— Я пытался протестовать.
— Ну что вы, не надо!..
— Нет, надо. Я непременно должен вознаградить вас за честность. Симон рассказал мне о вашем благородном поступке. Вы помните, как мой маленький крестик забрел к вам в комнату? Другой на вашем месте рассердился бы или потребовал объяснений… как будто можно объяснить вещи, совершающиеся вопреки нашей воле! Но вы, Франсуа, просто — напросто вернули мне сбежавший от меня предмет…
Шальмон зажал руки между коленями и задумчиво покачал головой.
— Эти вещицы, — проговорил он, — ужасные проказники.
Признаюсь тебе, эти слова заставили меня вздрогнуть. Мне стало не по себе; неприятно все же находиться наедине с сумасшедшим… Между тем Шальмон весьма любезно мне улыбнулся.
— Поскольку вы сумели оценить мою работу, я прошу вас принять вот это…
Он протянул руку и взял с полки небольшой предмет, заботливо укутанный в вату.
— Я закончил его вчера вечером. Мне пришлось поколебаться между трубой и горном — надо ведь соблюдать пропорции, — но в конце концов, я решил, что вам больше понравится горн.
Говоря это, он осторожно развернул изящную статуэтку, которую я узнал с первого взгляда. Попробуй угадать, что это было? Это был зуав[15], ростом чуть больше указательного пальца, безукоризненно выполненный. Я поставил его на ладонь. У него было все, что положено: красные штаны длиной до середины икры, заправленные в белые гетры, широкий голубой пояс, золотистый доломан, отделанный золотистым же сутажем (кажется, это называется сутаж, я точно не знаю, потом выясню); феска, надетая, естественно, немного набекрень, и, наконец, горн, блестящий, свежевычищенный, размером чуть больше ногтя. Но это еще не все! Для пущего правдоподобия солдат не просто держал горн, но и играл на нем! Выпятив грудь, он прижимал мундштук к губам и надувал щеки. Я просто не верил своим глазам! Мне казалось, я слышу, как он дует в горн, исторгая из него воинственную мелодию… Впрочем, ты сам сможешь все это увидеть, когда приедешь ко мне в гости.
Ролан замер. Он ждал моей реакции, как артист ждет аплодисментов публики.
— Потрясающе! — только и смог пробормотать я.
Его худое лицо засветилось радостью.
— Спасибо, — прошептал он.
Я хотел вернуть ему фигурку, но он отвел мою руку.
— Нет, это вам. — И тут же добавил: — Вам одному. Не показывайте его друзьям слишком часто. И хорошенько следите за ним. Кто знает, какая мысль придет ему в голову? Приехали бы вы месяцем раньше или месяцем позже, он был бы совсем другим…
Он помедлил, а потом, посмотрев мне в глаза, понизил голос.
— Дорогой Франсуа, я рассчитываю на вашу скромность. Ровно через три дня — годовщина смерти моего отца. Разумеется, это такой же день, как все другие, но в этом доме… Не подумайте, что я брежу. Знаете, вино в бочках бродит сильнее, когда приходит время собирать новый урожай… Или еще: многие морские животные угадывают ритм приливов… Так вот, здесь, в замке, происходит нечто подобное. Как только приближается эта дата, вокруг меня начинает накапливаться некое напряжение… не знаю, как сказать поточнее. Начинается это дней за десять и продолжается еще дней десять после годовщины. Словно сам замок оживает, и я ничего не могу с этим поделать. Например, как вы сами видели, некоторые вещи обретают собственную волю… Конечно, можно просто не верить во все это, но я — то знаю, что это правда… Итак, я вручаю вам моего зуава. В последний раз прикоснувшись к нему кисточкой, я сказал ему: «Я сделал тебя для Франсуа. Не забывай этого. Надеюсь, мне не придется за тебя краснеть».
Поль, старик мой дорогой, какое счастье, что ты у меня есть, и я могу все тебе рассказать! Без тебя я бы точно сбрендил. Конечно, есть еще папа… Кстати, я рассказал ему о своем визите к Шальмону и даже показал зуава. Не думаю, что таким образом я предал Ролана или нарушил тайну исповеди. Папа выслушал меня, не перебивая, а затем сказал:
— Дорогой мой Без Козыря, ты совершенно помешался. Я — то думал, ты уже взрослый, а ты, оказывается, еще совсем маленький мальчик.
