Поднявшись по крутым ступенькам, Журавей перешагнул порог комнаты и закрыл глаза от ослепительного света.
— Господин полковник! — услышал он голос офицера, — Вы большой любитель весёлых анекдотов…
Журавей открыл глаза и увидел Ершова. Вожак карательных отрядов сидел в небрежной позе в углу на диване, рядом с пухлой хозяйкой дома.
Перед взором старого хранителя Коргонской каменоломни на миг промелькнули опустошённые алтайские сёла, картина смерти Устиньи. Быстро сунув руку в кошель, Журавей выхватил гранату.
Взрыв потряс поповский дом и эхом прозвучал в горах. С площади к штабу бежали испуганные колчаковцы.
— Партизаны!
Захлопали беспорядочные выстрелы, затакал пулемёт, началась паника. Белогвардейцы с руганью носились по площади, по улицам, по задворкам, разыскивая таинственных партизан.
Бросив первую гранату, старый гренадёр почувствовал, что ранен. Падая, выхватил вторую гранату и, собрав остатки сил, метнул её на середину комнаты. Последнее, что уловил он, был громовой грохот. Затем наступила глубокая тишина…
Услышав взрывы, Кирик понял, что Журавей погиб.
Пробравшись в переулок, Кирик оглянулся. Со стороны площади всё ещё доносились шум и выстрелы. Спустившись к реке, он спрятался в кустах, затаив глубоко в душе горе и гнев. Вечером, когда стемнело, Кирик выбрался на Талицкую дорогу и поспешно зашагал к Тюдрале.
Глава шестая
Взбешенные гибелью штаба Ершова, колчаковцы повели яростное наступление на Тюдралу.
Но партизаны, получив нужные сведения от Кирика, достойно встретили белогвардейцев. По дорогам были выставлены крепкие заслоны, замаскированные пулемётные гнёзда поливали беспрерывным огнём атакующих беляков.
На Тюдралинской площади толпа сельчан окружила Прокопия.
— Как с бабами и ребятишками быть?
— Коров и овец куда девать?
Далёким эхом над селом прозвучал орудийный выстрел, за ним — второй; за рекой раздался грохот взрыва.
Прокопий, воспользовавшись наступившей тишиной, произнёс:
— Старики, женщины и дети должны немедленно уходить в горы. Старшим назначаю Вострикова. Остальные — на защиту села!
— Оружие давай! — перебил Кобякова звонкий юношеский голос.
— Да, да, оружие давай! — поддержал народ.
— Постоим за власть Советов!
— Смерть карателям!
— Не быть колчаковцам в Тюдрале!
Прокопий начал вместе с Громоздиным раздавать винтовки и гранаты.
Разбившись на отряды, тюдралинцы двинулись по Талицкой дороге.
За селом их обогнал отряд конницы Алексея Громоздина. Сам командир ехал впереди и, поравнявшись с Прокопием, спросил шутливо:
— Вывел свою команду?
Кобяков улыбнулся.
— Тебе в помощь.
— Добре! — Громоздин пришпорил коня.
За его отрядом на маленьких, юрких лошадях промелькнули алтайские всадники под командой Алмадака.
Прокопий проводил их ласковым взглядом:
— Молодцы ребята! Орлы!
В пяти километрах от села партизаны остановились. На совещании командиров общее руководство боевыми действиями было доверено Прокопию Кобякову.
Прокопий коротко изложил план защиты села и в сопровождении командиров направился к отрядам, ожидавшим приказа.
— Товарищи! Молодую Советскую республику хотят задушить враги. Они хотят, чтобы баи, помещики и капиталисты снова сосали народную кровь. Но нет в мире силы, которая могла бы преодолеть нашу любовь к свободе, наше стремление к лучшей жизни! Смерть палачам! Вперёд, партизаны, за власть Советов!
Громоподобное «ура» огласило долину.
— Слушай, Кирик, давай-ка заберемся на Чёрную скалу, займём там позицию, — зашептал своему приятелю Янька.
Глаза у Кирика заблестели:
— Правильно!
Со стороны Талицкой дороги Чёрная скала представляла собой гладкую стену, лишённую растительности. Подъём на неё был возможен лишь с южной стороны. Ребята бегом направились в Тюдралу, так как партизанские отряды уже двинулись вперёд.
Артиллерийская стрельба усиливалась. Передовые заслоны партизан под натиском колчаковцев медленно отходили. Прокопий расположил свой отряд у намеченной ранее позиции. В небольшой долине разворачивалась конница Громоздина и Алмадака.
