Но рабочая форма — это все-таки рабочая форма. Если брюки немного широки в поясе, то этот недостаток устраняется при помощи брезентового брючного ремня. Он прочно закрепляет их.
Полотняная рубашка тоже иногда оказывалась великоватой. Но морской ремень с бляхой помогал навести порядок и здесь.
Другое дело — выходная форма: черные суконные брюки, синяя шерстяная форменка с воротничком. Если командование мирилось с недостатками в подгонке и этой формы одежды, то юнги никак не могли согласиться с тем, чтобы на них что-нибудь сидело не так, как положено.
Бушлат длинен и мешковат. Брюки внизу узки. Воротничок и тельняшка бьют в глаза свежестью — их хозяин совсем еще молодой моряк и ничего не испытал в морской жизни.
У моряков есть свои славные традиции, благодаря которым они снискали себе известность людей неустрашимых, привыкших бороться со стихией, стойких в бою, крепких в дружбе. И как только молодой человек оденет морскую форму, так все эти качества он считает неотъемлемой частью своей натуры. Так уже повелось. И поэтому форма для моряка — далеко не последнее во всей его жизни дело. Каждая деталь его формы — овеянный романтикой символ. Бескозырка с ленточками! Это же не фуражка или какая-то там шляпа. Муаровая с черными полосками гвардейская ленточка! Это слава, доблесть, геройство! А что написано на этой ленточке? Когда-то, очень давно, уходя в море, матросы писали на ленточке имя своей любимой. Теперь по надписи на ленточке можно определить, к какому именно отряду моряков принадлежит хозяин бескозырки.
А воротничок! Три скромные белые полоски на синем поле. Некоторые думают, что синий цвет воротничка и белые полоски на нем просто обозначают море и что-то вроде волн или пены. Пусть же знают несведущие люди: дело не просто в море. Три белые полоски — это символ трех великих побед русского флота под Чесмой, Синопом и Гангутом!
Тельняшка! Тоже символ! Символ морской души, всего лучшего, что заложено в ней. Моряк идет воевать на сушу, расстается с родным кораблем, с бушлатом и даже бескозыркой. Надевает на себя брюки, шинель, гимнастерку и металлический шлем сухопутного солдата. Но тельняшку он никогда не снимает.
Форменка, бушлат, брюки — все сидит на моряке по-особенному. Моряка издалека видно. На моряка все смотрят. И моряку совсем не все равно, как на нем сидит флотское обмундирование. У моряка душа не на месте, если в форме нет порядка. Традиции в Военно-Морском Флоте — великое дело! Они есть даже у каждого флота и флотилии. И опытный, много служивший моряк, даже не глядя на надпись на ленточке, а только по тому, как сидит бескозырка, сможет отличить североморца от балтийца, тихоокеанца от черноморца.
Ваня Таранин решил исправить недостатки в своей выходной форме. Новый воротничок он променял какому-то матросу на поношенный, с поблеклыми синими полями. Бушлат на нем сидел неплохо, потому что Ваня был высок и строен. Но вот брюки… Они были узки внизу и больше походили на смешные дудочки, чем на настоящие флотские брюки.
Кое- кто из юнгов пытался расширить брюки при помощи вставных клиньев. Но такой метод оказался устаревшим и непригодным. Во всех приморских городах комендантские обходы забирают «братишек-клешников», приводят их в комендатуру и заставляют тут же вырезать клинья ножницами.
Ваня Таранин узнал о совершенно новом способе. И, рассматривая свои суконные брюки накануне выходного дня, он сказал товарищам:
— Завтра с утра, конечно, объявят форму номер три. А какая у нас форма? Смех! Брюки не брюки… Макароны какие-то…
— Не по заказу шиты, — сказал Жора Челноков.
Петушок добавил:
— Матросы вон служат по нескольку лет, у них в баталерке свои кореши. Берут брюки на два, а то три размера больше. Из таких какие хочешь можно сделать. А вставить клинья — все равно заставят вырезать.
