ПОЛЯРНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК
У Пети была своя страсть. Прожив почти всю свою, пока еще маленькую, жизнь на Чукотке, он очень полюбил Север. В воображении своем Петя видел себя мужественным покорителем Северного полюса, открывателем новых земель в Ледовитом океане. Перечитав все, что ему попадалось о великих северных путешественниках, Петя вынашивал планы больших путешествий, готовил себя к лишениям, ко всяким испытаниям.
Мать Пети, Вера Николаевна, была поражена тем, что сын ее несколько раз пытался незаметно выбросить завтраки, обеды и ужины в помойное ведро и тем самым создать видимость, что он ел.
На все ее просьбы объяснить свое странное поведение Петя не отвечал.
— Ну, тогда ты дай мне честное слово, что больше так делать не будешь, — попросила она.
— Нет, мама, такого слова, да еще честного, я дать не могу, — вздохнул Петя.
— Это почему же? — изумилась Вера Николаевна.
Петя упрямо сдвинул свои белесые брови и, глядя в пол, пояснил:
— Это секрет, мама. Вот когда я вырасту большой, тогда все объясню.
Не очень довольная причудами сына, Вера Николаевна решила оставить его на время в покое. Но, когда еще раз заметила, что обед Пети опять очутился в помойном ведре, она возмутилась:
— В конце концов ты объяснишь мне свое поведение или нет, негодный мальчишка?!
Петя молчал.
Возможно, так и держал бы Петя в тайне причину своего необычного поведения, если бы его поступками не заинтересовался отец.
— Подожди, Петя... Ведь я до сих пор думал, что ты меня и маму уважаешь, — сказал он, усаживая сына перед собой на стул. — Почему же ты не объяснишь нам, зачем опаздываешь к столу, выбрасываешь обеды и голодаешь? Рассказал бы, в чем дело, тогда, возможно, мама просто не стала бы звать тебя к столу.
— Я хотел, чтобы это было тайной, — буркнул себе под нос Петя.
— А-а-а, тайна! — многозначительно заметил Виктор Сергеевич. — Ну, раз тайна, тогда, конечно, другое дело... Хотя мне, по совести, очень обидно, что мой сын не пожелал посвятить меня в свою тайну...
—Знаешь, папа, тебе я, пожалуй, скажу!
— А ну, ну...
Петя подошел к двери, чтобы удостовериться, нет ли кого-нибудь за ней, и сказал:
— Видишь, я про одного северного путешественника книгу читал. В книге рассказывается, что, когда ему было еще только восемнадцать лет, он уже приучал себя по четверо-пятеро суток не есть, чтобы стать закаленным, чтобы уметь переносить голод. Вот и я тоже решил попробовать...
— Ну-ну, теперь ясно, теперь все ясно... — Виктор Сергеевич дотронулся до бородки и, немного подумав, добавил: — Вот ты сказал, что путешественнику тому было всего восемнадцать лет. А не скажешь ли ты, сколько лет тебе?
Петя смутился:
— Мне еще немножко маловато... Но мне уже десять лет...
— Действительно, маловато еще, чтобы пять суток не есть, — сказал Виктор Сергеевич. — Таким путем ты, пожалуй, скорее чахнуть начнешь, чем сил набираться.
— Да вот я проверить себя хотел, но разве нашу маму проведешь! Только один раз мне удалось полтора дня не есть... На ногах стоял, но коленки, знаешь, дрожали...
— Значит, коленки дрожали?
— Дрожали, — сознался Петя.
— Давай твердо договоримся: как только станет тебе восемнадцать лет, тогда, если захочешь, ты повторишь свои опыты, а сейчас пока воздержись. Это мой совет тебе. До сих пор советы мои ты ценил — не знаю, как на этот раз будет.
— Хорошо. Даю тебе слово, что буду ждать до восемнадцати лет, — твердо сказал Петя.
— Ну что ж, по рукам?— протянул свою руку Виктор Сергеевич.
— По рукам! — повторил Петя и звонко хлопнул рукой по ладони отца.
Но вскоре после происшествия с Эттаем и Тавылем Петя опять внушил Вере Николаевне подозрение своим странным поведением. В каждом его шаге, в каждом жесте сквозила таинственность. Он то и дело перешептывался с друзьями, осматривал свою меховую одежду; наконец спрятал в рюкзак отцовский бинокль. Там же мать обнаружила коробочку с гвоздями, молоток, иголку с нитками, связку нерпичьих ремней, самодельный наган. И что больше всего испугало ее — это спички.