Враг приближался. Прокопий скомандовал:
— Залечь по обочинам и камням!
Когда партизанские заслоны, отстреливаясь, отошли в тыл и показались колчаковцы, он подал команду:
— Огонь!
Из-за камней и кустов грянул дружный залп.
— Огонь!
Перешагивая через трупы своих солдат, пьяные колчаковцы густой колонной двигались вперёд.
— Огонь по контрреволюции!
Огненная полоса с двух сторон хлестнула по врагам.
— За советскую власть! В атаку!
Прокопий выскочил па дорогу, за ним высыпали тюдралинцы и схватились с врагом врукопашную.
Между тем Янька и Кирик, промчавшись по одному из переулков, углубились в лес. Их внимание привлёк человек, сидевший на пне. Он размахивал руками и ругался отчаянным образом.
— Да ведь это дед Востриков! — разглядев тощую фигуру старика, радостно воскликнул Янька.
Увидев ребят, Востриков сказал деловито: «А ну-ка, ребята, пособите ящичек поднять. Вся спина вспотела».
Пень, на котором сидел старый солдат, оказался небольшим ящиком с гранатами.
— А ты куда идёшь-то? — заинтересовался Янька.
— Туда, где мне надо быть! — ответил ворчливо старик. — Ступайте за мной! — приказал он и торопливо зашагал в сторону боя.
Ребята едва поспевали за ним.
У склона Чёрной скалы старик остановился и вынул из ящика две гранаты.
— Я эти «ваньки-встаньки» по русско-японской войне знаю, — ухмыльнулся он в седые усы. — Слушать команду! Подносчики гранат, за мной!
Ребята осторожно вынули несколько гранат и стали подниматься на вершину скалы. Чем выше они поднимались, тем шире открывалась перед ними панорама боя.
Белогвардейцы прорвались к Чёрной скале.
Прокопий был отрезан от конницы Алмадака и Громоздина. Колчаковцы, получив подкрепление, густыми колоннами двигались на поредевший отряд тюдралинцев. Резервы Печёрского и Темира не подходили. Создалась опасность полного окружения. Белогвардейцы заранее торжествовали победу.
Неожиданно в самый разгар боя с вершины Чёрной скалы в гущу колчаковцев полетела граната, за ней — вторая, третья.
— За власть Советов! — кричал старый канонир.
Взрывы потрясли воздух, вызывая смятение среди врага. Ребята едва успевали подносить гранаты, и когда их осталось всего несколько штук, они услышали радостный голос Вострикова:
— Наши, смотри!
Кирик с Янькой взглянули в сторону села, но ничего, кроме облака пыли, не увидели.
До них донёсся лишь отдалённый топот копыт. То летела конница Печёрского и Темира.
— Ура-а-а!
Не выдержав стремительного натиска, белогвардейцы в панике бросились бежать. Победа у Чёрной скалы была полной.
Часть третья
Глава первая
После окончания сельской школы Кирик и Янька уехали учиться в областной город.
Накануне отъезда к Кобяковым приехал Темир. Он был в новой шубе и шапке, которые надевались в особо торжественных случаях.
— Эзен!
— Здравствуй, здравствуй, Темир! Проходи в передний угол, — Прокопий пододвинул табурет гостю.
Степанида захлопотала возле печки.
— Дьяны-дьел? — спросил Темир, посмотрев на присмиревших ребят.
— Да, в светлый путь! — ответил Кирик радостно.
Вечер в сборах прошёл незаметно. Утром, когда ребята поднялись, кони были уже оседланы и на столе приветливо шумел самовар.
Напившись чаю, все вышли из-за стола и, по обычаю, несколько минут посидели молча.
— Ну, мать, пора трогаться! — Прокопий поднялся, поцеловал ребят и в волнении отвернулся к окну.
Степанида припала к Яньке, потом обняла Кирика и, вытирая слёзы концом платка, сказала:
— Учитесь хорошенько, не ссорьтесь.
— Из-за чего нам ссориться? — Янька весело посмотрел на друга.
Вместе с Темиром ребята выехали из Тюдралы. Не отставал от них и Делбек.
Поднявшись на перевал, всадники остановились. Перед ними в лучах августовского солнца лежал Алтай, страна отважных людей, высоких таёжных гор, шумных рек и природных богатств.
— Ну, друзья, до встречи, — охотник протянул ребятам руку.
— До свидания, Темир!
Мальчики долго смотрели вслед своему другу.