— Так можно же обойтись без клиньев, — сказал Ваня и приставил палец к губам: — Только, чур, не выдавать. Сегодня командир нашей смены Цыбенко говорит мне: «Ты, говорит, Таранин, аккуратный парень, ходишь всегда чисто. За аккуратность тебя командир роты хвалит. А вот посмотришь на тебя, когда ты одет по форме три… Нога у тебя крупная, а брюки — смешно смотреть. Не тот ты размер для себя взял». А я, говорю, не выбирал. Такие дали. «Знаю, говорит, у молодых всегда так. А хочется мне, чтобы ты примерным был всегда. И в рабочее время и в выходной.» Так как же быть-то, спрашиваю, товарищ старшина первой статьи? «Научу, говорит, только никому ни слова. Комар носу не подточит. Никакой обход не придерется». И знаете как? — Ваня поднял матрац и достал из-под него фанерную дощечку. — От вас я все равно не скрою. Только смотрите, ребята, никому ни слова. Старшину не подведите.
— Да ладно тебе, — перебил Ваню Челноков. — Чего уж там…
— Могила! — поддержал Жору Петушок.
— Ну то-то. А все очень просто. Надо низы брюк намочить и сырые натянуть на дощечку. На фанере они растянутся, а потом в таком виде и высохнут. Можно любой ширины сделать.
— Здорово! — воскликнул Петушок. — Давайте сейчас же сделаем.
— Раз без клиньев, значит, можно, — согласился Жора.
16
Утром выходного дня в лагерь пришел начальник школы юнгов Абрамов, начавший службу на флоте еще до революции.
Увидев его, дежуривший по лагерю замполит первой роты лейтенант Соколов вдохнул всей грудью и, напрягаясь до последнего предела, раскатисто скомандовал:
— Сми-и-ррно!
Стоявшие у палаток юнги подтянулись, повернулись в сторону начальника школы.
Лейтенант Соколов приложил руку к фуражке.
— Товарищ капитан первого ранга, дежурный по лагерю лейтенант Соколов.
Он сделал шаг в сторону, повернулся во фронт, давая дорогу начальнику школы, и, когда Абрамов негромким спокойным голосом скомандовал «вольно», так же во весь голос повторил:
— Вольно!
Начальник школы поздоровался с Соколовым и пошел вдоль палаток и строящихся землянок. Острое лицо его с прямым нависающим носом и густыми седыми бровями было спокойно.
Он знал, что кое-кто из юнгов отлынивает от работы, бродит по лесу, что с камбуза пропадает посуда, и начальник столовой ходит по лесу и берегам озер и собирает разбросанные там бачки, миски и чумички.
Гурька Захаров в этот день был дневальным по роте. Офицеры остановились около палатки, в которой находился ротный наряд.
Гурька слышал, как начальник школы спросил командира роты старшего лейтенанта Сти-феева;
— Когда закончите строительство землянок?
— Через три дня закончим.
— Хорошо. Через два, дня откроем новую столовую. Самое трудное останется позади. Учебные кабинеты готовы к занятиям. Сегодня надо показать их юнгам. Да… А вот с дисциплиной…
Стифеев попросил:
— Разрешите?
— Говорите.
— При отборе ребят на местах допущены
ошибки. Брали всех, кого попало. В школу пришли… — Стифеев замялся, потом продолжил: -
Вместе с хорошими ребятами в школу попало немало хулиганов. Я полагаю, что мы должны избавиться от них. Пускай будет меньше, но лучше.
— Все?
— Все.
— Наших юнгов, — сказал лейтенант Соколов, — война поставила в исключительные условия. Тяжелые условия, я имею в виду. Многие из них являются настоящими детьми войны. Родители их погибли на фронте или во время налетов вражеской авиации на тыл. Эти ребята по нескольку месяцев бродили по дорогам, беспризорничали, пока их не подобрали…
— Тем более они должны бы… — перебил своего заместителя Стифеев.
Капитан первого ранга качнулся на носках, пожевал губами и, очевидно, не желая слушать, что еще скажет командир роты, приказал:
— Постройте роту.
— Есть построить! Первой роте строиться!
Дежурный по роте подхватил команду старшего лейтенанта:
— Первой роте строиться!
Гурька засвистел в боцманскую дудку, которая у него висела на шее, и, обходя палатки, кричал во весь голос:
— Первая рота, выходи строиться!
Через несколько минут первая рота выстроилась.