Словно холодным душем обдал. Я понимаю, он просто пошутил, чтобы помочь мне вернуться в нормальное состояние, и все же я ужасно разозлился. Он тут же сменил тон.
— Франсуа, завтра я посажу тебя в парижский поезд, и ты вернешься домой. Тебе совершенно незачем оставаться здесь. Поверь мне, то, что тут происходит, это не сеанс черной магии, а самая настоящая драма. Ты воспринимаешь все соответственно своему возрасту, а действительность куда менее чудесна.
— Ты уже во всем разобрался?
— Почти. И мне очень жаль.
— Ты знаешь, кто убил старика Шальмона?
— Пока нет. Но предчувствия у меня самые печальные.
Я, естественно, начал спорить. Не могу же я уехать, не забив гол чести! Я использовал все аргументы: мое здоровье, которое явно улучшилось; мое привилегированное положение в замке, поскольку ко мне благоволит сам Ролан Шальмон; сведения, которые я мог бы собрать, если бы мне не вставляли палки в колеса! А что подумает мама, если я вернусь один? Короче, я добился отсрочки при условии, что буду держаться в стороне от событий.
Увы! Отсрочка, похоже, будет недолгой. Это и есть мой второй сюрприз. Я знаю, что ты ждешь его с самого начала письма, но я был вынужден продвигаться медленно, описывая тебе события в том порядке, в каком они происходили. Будь спокоен, впереди тебя ждет рассказ о пожаре! Но сначала я изложу свой разговор с Нуреем. Это важно, потому что его мнение о событиях совпадает с моим. Я встретился с Нуреем в Сен — Пьере, где он покупал пленку для своего «Кодака». Он сказал мне:
— Мсье Робьон, я изменил свои планы. Я буду писать роман о Бюжее.
И потащил меня к пляжу. Вкратце расскажу тебе, что он мне говорил. Во — первых, он уже не винил во всем Мишеля; Нурей решил, что провоцирует всякие неприятности в замке не кто иной, как сам Ролан Шальмон. Пережив в день смерти отца сильнейшее потрясение, этот человек занял по отношению к окружающему миру оборонительную позицию. Он, словно аккумулятор, заряжен загадочной силой, которая и повинна во всех таинственных событиях.
— Дальше будет еще хуже, — продолжал Нурей. — Я почти уверен, что все это началось задолго до нашего приезда, но, вероятно, не было так ярко выражено. А потом понаехали постояльцы, они нарушили покой Ролана, и в нем стала копиться ненависть. Уверен, впереди нас ждет нечто ужасное, и я хочу быть рядом. Это невероятно увлекательно!
Ненависть? У этого одинокого старика, который был так добр со мной? Что за глупости!
— Я не сомневаюсь, что…
Нурей не дал мне договорить.
— Впрочем, скоро все прояснится. Мсье Рауль только что, после длинного предисловия, сообщил мне, что был вынужден уволить кастеляншу, официанта и даже беднягу Мишеля: платить им нечем. Кажется, он очень расстроен. Через месяц начинается туристский сезон, а он не может выпутаться из своих трудностей. Я пробуду здесь еще несколько дней, затем подыщу другую гостиницу; надеюсь, за это время тут что — то произойдет.
Мы долго еще гуляли по великолепному пляжу, который тянется далеко — далеко, в голубую бесконечность. Остальное я расскажу тебе после ужина. У меня уже рука устала, а мне еще писать и писать. Сейчас меня ждет совсем непривлекательный ужин: холодные закуски и холодные же блюда на второе. Причем мы перешли на самообслуживание. В общем, полный упадок.
До скорого!»
6
«Привет! Это снова я!
Ужин, вопреки ожиданиям, оказался отменным. Мидии, креветки, крабы, и все это прекрасного качества. Плюс великолепное мясо! Особенно баранина. Не подумай, что я тебя просто дразню: все это очень важно… Затем мы все собрались в гостиной: Рауль, кузен Дюрбан, папа и я. Рауль пил кофе; бедняга, он выглядел ужасно. Дюрбан заказал анисовку, а мы с папой — чай с вербеной. Все было спокойно.
— Напрасно я тебя побеспокоил, — сказал Рауль папе.
— Мне очень жаль, — ответил папа. — Что ты собираешься делать?
