Иван Дмитриевич Василенко
Вчера, ложась спать, Борис приказал себе проснуться перед восходом солнца: он хотел побывать у Виктора, написать статью для школьной газеты, начисто переписать статью отца для заводской многотиражки. И все это — до школы.
Можно было, конечно, завести будильник, но, во-первых, будильник раньше времени разбудил бы отца, маму и Антошку, а во-вторых, по будильнику всякий проснется, а вот проснись-ка по собственному приказу!
И он действительно проснулся, как будто кто толкнул его. Открыл глаза и совершенно ясно, хотя было еще не очень светло, увидел стол, стул, полку с книгами. Посмотрел в окно: на густо-синем небе плыли белые облака, а между ними повис тоже белый, будто вылепленный из снега, полумесяц. Под окном, на шершавых листьях шиповника, застыли тусклые капли воды.
Вставать не хотелось. Борис даже подумал, не поспать ли еще немного, но тут же приказал себе: «Не поддавайся!» и сбросил простыню.
Вскоре он уже шагал по улице. Улица была пуста. Весь город еще спал: ни людского говора, ни шума автомобиля. Только шелестели листья да во дворах на акациях пощелкивали сонные скворцы.
Из ворот вышел коренастый человек в синей спецовке с перекинутым через плечо полотенцем и деловито зашагал, попыхивая папиросой. «К речке», — догадался Борис. В пустынной улице шаги человека раздавались четко и звонко. Недалеко от угла он небрежно бросил папироску, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился и принялся искать что-то на панели. Его лицо выражало смущение. Найдя окурок, он поднял его и понес к чугунной урне, что стояла на углу. Человек бросил окурок и пошел дальше. И опять каблуки его застучали уверенно и громко. Он повернул в одну сторону, Борис — в другую.
В конце Чкаловского переулка стоит новый пятиэтажный дом рабочих котлостроительного завода. На нем нет никаких украшений, форма его очень простая — он длинный, с округлениями на углах, — а хочется все смотреть и смотреть на него: такой он весь цельный, будто вылитый из пластмассы. Кажется, что и люди в нем живут ладные, умные, крепкие. Борис вошел во двор. Но как вызвать Виктора в такую рань? Звонить — так всю квартиру разбудишь. Достанется и Борису и Виктору. Борис отсчитал в третьем этаже пятое от угла окно. К счастью, оно было открыто. Приставив ко рту ладони рупором, чтобы весь звук летел прямо в это окно, он негромко крикнул: «Ви-иктор!» Молчание. Крикнул громче. То же самое. Еще громче. Отозвалось только слабое эхо: …о-о-р! Тогда он вспомнил «волшебную» фразу, которую они с Виктором придумали еще четыре года назад, когда были в третьем классе. В слова ее ребята вкладывали самый различный смысл и все-таки друг друга понимали. Борис опять сложил рупором ладони и три раза подряд прокричал: «Зеродуб, леволаз, демодарус!» Прошла минутка — и из окна высунулась иссиня-черная стриженая голова. Виктор посмотрел на друга, поморгал и сонно сказал:
— Ты мне снишься или на самом деле тут?
— На самом деле, — ответил Борис.
— Так почему ж так рано?
— Ты мне нужен. Оденься и выйди. Очень нужен, понятно?
— А что случилось? — встревожился Виктор. — Ну ладно. Сейчас выйду.
С Виктором Борис учился до шестого класса. После шестого Виктор ушел в ремесленное училище, и мальчики стали редко встречаться, но когда встречались, не могли наговориться.
Пока Виктор одевался, Борис ходил по двору и смотрел. Он еще помнил, как весь этот большой двор был разбит на участки. Здесь сажали помидоры, огурцы, петрушку, редиску. Так повелось во время войны, когда были затруднения с продовольствием.
Теперь от этих делянок и следа не осталось. Протянулась целая аллея молоденьких кленов, посередине двора возвышалась цветочная клумба. А вот последняя новость: за клумбой плещется фонтан.
— Что? Хорошо? — с гордостью сказал Виктор, выходя из подъезда и застегивая на ходу блузу. — Все это мы сами сделали, честное слово!
— И фонтан? — недоверчиво спросил Борис.
— А что ж такое — фонтан? Мы еще и не такой сделаем. Ну, рассказывай, что там с тобой случилось.