«Э, нет, тут что-то неладно», — сделала вывод Вера Николаевна и показала рюкзак отцу.
— Ясно. Полярный путешественник собрался в поход, — нахмурился Виктор Сергеевич.
Как только Петя вернулся из школы, он сразу же услыхал голос отца:
—Зайди-ка, Петя, ко мне на минутку.
Петя подозрительно взглянул на подушку, под которой прятал рюкзак, и, стараясь придать себе непринужденный вид, вошел в кабинет к отцу.
— Ну, как у тебя дела? Завтра выходной день — может, сходим капканы на песца поставим? Ты же любишь охоту.
— Да... Но, может, еще рано капканы ставить? — потупился Петя.
— Почему же рано? Охотники поставили капканы уже два дня назад.
— А-а-а, вот как... Я и не знал, — неопределенно протянул Петя.
— Я вижу, тебе хотелось бы провести выходной день как- нибудь по-другому?
Петя подозрительно глянул на отца, нахмурился, что-то обдумывая.
— Помнишь, ты говорил, папа, чтобы я советовался, если в голову мне придет что-нибудь тайное? — спросил он, глядя отцу в глаза.
— Как же, как же, помню и, признаться, жду, когда же ты наконец скажешь мне что-нибудь в этом роде, — подавил улыбку Виктор Сергеевич.
— Так вот, такое время пришло, папа, — полушепотом сказал Петя и побежал на цыпочках к двери, чтобы прикрыть ее поплотней. — Только не говори пока маме. Не потому, что я не уважаю ее или еще что-нибудь, а просто... Ты же знаешь, что мама испугаться может.
— Да, да, понимаю, — кивал отец.
— Так вот, мы узнали, что ты и председатель сельсовета сумели доказать Экэчо, что Тавыль должен учиться. И вот мы, то есть я, Кэукай и Эттай, решили съездить за ним на собаках в тундру. В этой экспедиции я буду главным полярным путешественником, а они — моими проводниками. Помнишь, как у Арсеньева Дерсу Узала?
— Как же, как же, помню. Очень хороший человек был Дерсу Узала.
— А Арсеньев? — спросил Петя и тут же ответил сам: — Арсеньев был замечательный путешественник!
— И насчет Арсеньева я с тобой согласен. — Виктор Сергеевич положил ногу на ногу.
— Долго спорили Кэукай и Эттай, кто из них будет проводник гольд Дерсу Узала, — блестя глазами, продолжал рассказывать Петя. — И наконец мы решили так, что оба они будут Дерсу Узала. Понимаешь, сразу два Дерсу Узала!
— Да, понимаю. Спор, конечно, разрешен замечательно. Почему бы действительно не быть двум Дерсу Узала? — согласился Виктор Сергеевич и, немного подумав, спросил:— А вот скажи мне, Петя: как ты представляешь себе путешественника? Ведь ты читал о Дежневе, о Миклухо-Маклае, о Пржевальском, даже в книги мореплавателя Василия Михайловича Головнина заглядывал...
— А как же! Конечно, заглядывал. Я, если хочешь знать, папа, в свою специальную тетрадь, которая называется у меня «Учебник путешественника», отдельные места из книги Головнина переписал...
Петя бросился к своему рюкзаку и вскоре принес толстую общую тетрадь, завернутую в хрустящую непромокаемую бумагу.
В тетради действительно было много выписок из книг путешественников. Выписки перемежались с раскрашенными рисунками, которые Петя срисовал из тех же книг.
— Вот здесь у меня Головнин, — показал Петя, — а вот тут я слова выписал его... вот это, что красной рамкой обведено... Видишь, он говорит, что ум и... — как он еще пишет? — обширные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились. А дальше вот пишет, что если бы собрать детей со всего земного шара и дать им одинаковое воспитание, то из темнокожих вышло бы не меньше великих людей, чем из детей с белыми лицами...
— А скажи, Петя, почему ты в свой «Учебник путешественника» выписал именно эти слова? — спросил Виктор Сергеевич.
— А ты, папа, забыл разве, что я учусь с мальчиками и девочками чукчами? — ответил Петя вопросом на вопрос. — Вот как раз и получилось: в школе нашей собрались и русские и чукчи, есть два ламута, один коряк, а Пурлис, который учится в седьмом «Б», — латыш, и никакой разницы нет между нами! Вот увидишь, что Кэукай когда-нибудь будет знаменитым художником, а Эттай что-нибудь такое изобретет, что все прямо ахнут. Очень он машины любит. Эттай и печку машиной считает, внутри которой ходит огонь. И потом на математику у него башка сильная... Вот потому я и выписал эти слова из книги Головнина...
