Темитов без него ни одного дела не начинает.
При каждом упоминании имени Темитова князь морщился, закрывал глаза, сердился:
— Про Темитова сказывают, забулдыга он был, забубённая головушка, за себя не ответчик. Под одним окном постучит, под другим выпросит, под третьим съест… А потом потрафил чем-то царю Петру — и граф уже! Всё у него в руках кипит, горит, всё поспевает… В карты миллионы проигрывает!.. Турниры устраивает — кто кого переспорит! Блажной. Вот я — князь, так и мой прадед княжил, и дед прадеда княжил, и все до двадцатого колена — князья А эти новые графья — тьфу! Без роду и племени! У меня таких графов — целые деревни. Разве в прежние времена такое быть могло?
…Темитову царь подарил где-то на севере большие земли, и граф скупал повсюду крестьян, переселял их туда. Ему нужно было много людей. Но мало кто хотел по своей воле идти в чужие далёкие края. Поэтому приказчики Темитова обычно договаривались о купле-продаже крестьян тайно. Потом вдруг появлялись графские солдаты, вытряхивали мужиков с семьями из изб, прогоняли с гнёзд насиженных и, как каторжан, гнали по дорогам. Иногда и в кандалы заковывали, чтобы не сбежали.
— Нужно, князь, пригласить снова сюда в гости Голянского, — продолжал Парамон. — И продать Темитову половину наших крестьян.
— Истину он говорит, истину! — подхватил мысль брата Спирька. Голянский уговорит графа хорошую цену за наших мужиков назначить!
— Да поспешать надо, князь, — наставительно молвил Парамон. — Не ровён час, пойдём мы мужиков считать, ан их раз, два — и обчёлся.
— Глядь — сбежали все в Заболотье или в болоте попрятались! захихикал Спирька.
Князь грозно взглянул на слугу, и тот затих под тяжёлым взглядом, как лягушка, встретившая ужа.
— А чтобы нам, князь-батюшка, не в убытке быть, — преданно заглядывая в глаза князя, хрипло заговорил Спирька, — надо у мужичков сейчас, осени не дожидаючи, подати собрать и недоимки… Всё одно им к Темитову идти, всего не увезти, так хоть мы попользуемся… А тем, кто здесь останется, в долг, втридорога их же припас и дадим!
— Отменно! — улыбнулся князь. — Завтра же сбор податей и начать. Ефимку — сборщиком. Выдать ему сапоги! Приказать, чтоб не жалел никого.
— Голянский — пройда. Он себе часть денег возьмёт, но и мы все не в накладе будем, — сказал Парамон.
— Я добрый, я хороший, — яростно комкая воск, проговорил князь. — Всех продам, а сам снаряжу обоз, уеду в Москву жить.
— В этом-то доброта твоя, князь, и видна, — задушевно произнёс Парамон. — У графа Темитова мужичков наших хоть кормить будут, а здесь зимой, после засухи, они все с голоду помрут.
— Да, да, да! — отбрасывая восковой шарик, затряс бородой Стоеросов. Помрут мужички, меня же и поносить ещё будут… У них князь за всё в ответе… А я добрый… хороший… люблю мужичков… И не половину, а всех продать до единого, под корень!
— Так я, князь-батюшка, за Голянским в Заболотье сегодня поутру поскачу? — дёрнул головой Спирька.
— Парамон поедет! — приказал Стоеросов и добавил, словно в раздумье: Авось сторгуемся с графским приказчиком. Да, в прежние добрые нремена… И князь закрыл один глаз.
Спирька сноровисто подал новый ковш с медовой…
…Через две недели поп Парамон вернулся в Болотный край и привёз Голянского. Графский приказчик с собой даже деньги захватил, чтобы покупку закрепить.
В ту же ночь князь устроил в лесу пир в честь приезда дорогого друга, гостя и родственника.
Поп Парамон с непривычки к дальней дороге едва до дома добрался и на пир ночной не пришёл — сослался на то, что, мол, зело притомился.
Князь следил, чтобы настроение боярина было мягким и радостным. Голянский становился всё более покладистым, и уже можно было начинать разнор о деле, как вдруг появился солдат Игнат, а потом пропал боярский конь.
Под угрозой оказался весь хитроумный план. И князь рассвирепел:
— Порешу конокрада! Самолично! Сюда его!
Сметлив да хитёр — семерым нос утёр.