— Ничего не случилось, а просто ребята просят тебя прийти к ним сегодня, рассказать о ремесленном училище. Кончаем седьмой класс — ну, каждый и задумывается. Решили поговорить сегодня после уроков. Приходи, пожалуйста. Вот я тебе записку на всякий случай написал. Без нее, может, тебя не отпустят.
И Борис важно протянул Виктору листок бумаги, Виктор прочитал и лукаво сощурился:
— Какая подпись! С завитушкой. Что значит — комсоргом стал! Ладно, приду. Только пусть позвонят старшему мастеру. А так, по этой записочке, с твоей завитушкой, не отпустят.
Они еще немного потолковали, и Борис пошел домой. На улице уже появились редкие прохожие, но город по-прежнему был тихий, только со станции доносились паровозные гудки, которых днем, при городском шуме, не услышишь никогда. «Ве-зи-и-и-и-и-и!..» — пронзительно кричал один паровоз. «Ве-зу-у-у-у-у!» — басом отвечал ему другой. «В добрый путь!» — тяжело громыхал на рельсах невидимый отсюда поезд…
Вернувшись, Борис на цыпочках прошел в свою комнату и принялся переписывать отцову статью. Статья называлась «Излишняя осторожность». В ней говорилось о том, о чем уже целую неделю рассказывает отец своим домашним и за обедом и за вечерним чаем. Раньше завод делал для котлов барабаны из стали толщиной в сорок пять миллиметров. И ничего, вальцы великолепно гнули эту сталь. Потом завод приступил к изготовлению котлов высокого давления. Надо было гнуть сталь толщиной в девяносто миллиметров. Наполовину уже согнули, а подшипник возьми да и поломайся. Правда, его скоро починили, но главный инженер находится в какой-то дальней командировке, а его заместитель остерегается теперь гнуть новую сталь. Как бы, говорит, вальцы не вышли из строя, тогда и весь завод станет. Вальцы-то редкостные, а документы на них сгорели в войну: не так просто вычислить запас прочности. И завод вместо котлов высокого давления делает котлы старого типа. А чего, спрашивает отец, остерегаться? Ведь подшипник поломался потому, что в нем была трещина. Отец смотрел все вальцы внутри и снаружи и нигде больше трещин не нашел. А запас прочности вальцы имеют достаточный. Отец гнул на них сталь даже и тогда, когда она значительно остывала. Вообще у отца много всяких доказательств. Но на каждое его доказательство заместитель говорит: «А если…»
Борис переписал статью и только начал писать свою, как открылась дверь и вошел отец. Заметив на столе начисто переписанную статью, он смущенно сказал:
— Ну вот… Зачем это? Я б мог и сам… У тебя ведь скоро экзамены.
— Да я уже все повторил. Хорошо переписал? — спросил Борис, следя за выражением лица, с каким отец читал статью.
— Хорошо. У тебя почерк, как у мамы: каждая буква будто гравером сделана. А теперь что пишешь?
— Статью для нашего «Комсомольца».
— О чем?
— Да знаешь… — уклончиво ответил Борис. — Ребята кончают школу, ну и высказываются, кто куда наметил…
— Гм… — сказал отец. — А нам с матерью свою статью покажешь?
— Покажу.
Отец пошел умываться, а Борис стал писать дальше. Он заранее знал, какой разговор в доме вызовет эта статья. Отец скажет: «Что же, в ремесленное так в ремесленное. Дед мой был котельщик, отец котельщик, я котельщик — почему бы и сыну моему не быть котельщиком! Пусть идет, если ему так хочется». А мама в волнении возразит: «Но, если я не ошибаюсь, у нашего Бори, кроме отца, есть еще и мать. А мать его — педагог, бабушка — педагог, почему же, спрашивается, и Боре не быть педагогом? Да у него уже сейчас педагогические таланты сказываются. Ты видел, с каким терпением он занимается с Антошкой?» — «Терпением, терпением! — с досадой ответит отец. — Терпение, матушка, — основа каждого дела. А ты видела, с каким терпением он мастерил модель парового котла?» — «Котла! — скажет мама. — Что за название!.. Какое-то… кухонное». Это она в отместку за «матушку». Вообще же мама гордится, что отец делает котлы. Отец ничего не ответит и уйдет в другую комнату. Да и что сказать? Мама ведь прекрасно знает, что в этих котлах не суп готовится, а пар, что пар приводит в движение турбогенераторы, а турбогенераторы вырабатывают электричество. Отец походит-походит в другой комнате, потом вернется и скажет: «Да будет тебе известно, что один такой котел высокого давления дает пар для турбогенератора мощностью в пятьдесят тысяч киловатт. Это значит, что если в лампочке пятьдесят ватт, то один котел — понимаешь ли ты это? — один котел обеспечивает горение миллиона лампочек. Вот она какая кухня!»