— Теперь я вижу, что ты не зря их выписал — ты хорошо понял, зачем их выписал. Ну, а все же: как ты себе представляешь, каким должен быть путешественник?
— Прежде всего он должен быть мужественным и суровым, вот таким! — Петя нахмурил брови, сделал по возможности каменное лицо. — Вот таким он должен быть, как я сейчас показал.
— Мужество путешественнику действительно нужно, но этого, по-моему, маловато, — улыбнулся отец.
— А еще нужно, чтобы путешественник был умным человеком, — добавил Петя, — чтобы польза какая-то была от его путешествий. Потом он должен быть очень чутким к своим товарищам по экспедиции, чутким к тем народам, к которым ему придется попасть. Вот, например, как Миклухо-Маклай! Он приносил людям пользу: кого лечил, кому что-нибудь объяснял, и его очень любили. Вообще, папа, надо прежде всего человеком быть, тогда у путешественника всегда друзья найдутся. Вот тут, например, я записал, как хорошо относились люди одного неизвестного тогда еще острова к Головнину, помогали ему и ничем не беспокоили. А почему так получилось? — спросил Петя. — Потому что наш Головнин был настоящим человеком, и относились к нему островитяне так же, как к настоящему человеку. А вот ты, наверное, знаешь, что одного английского мореплавателя туземные жители даже убили: англичане очень плохо вели себя и туземцы не любили их.
— Да, дела!.. — пробормотал Виктор Сергеевич и, встав со стула, принялся ходить по кабинету.
Петя молча следил за отцом.
Голубые глаза мальчика, в которых одновременно были и тревога, и надежда, и острое нетерпение, смотрели то в одну, то в другую сторону, в зависимости от того, куда двигался отец. «А что, если скажет: «Сиди дома, никуда ездить не смей»? Тогда мои Дерсу Узала поедут, а я, великий путешественник, буду сидеть дома», — беспокоился Петя.
— Я знаю, ты ждешь моего совета, — прервал наконец молчание Виктор Сергеевич. — Сейчас я тебе ничего не скажу, а вот через часок, думаю, кое-что посоветую.
Петя вздохнул и невесело ответил:
— Ну что ж, я подожду. Только ты уж как-нибудь хорошо посоветуй, ладно, папа?
Через час после разговора с сыном Виктор Сергеевич встретился с Тынэтом.
— Я слыхал, что тебя Таграт в тундру к оленеводам посылает с каким-то поручением. Верно это?
— Да, завтра я еду в тундру, капканы оленеводам везу. Пусть оленей пасут и охотой занимаются. План на песца у нас в этом году большой.
Виктор Сергеевич рассказал комсоргу о тайной подготовке мальчиков и поездке в тундру за Тавылем.
— Ну что ж, пусть тогда едут со мной, — с готовностью согласился комсорг.
— Нет, я хотел по-другому немножко сделать. Пусть они сами поедут, пусть уже сейчас учатся быть настоящими мужчинами. А ты сзади поедешь, присматривать будешь. Только, пожалуйста, будь повнимательней. Я на тебя очень надеюсь.
— Хорошо, Виктор Сергеевич, я буду очень внимательным, — пообещал Тынэт.
И вот наконец Петя получил совет от отца собираться. Не чуя под собой ног от восторга, он бегал из угла в угол, делая последние приготовления в дорогу.
Виктор Сергеевич с заговорщическим видом подмигивал сыну, вместе с ним осматривал его меховую одежду, упаковывал рюкзак.
— Только маме, пожалуйста, не говори пока. А то, если она узнает, тогда все пропадет. Она не пустит меня и тебя заставит передумать.
— Хорошо, не буду говорить, — обещал Виктор Сергеевич. — Давай-ка запакуем в рюкзак еще эти коврижки. Настоящий путешественник без провизии в путь не отправится.
— Хорошо, давай запакуем, — суетился Петя, не подозревая о том, что коврижки эти специально испекла ему мать на дорогу.
Вечером, лежа в постели, Петя старался представить, каким завтра будет его путешествие. «Хорошо, что я с отцом посоветовался, он мне сильно помог, — думал Петя. — Хорошо, когда у тебя есть такой папа — настоящий друг, папа, которому можно доверить самую тайную тайну...»