Старинная солдатская поговорка
урында и двое конюхов понесли запелёнатого Игната к Стоеросову.
— Экой нам солдатик-то попался! — хихикнул Спирька-Чёрт, забегая вперёд и разглядывая Игнатовы голые пятки. — Голодранец, босота! На кожаном шнурке сапоги держатся, вверх не лезут. А я-то, грешный, хотел его сапогами попользоваться, да вот незадача, хи-хи: сапоги без подмёток, а солдатик будет без головы, хи-хи!
— Уг-бл-угл! — забормотал Игнат.
Ложка, которая так и осталась торчать во рту, мешала ему говорить, а вытолкнуть её языком нельзя было: солдата всего обмотали крепким скатертным полотном.
Князь от нетерпения не мог на месте усидеть, сошёл с ковра, двинулся навстречу Дурынде и конюхам.
— Где конь? — закричал Стоеросов и пнул кулаком в бок Игната. Отвечай, злодей!
Борода князя дрожала от гнева.
— Ублы-блы-блы, — ответил Игнат.
— Чего? — не понял Стоеросов. — По-каковски это? Басурманские слова?
— Ложку вынуть из него нужно, князь-батюшка, — поклонился Спирька. — А то он и слова сказать не сможет.
— Развязать! — приказал Стоеросов и пошёл назад, где лежал на ковре пухлый Голянский. — Разве в старые времена люди глотали ложки? Эх!
— Допрыгался, солдатик, — приговаривал Спирька, помогая Дурынде распелёнывать Игната. — Сколько сражений прошёл, невредимым остался, а с конём попался, хе-хе!
Дурында, не развязывая Игнату рук, вынул у него изо рта ложку, спрятал её за голенище своего сапога.
— Ну что, солдатик, призадумался, закручинился? — сладеньким голоском спросил Спирька.
— Уф-ф! — вздохнул Игнат, сощурился и тихо произнёс: — Гость не много гостит, да много видит!
— Ты про кого, солдатик? — с любопытством спросил Спирька, зло поблёскивая своими маленьими немигающими глазками. — Аль не по нраву тебе что?
Игнат наклонился к уху Спирьки так быстро, что тот не успел головы отдёрнуть и прошептал:
— В старой кузне, у семи берёз…
Дурында, который уловил громкий шёпот солдата, испуганно отпрянул.
Спирька онемел, покрутил головой, словно проверяя себя — не ослышался ли?
— Эй, конокрад, сказывай правду! — раздался голос князя.
— А морда коня твоей рубахой завязана! — негромко сказал Игнат Спирьке. — Так кто в капкан попался — я или ты?
И глаза солдата блеснули, как кончики штыков, освещённые солнцем, а брови изогнулись дугой, как изгибаются спины кошек, потягивающихся после сна.
— Чего меж собой наушничаете? — снова крикнул князь. — Ведите вора сюда!
На Спирьку было жалко смотреть. Ноги у него начали заплетаться, глазки испуганно моргали, он шёл за Игнатом, шатаясь как пьяный.
— От страха ножки-то всегда трясутся, разъезжаются! — весело приговаривал Игнат. — Бывало, перед боем труса сразу видно. Страх на тараканьих ножках ходит…
Солдат встал перед князем «смирно».
— Я, Данила Михайлович, боярского коня не воровал, — сказал Игнат, дерзко глядя в глаза Стоеросову. — Кто заварил кашу, тот пусть и расхлёбывает.
— Голову сниму, ежели не откроешься, — молвил князь с угрозой, и перстни на пальцах сверкнули зло, как волчьи глаза.
— Моя голова боярину коня не заменит! — улыбнулся Игнат. — А вот поворожить я могу. Недаром моя матушка все травные премудрости ведала! Найду, князь, коня даже на краю света. А уж в твоих лесах — и подавно.
— Ежели солдат украл, — зашлёпал губами Голянский, — и не признаётся, то пропал мой конь — только его и видели. А ежели ворожбой вернуть коня можно — отчего не вернуть? Истинно, князь? Конь-то от ворожбы хуже не станет.
— Зря я на солдатика напраслину возвёл, — дрожащим голосом произнёс Спирька. — Он не вор и мест-то наших не знает, где ему красть!
— Руки развяжите, — приказал Игнат. — Кто загадку отгадает: ночью бродит, днём от людских глаз скрывается? Что такое?
— Про тебя, князь? — засмеялся Голянский.