Отец маленького роста и худощав, а мама большая, но когда отец так говорит, то мама будто уменьшается в росте. И тогда она скажет: «Да будет тебе! Ну, котельщик и котельщик. И очень хорошо. Главное — не ошибиться в своем влечении».
Борис закончил статью, нарисовал под ней гаечный ключ и молот и пошел в столовую.
На столе была красная редиска и майское желтоватое масло. Мама позвала Антошку. Антошка подошла к столу, поднялась на носки и вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть.
— Ага, ага, — бормотала она, — я это люблю! Помнишь, мама, мы когда-то ее грызли. Давным-давно!
— Как давно? — спросила мама.
— Сорок лет.
Из чисел Антошка пока знает один, сорок и сто.
— Не сорок, а только один год назад, вот в этом самом месяце мае, — объяснила мама. — И не грызли, а просто ели.
За завтраком мама рассказала смешной случай. Вчера она пошла домой к одной своей очень недисциплинированной ученице. Мать девочки, разволновалась и в волнении сказала: «Уверяю вас, Елена Тимофеевна, дочь моя очень хорошая и послушная девочка, только она… ужасная хулиганка!» Все смеялись, а Антошка так была занята редиской, что ничего не слышала, а только грызла и сосредоточенно сопела.
— Антошка, что это ты сегодня все молчишь? — удивилась мама.
Антошка с трудом оторвалась от редиски и сердито посмотрела на маму своими черными большими глазами:
— Сама ж говорила: когда едят — не говорят. Забыла?
Вставая после завтрака из-за стола, отец сказал:
— Третий день, как уехал, — и никакого ответа. А время идет. Пошлю телеграмму-молнию.
Это он про того инженера, который приезжал из института. Борис знал, что отец послал шефу завода — Институту машиностроения — письмо. Оттуда прислали ученого. Ученый осмотрел вальцы, поговорил с инженерами и решил: «Выдержат. Но все-таки подождите два дня. Через два дня пришлю телеграмму». Забрал чертежи, расчеты и уехал. Ну, отец и тревожится.
В школу идти было еще рано. Но Борис условился с Грицем, что встретится с ним за час до урока. Он собрал книжки и пошел.
Солнце уже встало и заливало своим золотистым светом крыши домов, деревья, мостовую, играло в стеклах окон. Еще недавно под ногами у Бориса в солнечный день лежал на асфальте топкий узор. Это падала тень от голых, с набухшими почками деревьев. Теперь деревья стояли в зелени, и тень под ногами была уже сплошная. По улице сновали люди: одни спешили к трамвайной остановке, чтоб ехать на завод, другие с кошелками и сетками в руках возвращались с рынка. Сетки были туго набиты зеленым луком, петрушкой, красной с белой лысинкой редиской и весенней, еще тонкой, морковкой. Воробьи, будто их кто дразнил, кричали и прыгали, как сумасшедшие.
В школьном саду на скамейке сидел Гриць. В этой школе он учился только год, а раньше жил в Сорочинцах, на родине Гоголя.
Борис рассказал, что был у Виктора и что Виктор согласился прийти на собрание, только надо кому-то сходить в райком.
— Это и я могу, — сказал Гриць, — На большой перемене.
Подошли еще ребята. Гриць вынес мяч, и все побежали на волейбольную площадку.
Этот день был последним днем занятий перед экзаменами. На третий урок пришел Иван Петрович — математик, классный руководитель и самый любимый учитель. Вся школа знала, что во время войны он добровольно вступил в армию и с боями прошел от Сталинграда до Берлина. Был шесть раз ранен, потерял левую руку и глаз, но когда вернулся и ему предложили заведовать городским отделом народного образования, он сказал: «Нет, пойду в школу».
— Ну, — спросил Иван Петрович, — каково настроение?
— Боевое, — ответил класс.
Иван Петрович озабоченно покачал головой:
— Вы-то молодцы, а вот восьмой сплоховал: дал я им на дом задачу — и никто не решил.
— Никто? — удивились ребята.
Такого случая у них, в седьмом классе, еще не бывало.