Старший лейтенант скомандовал:
— Рота, смирно!
Бросив короткий взгляд на застывшие шеренги юнгов, как бы проверяя, четко ли они выполнили его команду, он подошел к начальнику школы и доложил:
— Товарищ капитан первого ранга, по вашему приказанию первая рота построена!
Абрамов, держа руку у козырька с золотыми лавровыми листьями, поздоровался с юнгами бодрым, хорошо натренированным на командах голосом:
— Здравствуйте, товарищи юнги!
Ребята удивились силе в голосе старого человека, и желая не остаться перед ним в долгу, громко ответили:
— Здраст, товарищ капитан первого ранга!
Но хорошо получилось только «здраст», а остальные слова рассыпались горохом, вразнобой.
— Отставить! — скомандовал капитан первого ранга и поздоровался еще раз.
Рота на мгновение застыла, а потом не быстро, но дружно ответила:
— Здраст, товарищ капитан первого ранга!
На этот раз начальник школы остался доволен.
Потом рота приветствовала его на ходу, делала повороты налево, направо, кругом, разбегалась и собиралась снова.
Гурька стоял в стороне, у палатки, и удивлялся. Собственно, удивляться, может, было и нечему. Строевой подготовкой юнги занимались редко. И все-таки он никак не думал, что рота ходит так плохо. Со стороны всегда виднее.
Когда рота делала поворот кругом на ходу, юнги почему-то вдруг спотыкались, хотя дорога была сухая, сбивались с ноги и некоторое время смешно семенили, приноравливаясь к шагу впереди идущих, те тоже сбивались, и все налаживалось только после того, как командир роты начинал давать счет, растягивая слова:
— Ать, два-а, три-и! Ать, два-а, три-и!
Ходите вы пока плохо, — сказал начальник школы роте. — Разболтанности у вас много. И это не случайно. Дело не только в том, что вы еще мало занимались строевой подготовкой. А недисциплинированности у вас хоть отбавляй. Вот, пожалуйста, посмотрите…
Он приказал выйти из строя нескольким юнгам, которых заметил раньше. Среди них были Ваня Таранин, Жора Челноков и Петушок. На Агишине болтались такие непомерно широкие брюки, что он сам вместился бы в каждую из штанин.
— Что это такое? — спросил начальник школы, обращаясь к стоящим перед строем юнгам. — Вы думаете, это хорошо, красиво? Безобразие, вот что это такое! Клешники на флоте давно уже перевелись, и вам ли, юнгам, возрождать старое, плохое, чему советские моряки объявили войну с первых лет Советской власти? Вы изуродовали свою форму! Тяжелое, суровое время переживает наша Родина. Идет жестокая война с гитлеровскими захватчиками. Условия у нас здесь такие, что мы не смогли пока хорошо подогнать на вас обмундирование. Но это временно. Подготовимся к началу учебных занятий, займемся и формой. А вот такие юнги не понимают этого. Стараясь щеголять широким клешем, они портят обмундирование. Ваши отцы и братья, не жалея собственной жизни, дерутся с врагами Родины — немецкими захватчиками. Пройдет немного времени, и вы станете рядом с ними. Флот в вашем лице должен получить стойких, мужественных моряков, способных преодолеть любые трудности и победить врага. А некоторые из вас напугались, не выдержали первых испытаний здесь, в школе. Поведение таких юнгов не достойно их звания и марает флотскую честь!
Здорово пристыдил начальник школы клеш-ников и бродяжек, которые целыми днями гуляют по лесу, таскают с камбуза посуду и не работают вместе со всеми.
Ваня Таранин стоял с опущенной головой и красным от стыда лицом. Про себя он решил, что больше никогда не будет так делать, и в душе ругал Цыбенко.
Петушок тоже опустил рыжую голову. Но серые глаза его с хитринкой посматривали на юнгов и начальника школы. На лице его появилась улыбка, простая, невинная: дескать, что мы такого особенного сделали?
17
Строительство землянок закончилось, и юнги перебрались в них из палаток.
В своей палатке Лупало заставлял товарищей ходить для него на озеро за водой, чистить его ботинки, добывать на раскурку газет. Ослушаться Лупало боялись — побьет. А бил Лупало умело. Не то чтобы нос расквасит или синяк поставит. Нет. А так, что и следов не оставит. После этого юнга побоится следующий раз ослушаться.