— Сам еще не знаю. Может, сдам часть Бюжея под летний лагерь. У меня были об этом переговоры с заводским комитетом одной фабрики в Лионе. Это позволит мне немного выиграть время.
Именно в этот момент раздался крик:
— Пожар!..
В гостиную вбежал взволнованный Симон.
— Скорее! Горит комната номер четырнадцать.
Видел бы ты, как все помчались! Комната номер четырнадцать была четвертой справа на втором этаже. Мы взбежали на лестницу; впереди всех, конечно, был Симон. На бегу он крикнул через плечо:
— У меня есть универсальный ключ!
Мы мчались за ним гурьбой, как Куриации за юным Горацием[16], — вы ведь проходили это в коллеже? Когда мы его догнали, он уже сражался с дверным замком. За ним стоял папа; из соображений субординации я не стал соваться вперед. Затем, тяжело дыша, подбежал Дюрбан и, наконец, Рауль, который где — то по дороге прихватил огнетушитель. Из — под двери полз густой дым. Ужасно пахло паленым.
Симон наконец открыл дверь, и дым ударил в лицо. Мы задыхались, кашляли, глаза у нас слезились, но мы все же кое — что увидели. Не пламя, нет, — всего лишь разбегающиеся по ковру и креслам искры и кое — где голубые вспышки огня.
— Выходите отсюда, скорее! — крикнул Рауль.
Он начал поливать из огнетушителя места, где вспыхивали голубые огоньки, и клубы дыма заполнили всю комнату.
В одном из просветов я заметил Симона — он сдернул с окна занавеску, развернул ее и накинул на кресло. А Дюрбан в это время топтал ногами тлеющий ковер. Я вынужден был отступить в коридор. Наконец, битва с огнем закончилась, и кто — то открыл окно. Я рискнул заглянуть в комнату. Кресло, кажется, удалось погасить, но Симон, морщась, тряс в воздухе ладонями: видно, обжегся.
— Я бы и сам прекрасно справился, — проворчал Рауль.
Он еще немного побрызгал вокруг из огнетушителя, но огонь фактически был побежден. Все собрались в центре комнаты, притихшие, подавленные. Вонь стояла ужасная.
— Нам еще повезло, — прошептал Рауль.
Он обернулся к Симону и поднес к лицу его ладонь. На ней видны были следы ожогов.
— Займитесь скорее своими руками!
— Я просто не успел их защитить, — оправдывался Симон. — Мне хотелось как можно скорее потушить огонь. Слава Богу, что я почувствовал запах! Еще немного, и весь дом бы запылал.
— Окно было закрыто, дверь тоже, — заметил Дюрбан. — Как же мог разгореться огонь?
— Комната пустовала с момента отъезда мадемуазель Дюге, — подхватил Рауль. Включив люстру, он добавил: — Видите? Это не замыкание. Что же тогда?
Папа за все это время не проронил ни слова. Он напряженно что — то обдумывал. Рауль обратился к нему:
— Как ты думаешь, нужно звонить в жандармерию? Совершенно ясно, что все это кем — то подстроено. Сначала машина Биболе, теперь поджог… Надо что — то делать!
Папа взял его под руку, вывел в коридор и начал что — то вполголоса втолковывать. Я понял, что надо срочно смываться, если я не хочу в течение получаса оказаться в парижском поезде. Уходя, я слышал, как Дюрбан с Симоном обсуждали способы лечения ожогов. Моего исчезновения никто не заметил. Я заперся у себя в комнате; в голове роилась туча вопросов — и ни единого ответа…
От чего происходят пожары? От спички, зажигался или от поджога. А комната была заперта на ключ. Идем дальше. Пожар — это огонь, языки пламени, вздымающиеся к потолку, обгоревшая мебель… А здесь? Потрескивание тлеющего кресла, искорки на ковре… Я знал, конечно, что синтетическая обивка не столько горит, сколько дымится, но это объяснение меня не удовлетворяло.
И тут я не выдержал. Ты же меня знаешь: как только мною овладевает какая — нибудь идея, я не могу усидеть на месте… Я вышел в коридор и прислушался. Никого. С первого этажа доносился гул голосов: видимо, консилиум заседал в гостиной. До комнаты Нурея путь был свободен!