— Дерзишь, солдат? — грозно спросил Стоеросов.
— Отгадка, князь, на небе! — кивнув на тонкую скобку месяца, сказал Игнат. — При таком молодом месяце ворожба всегда удаётся… Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! — вдруг закрутился на одной ноге Игнат. — Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! Эй, чёрт! — толкнул он испуганного Спирьку. — На дороге не стой, понял?
— Ворожба твоя что означает? — поинтересовался князь.
— Тут всё просто: болотный чёрт какой-нибудь коня пощекотал, конь-то с перепугу и в лес. А вот ежели сейчас чёрту хвост привязать — он коня сам и назад пригонит. Или место укажет, где конь бродит. Где мой посох железный?
Один из конюхов принёс Игнату оставленный возле котлов посох.
— Сейчас чёрту хвост прищемим! — Игнат завязал травинку вокруг посоха. — Теперь мне нужно одному побыть, послушать, что чёрт скажет.
— Не отпускайте, сбежит! — испугался Голянчий.
— Пусть со мною Дурында да Спирька рядом будут, — улыбнулся Игнат, и мохнатые брови его заходили волнами. — Они мне не помеха!
Игнат зашёл за шатёр, в темень, куда не доставал свет свечей и факелов. Дурында, тяжело дыша, шагал за ним. Спирька на неверных, дрожащих ногах плёлся сзади.
— Тут и присядем, — потянувшись до хруста в костях, сказал Игнат. Садись, простота, в ногах правды нет, — положил он руку на плечо поникшему Дурынде. — Про таких, как ты, что говорят, ведаешь?
— Не ведаю, — опускаясь на траву, пробасил Дурында.
— Выть тебе волком за твою овечью простоту.
— Да уж прост он, ох как прост! — заюлил Спирька. — Верно приметил, солдатик!
— А про тебя, Спиридон, слово иное есть, — крутил ус Игнат.
— Какое же, солдатик?
— Ходи — не спотыкайся, стой — не шатайся, говори — не заикайся, ври не завирайся! — Игнат подсел поближе к Дурынде. — Ты, простота, и ты, Спиридон, слушайте меня, как командира слушают, — продолжал Игнат серьёзно. — Дерево в огне сгорает, а солдат от огня крепче бывает. С кем совладать захотели, цыплята? Поговорку знаете: целовал ястреб курочку до последнего перышка? Вот сейчас скажу князю да боярину, что вы в старой кузне спрятали, — поймёте поговорку сию. И перьев от вас не останется, цыплята…
— Спаси нас, ясный сокол залётный! — запричитал Спирька. — Век на тебя молиться будем, как на икону. Клад найду — половину… треть тебе отдам, вот крест святой!
— Откуда ты только прознал про кузню-то? — пробасил Дурында. — Ох, дело тут нечисто…
— Считай, как знаешь, — усмехнулся Игнат, — да только сраженье ваше со мной конфузней полной окончилось. И сдались вы оба на милость победителя… Слушай теперь мою команду: ты, Дурында, вместе с конюхами поскачешь к семи берёзкам. В кузню зайдёшь один, рубаху с конской морды смотаешь, спрячешь, только тогда уж и коня выводи. Да гляди браво, как солдат в строю!
— Век на тебя молиться буду… — снова забормотал Спирька.
Но Игнат прервал его:
— А чтобы неповадно тебе, Спиридон, было и дальше мне козни чинить, достань мне, где хочешь, новые сапоги. Сам над босотой моей потешался — сам меня и обувай теперь.
— Новые сапоги! — ахнул Спирька, и на мгновение его глаза вспыхнули змеиной злобой. — К чему ж они тебе? Мало ли вёрст вышагал? Не надоели разве? Босому-то легче!
— А сам в сапогах! — ткнул посохом в ногу Спирьки Игнат. — Сколько я дорог прошёл, а целые сапоги один раз носил — после Полтавы…
— Будут тебе сапоги завтра! — сказал послушно Спирька. — Беспременно будут!
— Эй, солдат! — раздался крик князя.
— Пошли! — встал Игнат.
— Ну, что тебе черти сказали? — Голянский с лаской поглядел на Игната, когда тот подошёл к ковру.
— Много всего мне привиделось, — бодро проговорил Игнат, — даже не сразу разберёшь… Один рубит, а семеро в кулаки трубят… Вроде странная пореза какая-то… семь стволов из одного корня…
— Семь сестёр, — услужливо подсказал Спирька, — не иначе.