Лупало и в землянке вел себя по-прежнему. Петушка сделал своим ординарцем. Что Лупало Петушку скажет, то он и сделает.
— Жорка, — сказал как-то Лупало Жоре Челнокову, который рассматривал только что полученный учебник по двигателям. — Сходи за дровишками.
— Сходи сам. Что ты за командир?
Лупало поднялся с кровати:
— Я не командир. А раз говорю сходи, значит, сходи и принеси.
— Не пойду.
— Не пойдешь? Хорошо.
Лупало вышел из землянки.
— Петушок! — позвал он Агишина, занятого чисткой Лупаловых ботинок. — Иди сюда.
Они переговорили о чем-то, и Лупало вернулся в землянку.
Двое юнгов играли в шашки. Лупало подсел к ним, посмотрел и сказал, обращаясь к Толе Носову, который только что выиграл партию:
— Давай, Толька, играть в щелчки.
— Как это в щелчки?
— А просто. Кто проиграет, тому щелчки.
— Да, с тобой только и играть…
— А что со мной? Я проиграю. Вот увидишь, проиграю. Ты здорово играешь. Сколько сухарей у тебя останется, столько и щелчков мне дашь.
Толя, действительно, играл в шашки хорошо и в шашечных турнирах всегда выходил победителем. Но играть с Лупало он боялся. Если такому верзиле проиграешь, он таких всыплет!…
— Давай без щелчков, — предложил Толя.
— Без щелчков неинтересно. Да ты что, боишься проиграть мне?
— Вовсе не боюсь.
— А вот давай, давай…
Лупало начал расставлять шашки. Толя был честолюбив и решил во что бы то ни стало выиграть у Лупало. Неплохо всыпать несколько щелчков этому нахалу.
Первую партию Лупало проиграл. У Толи на доске остались четыре простые шашки и дамка.
— Ну вот, — сказал Лупало, — я же знал, что ты выиграешь. Сыпь мне свои орехи.
Он подставил голову.
Толя дал Лупало девять щелчков.
— Давай, Толька, лупи меня, раз ты такой сильный, — сказал Лупало и снова взялся за шашки.
Толя хотел отказаться играть другую партию. Честолюбие его было удовлетворено. Но Лупало сказал, что Носов должен сыграть с ним еще одну партию, иначе с его стороны будет нечестно.
Начали играть. Теперь Лупало играл по-другому. Очень скоро одна его шашка пробралась в дамки. Толина же шашка прочно засела в правом углу на половине доски противника. Толя уже не мог играть как следует. Он смотрел на сильные с широкими толстыми ногтями пальцы Лупало, когда тот передвигал шашки, и мысленно подсчитывал вероятное количество щелчков, которые влепит ему Лупало.
— Так. Подсчитаем, — сказал Лупало выиграв партию. — Так… десять. Да за две дамки по пяти — тоже десять. И два сухарика. Всего двадцать два щелчка. Подставляй лоб, Толик.
— Ну, уж и лоб, — сказал Толя и покраснел. — Я тебя щелкал в голову.
— Хорошо. Я спорить не буду. В голову так в голову. Все равно подставляй ты мне. Не за то мать сына ругает, что играет, а за то, что отыгрывается.
А я отыгрался. Давай…
Лупало щелкал здорово. Он бил с размаху, так, что у Носова звенела голова. После каждого щелчка Толя все глубже вбирал ее в плечи, пытался закрываться руками, но Лупало кричал:
— Убери руки!… Четыре… пять… шесть… Терпи, казак, атаманом будешь. Восемь… терпи… девять… десять…
Толя совсем сполз вниз, и голова его была у самого края стола.
Лупало пожалел его:
— Ладно, хватит пока. Дюжина останется за тобой. Это вроде американки будет. Попрошу что — исполнишь. А не исполнишь — получишь остальную дюжину. Давай еще сыграем. Ты тоже можешь отыграться. Тогда квиты будем.
Но Толя играть отказался, решив, что лучше пока побыть у Лупало в долгу. Он тер пальцами голову и с боязнью посматривал на довольного противника.