Похоже, что Нурей мне обрадовался. Он читал какой — то роман, но тут же закрыл его при моем появлении, показывая что я ему не помешал.
— Какая поразительная книга! «Грозовой перевал»[17] — вы не читали?
— Нет.
— Очень рекомендую… Это от вас идет такой странный запах?
Я понюхал свои ладони и рукава куртки. Да, конечно же, надо было мне побрызгаться одеколоном.
— Это из — за пожара, — сказал я. — Горела комната номер четырнадцать. Ее только что потушили.
— Ой, расскажите скорее!
Оседлав стул, он приготовился слушать мой рассказ, и я, все еще взволнованный пережитым, выдал ему настоящий монолог Терамена[18]. Тревога, начало пожара, проявленная Симоном храбрость и, наконец, несколько выдуманных мною по ходу дела эффектных деталей. Нурей был потрясен.
— Когда же это произошло? — спросил он.
— Не более получаса назад.
— А я ничего не слышал. Правда, когда я читаю… Много сгорело?
— Не особенно.
— Сильное было пламя?
— О! Хороший вопрос. Дело в том, что огонь не успел разгореться как следует. Фактически горело только одно кресло.
— Какого цвета был огонь?
— Знаете, это — то и странно… Теперь, когда вы спросили, я вспоминаю, что языки пламени не были красными. Скорее голубоватыми, как когда поджигают пунш, понимаете?
— Все совпадает, — пробормотал Нурей. — Так я и знал!
Вид у него был как у кота, который только что проглотил канарейку.
— Я же говорил вам, — продолжал он, — это было неизбежно! Все начинается с безобидных явлений: движутся неодушевленные предметы, падают со стен картины и тому подобное. А потом наступает следующий этап, весьма опасный, и он может очень плохо кончиться…
Нурей потер руки, плотоядно улыбнулся и добавил:
— Так оно и будет, я уверен. Начало уже положено… Что ж, поживем — увидим!
Он встал, взял меня под руку и вывел в коридор.
— Такого рода пожары выглядят совсем иначе, чем обычные. Огонь при этом обычно низкий, как будто горит газ. И возникает он в самых неожиданных местах — в одежде, в обивке мебели… Все это — классические признаки.
— Но отчего он возникает?
— Считается, что вокруг некоторых людей происходит нечто вроде изменения структуры воздуха, что вызывает возгорание — как во время лесных пожаров жарким летом.
Любит же этот тип повыступать! Особенно ему нравится, что я никак не решу, верить ему или нет. И он наносит мне последний удар.
— Искать виновника где — то далеко нет смысла. Это наверняка мсье Ролан. Разумеется, он делает это не намеренно, но все же он весьма опасен… Пожалуй, я уеду из замка раньше, чем собирался.
В этот момент мы подошли к четырнадцатой комнате. Служанка как раз выносила из комнаты мебель, которую огонь не тронул: ширму, стулья, ночной столик.
— Какое несчастье! — вздохнула она. — Мсье этого не заслужил…
— А где он? — спросил Нурей.
— Внизу, с друзьями. Ждет приезда жандармов.
С порога комнаты мы увидели почерневшие стены и покоробившийся от жара ковер. А посредине стоял каркас обгоревшего кресла. Это было унылое зрелище. Я подумал: «А ведь такой же огонь может вспыхнуть и в моей комнате, ночью…» И еще мне в голову пришла одна совсем сумасшедшая мысль: «А что, если мой зуав, которого я ношу в кармане, воспринимает флюиды сумасшедшего старика? Не вызовет ли он…»
Видишь, какими глупостями я занимаюсь?.. Но и это еще не все! Сейчас я заканчиваю писать, потому что буквально падаю от усталости. Я теперь боюсь заснуть так же, как боится анестезии больной, попавший на операционный стол. Если ты не получишь от меня новых вестей, значит, я погиб в огне. Прощай!»
Мэтр Робьон рассеянно обнял сына за плечи.
— Как спалось?
— Неплохо, — солгал Франсуа.
— Я забронировал для тебя номер в гостинице «Океан».
— Зачем?
— Затем, что это место не для тебя. По — хорошему, надо было бы отослать тебя в Париж, но я не хочу зря волновать маму. Пойми меня правильно, Франсуа, это не наказание тебе. Это всего лишь предосторожность. Обедать мы будем вместе, так что ты не будешь чувствовать себя одиноким.