— Никто. Правда, задачу я взял не из учебника, а из журнала «Математика в школе», и довольно трудную.
— А на какое правило? — спросил Гриць.
— Задача на построение многоугольников. Вы это не проходили.
Гриць встал и, немного побледнев, сказал:
— Иван Петрович, а можно мне посмотреть? Никто в классе не знает математику лучше Гриця, он сам, без помощи учителя, на целый год вперед прошел ее. Но тут и Иван Петрович усомнился. Все закричали:
— Иван Петрович, дайте ему! Дайте!
— Ну что ж, — сказал учитель, — попробуй. — И подал Грицю листок с переписанной задачей. — А мы с вами еще немножко поупражняемся.
И он продиктовал задачу на составление и решение уравнений с двумя неизвестными.
Ребята решали, а сами поглядывали на Гриця: уж им хотелось, чтобы он решил свою задачу! Вот бы прославился седьмой класс!
Скоро с задачей на уравнения справились все, а Гриць все еще сидел, обхватив голову руками и смотрел на чернильницу.
— Ну, у кого какие планы? — спросил Иван Петрович, обводя класс взглядом.
Завязался разговор. Одни собирались перейти в восьмой класс и учиться дальше в этой же школе, другие намеревались держать экзамен в техникум. Воронкин Вовка сказал, что он поступит в университет, на философское отделение. Все засмеялись.
— Прямо из седьмого класса?
— Зачем из седьмого. Я буду продолжать до десятого.
— Ну так бы и говорил! А то — в университет! Иван Петрович взглянул на Бориса:
— А что думает наш комсорг?
Борис встал и не сразу ответил:
— Я еще не решил окончательно, Иван Петрович. Может, я в ремесленное поступлю.
Борис хотел коротко сказать то, о чем сегодня писал в своей, статье, но тут Гриць встал, подошел к столу и молча положил перед Иваном Петровичем тетрадь.
— Неужели решил? — с сомнением посмотрел на Гриця Иван Петрович и наклонился над тетрадью.
— Здается, вырышив, — ответил Гриць.
Когда он волнуется, то всегда переходит на украинский язык.
Все впились взглядом в Ивана Петровича. Он смотрел в тетрадь и беззвучно шевелил губами. Класс затаил дыхание. Иван Петрович положил ладонь на раскрытую тетрадь и покачал головой:
— Быть тебе Лобачевским!
Ребята не знали, как выразить свой восторг. Нельзя же было кричать в классе «ура», да еще во время урока! К счастью, прозвучал звонок. Все бросились в коридор, там подхватили Гриця на руки, внесли его в восьмой класс и поставили на первую парту.
Восьмиклассники так были поражены этой дерзостью, что сначала ни слова не проронили.
Потом их староста сказал:
— Это что такое?
А староста седьмого класса ответил:
— Это чествование триумфатора. А это вам не кто-нибудь, а Гриша Нечужденко, будущий Лобачевский: за тридцать минут он решил задачу, которую вы и за сутки решить не смогли.
Тогда староста восьмиклассников сказал:
— Ну и чествуйте его на своей территории, а отсюда убирайтесь, пока мы вас не выставили! — И тут же спросил Гриця: — Он не врет? Ты в самом деле решил? Ну-ка, покажи.
Гриць слез с парты, подошел к доске и принялся объяснять, а его товарищи хотя ничего не понимали, но тоже стояли около доски и поддакивали.
Вскоре школа опустела. Остались только семиклассники да Иван Петрович.
Ребята не знали, отпустят Виктора или нет, и очень обрадовались, когда за пять минут до начала собрания он появился в дверях. На нем был новенький, с иголочки, костюм и до сияния начищенные ботинки. Сияли серебряные пуговицы, сияла бляха с буквами «РУ». Заметив Ивана Петровича, Виктор по-военному вытянулся и молодцевато сказал:
— Разрешите войти?
— А, Виктор! — воскликнул Иван Петрович. — Здравствуй, здравствуй! — И протянул ему руку.
И ребята увидели, как Виктор, будто совсем взрослый, пожал руку учителю.
— А это ж кто с тобой? — спросил Иван Петрович. Виктор посторонился и пропустил девушку, такую неприметную на вид, что Борис даже не заметил, какие у нее глаза и волосы. Заметил только, что на ней тоже была форма ремесленного училища.
— Это Галя Кленова, комсорг седьмой группы, тоже ученица ремесленного училища, только не нашего, а девятого, — объяснил Виктор.