— Да, другой такой и не упомню, — молвил князь, играя кольцами.
— И возле той берёзы — не то банька, не то амбар, — продолжал Игнат.
— Старая кузня! — снова не выдержал Спирька. — Она возле берёз стоит!
— Ну, а конь-то где? — спросил Голянский. — Берёзы, кузня, черти…
— Конь твой, боярин, стоит в кузне жив и здоров. А ход в кузню завален камнем, что и троим не под силу сдвинуть. Придётся Дурынду посылать, закончил Игнат.
— Возьми, Дурында, с собой конюхов и скачи к кузне! — приказал князь. — Ежели правду солдат молвил, отпущу его. Ежели обманул, пусть пеняет на себя,.. Я добрый, я хороший, но обмана не спущу!
Дурында и конюхи скрылись во мраке, и через мгновение послышался гулкий конский топот.
— Так я малость сосну пока, — сказал Игнат и, не дожидаясь княжеского разрешения, зашёл за шатёр и лёг под куст.
— Спирька! — поманил князь пальцем верного слугу. — Пока коня не приведут, глаз с солдата не спускай. Кто знает, что у него на уме. Сбежит вдруг.
— Чужая душа — потёмки, князь-батюшка, — поклонился Спирька. — Буду смотреть в оба — у меня не сбежит!
И Спирька уселся неподалёку от куста, под которым прикорнул Игнат.
— Ишь ты, шустрый какой! — бормотал Спирька, и его глаза светились змеиной злобой. — Сапоги ему надобны… тьфу, разбойник… А может, и взаправду от матери у него ворожейство? Как это он про кузню прознал? Неужто подсмотрел? Нет, там места гиблые, никто туда и носа не суёт… Тем паче, солдатик за двадцать пять лет здесь в первый раз… Эй, солдатик! Эй… Спит уже! А чего тогда мне тут во мраке сидеть? Пойду к шатру…
У шатра шла неторопливая беседа.
— Прослышал я, — шлёпал губами Голянский, — что подати собираешь, князь, среди лета?
— Так ведь твой граф Темитов скоро купит моих крестьян, — усмехнулся Стоеросов. — А они как про ту куплю-продажу узнают, так всё, что с собой забрать не смогут, пожгут, изничтожат. Что мне останется? Я их прежде оберу до ниточки, а уж вы с графом как хотите с голытьбой этой поступайте. Только вот подати с них собрать трудно… Ефимка-сборщик мужикам потакает… Князь снял воск с толстой оплывшей свечи и принялся раскатывать меж пальцев. — Я добрый, я хороший, а Ефимка — вор, потатчик. На заре — в батоги его. Бить нещадно! Чтоб век помнил!
— Будет помнить, князь-батюшка! — поклонился Спирька.
Послышался глухой топот копыт по пыльной дороге, потом треск кустов, фырканье лошадей.
— Вот, боярин, конь твой! — пробасил Дурында, держа в поводу испуганно косящего глазом на огонь жеребца.
Голянский подбежал к жеребцу, обшлёпал его всего жирной белой ладошкой.
— Отыскался, птенчик мой, не затерялся, — зашепелявил он радостно. Графу расскажу — не поверит! Чудо!
— Где нашли его? — спросил князь.
— Всё, как солдат сказывал, — поклонился Дурында, передавая повод конюху. — В кузне, возле семи берёз.
— Неужто и камень дверь подпирал? — удивился Спирька.
— Был камень. Пятерым не своротить, — подтвердил Дурында, опустив голову.
— Смотри, — зашипел Спирька на конюха, который держал жеребца, вдругорядь не выпусти, ворона!
— Разбудить солдата! — приказал Стоеросов. — И объявите ему мою княжескую милость: пусть идет, куда шёл!
Игнат спал, как спят все люди с чистой совестью, глубоким, крепким сном.
Дурында тормошил его, даже на ноги ставил, но Игнат и не думал просыпаться..
— Вот здоров спать! — удивлялся Дурында. — Неужто все солдаты так спят?
Подошли повара, кричали все вместе Игнату в ухо, тянули его за ноги и за руки.
Солдат спал, только изредка посапывал.
— Эх, да разве так солдат будят! — наконец озлился Спирька. — Они же народ к шуму-гаму привычный. Хоть из пушки стреляй — он и не всколыхнётся. А вот я ему одно слово только скажу — вскочит как миленький.