовляется яма для извести. Прямоугольная, глубокая. В огромном деревянном вместилище, которое напоминает не то корыто, не то ящик, гасят известь.
Вицек видел это уже много раз, но все еще любит присматриваться. В яму набрасывают известь, а потом заливают ее водой. Белый пар клубами валит вверх. Клубится, клокочет, кипит известь, словно отвар из отрубей, который Космалиха варила для своего младшего сынишки Юрки. Брызжут пузыри. Но постепенно все успокаивается, и тогда заливают известью яму для фундамента. Жидкая и белая известь начинает застывать, становится ровной и плотной массой.
Ново здесь для Вицека только одно — это мешалки для цемента. На предыдущей стройке рабочие мешали цемент сами, руками, высыпая из бумажных мешков на доски песок, толченый камень и цемент, а здесь мешает машина. Скрежещут лебедки, медленно движется передача, и из отверстия сыплется ровная серая масса. Машина заменяет человека.
Вицек быстро переодевается в белый холщовый рабочий костюм. Ему всегда доставляет удовольствие начало работы. Ровно, старательно выкладывает он ряды кирпича. Это фундамент. На него будет опираться все здание.
Из ведерка Вицек черпает кельней немного жидкой извести. Поливает этой известью кирпич. Известь заплывает, входит во все щели, изъяны, углубления. Соединяет кирпич с кирпичом неразлучной братской связью. И снова кладется новый. Быстро растет фундамент — то, на чем вырастет все здание.
Вицек предпочитает работать на большой высоте, когда можно уже глянуть вниз и высота сооружения радует сердце, когда в гладкой стене уже виднеются четырехугольники окон и дверей.
Вицек опускает вниз отвес — железную гирю на веревке. Отвес показывает, ровно ли уложены ряды кирпичей. Показывает безошибочно. Даже тогда, когда уложен всего одни или два ряда кирпичей и еще нельзя заметить ошибку простым глазом. Но когда уложено уже много рядов, ошибку можно заметить и без помощи отвеса. Мстит за себя невнимательная кладка кирпичей, при которой хоть один кирпич был плохо пригнан к другому. Вдруг выясняется, что стена, вместо того, чтобы тянуться ровно вверх, начинает клониться назад или выступать вперед. Если плохо класть кирпичи, все здание развалится под конец, как карточный домик. Внимательно, добросовестно, старательно надо укладывать каждый кирпич. Лентяй и неряха обнаруживаются здесь быстро — их выдает кирпич, выдает стена, которая не терпит небрежной работы.
Острые глаза у Вицека, ровнехонько растет вверх стена. Проверяет отвесом — правильно, не ошибся. Радуется Вицек: вначале без отвеса ни шагу, даже двух рядов не уложил бы, а теперь кладет все выше и выше, так что глядеть любо. Не подводят его глаза.
Самая трудная работа — на наугольниках, на винкеле, как говорят каменщики. Там работают те, у которых уже большой опыт. Вицек тоже понемножку приучается к этой работе. Учится раскалывать молотком кирпич, откалывать куски нужных размеров. Не всегда можно класть целые кирпичи, иногда нужна четвертая или девятая часть кирпича. Тут-то нужно уметь действовать молотком. Надо ударить так, чтобы ровно, без зазубрин откололась именно такая часть, какая нужна, — четвертая или девятая.
Кирпичи бывают разные — большие и тяжелые, машинные и ручные; есть пустышки, с раковинами в середине, — это те, из которых не отжата вода. Вицек их не любит. Они крошатся, не хотят ложиться там, куда их кладет рука.
Кирпичи сложены огромными штабелями возле стройки. Вицек внимательно осматривает их. В работе очень много зависит от того, каков кирпич, какова известь и как замешан цемент. Иногда работа идет прекрасно — это тогда, когда и кирпич, и цемент, и известь хорошего качества. Иногда же дело не спорится — слишком много или слишком мало песку в цементе или извести, и все идет прахом.
Растет здание. Теперь уже громыхает подъемная машина, везущая вверх известь и цемент. Уже ставятся леса — высокие столбы, к которым прибиты доски, а на эти доски кладут другие. По этим доскам, шатающимся и гнущимся, идешь над пропастью улицы, над пропастью двора. Надо глядеть в оба. Главное, чтобы не закружилась голова: если закружится — смерть.
А смерть часто заглядывает в глаза каменщику. Вицек это знает.
До того, как началась стройка этого большого здания, случилась другая работа — ремонт костельной башни. И снова там работали вместе Вицек и Тосек. Раз-два — и соорудили леса. Все спешили: работа была сдельная, а не поденная. Надо было работать сломя голову, чтобы труд кое-как оправдался.
Прибили доски плохо. И вот вдруг стоявший на лесах Вицек почувствовал, что происходит нечто странное. Даже не затрещало — а может, и затрещало, только он не расслышал. Но в этот миг все внезапно зашаталось, и леса стали клониться от башни в сторону. В последнюю секунду Вицек заметил, как сверху, оттуда, где только что стоял подручный, пятнадцатилетний Янек Шматко, через их головы что-то полетело вниз, ударяясь о выступающие перекладины лесов. Не успел он сообразить, в чем дело, как в глазах у него закружилось, потемнело, заслонилось тучей известковой пыли. Вицек почувствовал, что и он летит. Он падал с распростертыми руками и вдруг ощутил что-то под пальцами. Инстинктивно изо всех сил вцепился он в это что-то, так неожиданно ему подвернувшееся. Потом почувствовал боль в боку и в ноге. Но все это были пустяки. Он теперь только понял, что темное пятно, мелькнувшее перед его глазами, был Янек Шматко.
В страхе он приподнял голову. Оказалось, он был на крыше костела. То, во что он так отчаянно вцепился пальцами, была водосточная труба. Там, повыше, на позеленевшей от ветхости жестяной крыше, неуклюже карабкался Тосек. Леса превратились в груду досок и перекладин, словно скелет, прислонившийся к крыше.
Внизу доносились какие-то крики, затем громко и пронзительно прогудела сирена машины скорой помощи. Это приехали за Янеком, который лежал там, внизу, на цветочной клумбе костельного сада, с переломанными ребрами.
Сорвался подъемник, проломилась прогнившая балка, отлетел карниз — за все расплачивались своим здоровьем и жизнью каменщик, кладчик, подручный.
Да, опасная была работа! Но об этом не думалось ни тогда, когда приходилось стоять на лесах, ни даже тогда, когда ветер раскачивал «качели» — леса, висящие на канатах…