А назавтра ранним утром мальчики уже мчались по накатанной оленеводами нартовой дороге в тундру. Собаки бежали быстро и легко. Каюрил Кэукай. Потом путешественники останавливались, тщательно осматриваясь вокруг. У них считалось, что едут они не в глубь тундры, а как раз наоборот — на север, к самому полюсу. На этом пути предполагались «открытие в Ледовитом океане новых земель», встреча с «незнакомыми племенами».
Покрикивая на собак, Кэукай часто соскакивал на землю и долго бежал рядом с нартой.
— Боюсь, собаки, сильно устанут, до полюса еще далеко! — кричал он, погоняя собак.
Опушки малахаев, брови и ресницы у мальчиков заиндевели, и от этого они действительно казались суровыми полярниками, отправившимися в дальнее путешествие.
ТАВЫЛЬ ХОЧЕТ В ШКОЛУ
Экэчо отправил Тавыля к своему дальнему родственнику, лучшему пастуху колхозного стада Вальфо. Стойбище оленеводческой бригады Вальфо стояло километрах в двадцати от поселка Рэн.
Вальфо не очень обрадовался приходу Тавыля.
— Не понимаю, что это отец твой выдумывает, — недовольно сказал он, собирая в кольца аркан. — Учиться тебе надо. Мой же сын учится, а ты что здесь делать будешь?
Тавыль обидчиво отвернулся. В узких глазах его сверкнули слезы. Не притронувшись к мясу, которое поставила перед ним жена Вальфо, Тавыль встал и вышел из яранги на улицу.
Свежий снег, покрывший тундру и горы, слепил глаза.
С трудом Тавыль разглядел, что на склонах невысоких сопок паслось огромное стадо.
— Гок! Гок! Гок!.. — доносились до стойбища громкие возгласы пастухов.
Надев на ноги снегоступы, Тавыль понуро побрел к стаду. Он хорошо помнил строгий наказ отца: «День и ночь находись у стада. Учись понимать оленей, это куда лучше будет, чем попусту сидеть за книгой».
— Это куда лучше, чем сидеть за книгой... — прошептал Тавыль и вдруг с новой силой почувствовал жгучую обиду на отца.
Проложенная пастухами тропа шла на сопку. Тавыль чуть поднялся вверх по тропе и сел на черный камень, выступавший из-под снега. Закрыв глаза, он представил себе школу.
Нина Ивановна стоит с указкой у карты и рассказывает о чудесной уральской земле, о сказочной реке Волге, о больших городах и заводах. В классе очень тихо: ученики затаив дыхание слушают Нину Ивановну. Тавылю сейчас кажется, что он даже слышит голос своей любимой учительницы.
«Эх, все это Эттай проклятый наделал! — с горечью подумал Тавыль. — Ну да ничего, Нина Ивановна поможет мне. Она же тогда вечером, когда в классе меня разбудила, сказала, что теперь будет мне другом, заступаться за меня будет. Да и Виктор Сергеевич все равно заставит отца опять послать меня в школу...»
Но как ни утешительны были эти мысли, на душе у Тавыля становилось все тоскливей. Повернувшись в сторону стойбища, он положил локти на колени, подпер кулаками подбородок и задумался о том, что ему делать дальше.
Из верхушек шатерообразных яранг струился синий дымок. Возле яранг мужчины и женщины упаковывали тяжелые грузовые нарты, готовясь к перекочевке. Мужчины отвозили упакованные нарты чуть в сторону от стойбища, ставили их одна на другую передками вверх, образуя овальной формы кораль [12].
Тавыль знал, что завтра чуть свет подгонят пастухи к этому коралю стадо и начнут отделять неездовых оленей. Когда на месте останутся только ездовые олени, их загонят в кораль, начнут хватать за рога и тут же впрягать в нарты, из которых и состоит самый кораль. Каждого впряженного оленя привяжут поводом к впереди стоящей нарте. Первого оленя возьмут за повод, он выдернет свою нарту из-под второй, а второй олень, привязанный поводом ко второй нарте, выдернет свою нарту из-под третьей, и так весь кораль вытянется в длинную цепочку кочевого каравана. И пойдет караван вверх по речной долине, все глубже и глубже в тундру, туда, где синеют горы Анадырского хребта. Тавыль в своих снегоступах отправится вместе с пастухами, погоняя шумно передвигающееся стадо, а школа будет оставаться позади все дальше и дальше. И таким одиноким и несчастным сам себе показался Тавыль, что не выдержал и заплакал.