Далеко в долине, окружённой синей дымкой гор, Темир остановил коня и, приподнявшись на стременах, ещё раз поглядел на перевал.
Кирик и Янька были уже далеко на большой дороге.
На солнце сверкали железные крыши бывших купеческих домов, отливали белизной каменные здания.
— Ойрот-Тура! — показывая на лежавший в котловине город, сказал Янька.
— Улала! — произнёс восхищённый Кирик. Давно он хотел видеть Улу-Улу — великий из великих городов. Теперь мечта его сбылась. Он будет здесь учиться.
Ребята проехали предместье — небольшие домишки, лепившиеся по склонам гор, и оказались на центральных улицах Ойрот-Туры. Всё их поражало здесь. Двухэтажные дома, магазины, пожарная каланча и деревянный мост с перилами через шумную речку Майму. Расспрашивая прохожих, где живёт военком, они добрались до маленького утопавшего в яркой зелени домика. Янька слез с коня и, передав поводья Кирику, постучал в калитку.
День был выходной, и Печёрский оказался дома.
— А-а, мальчики! — увидев приехавших, радостно воскликнул он. — Заходите, заходите.
За эти годы Печёрский изменился. В офицерском кителе, плотно облегавшем фигуру, с загорелым энергичным лицом, он выглядел настоящим боевым командиром.
— Ну, как здоровье Прокопия и Степаниды? — подвинув ребятам стулья, принялся расспрашивать он.
На следующий день ребята пошли в школу второй ступени. Помещалась она в бывшем купеческом доме, недалеко от базарной площади. Это было мрачное каменное здание, похожее на казарму. Новая школа только что строилась. Кирик и Янька поднялись на второй этаж и, пройдя полутёмный коридор, оказались в комнате пятого класса. Низкий потолок, маленькие окна, массивные, сложенные из красного кирпича стены произвели на ребят неприятное впечатление.
Вспомнились родные горы, где так много света и воздуха, прохлада ущелий и зелёный шум тайги.
В класс вошёл учитель.
— Ребята, будем знакомиться. Меня зовут Павел Иванович Каланаков, — учитель подошёл к столику и, взяв классный журнал, стал вызывать учеников по алфавиту:
— Кирик Кобяков. Яков Кобяков.
Кирик и Янька встали из-за парты.
— Вы, что, братья?
— Да, братья, — ответил Янька, — только я русский, а он алтаец…
Каланаков прошёлся по классной комнате, думая о чём — то. Может быть, он вспомнил свои далёкие детские годы. Его родители, полуголодные алтайцы, отдали маленького Павла в миссионерскую школу… Много утекло воды с тех пор в Катуни. И вот сегодня перед ним сидит алтайский мальчик, а таких, как он, в школы Горного Алтая пришли тысячи: учиться и строить новую светлую жизнь в родном крае. Глаза старого учителя потеплели…
В перемену к Яньке подошёл долговязый, нескладный парень и, ткнув его в бок, грубо спросил:
— Табак есть?
— Я не курю!
— Эх ты, деревня, — долговязый презрительно оттопырил губы, — двоедан[27] немаканый.
Долговязый сплюнул сквозь зубы и, не выпуская рук из карманов, двинулся на Яньку.
— Вот как тресну по башке, будешь знать Пашку Загребина, — произнёс он угрожающе. Вокруг сразу же собрались ребята, видимо, его друзья.
Кирик тихонько потянул Яньку.
— Пойдём, ну его!
— Ты, алтайня, не лезь, а то и тебе всыплю! — Загребин встал между Кириком и Янькой.
— Как ты его назвал? — побледнев, Янька схватил долговязого за пояс. — Проси прощения!
— Я? — Пашка с усмешкой посмотрел на Яньку. — Да я тебя в два счёта на лопатки положу, — похвастался он. — Айда на школьный двор, я тебе такие салазки там загну, что запоёшь, — и, не дожидаясь согласия, Загребин со своими друзьями выбежал из коридора.
Янька подумал: если сейчас отступиться от Пашки, значит, его будут считать трусом. Да и Кирика Пашка сильно обидел. Посмотрев на своего друга, стоявшего с опущенной головой, Янька сказал решительно:
— Пошли.
Они поспешно спустились по лестнице и оказались во дворе.
— Ну, налетай! — Пашка засучил рукава.
Из школьных окон высунулись любопытные и в ожидании схватки оживлённо переговаривались. Пашка был выше Яньки на голову и тонок, как жердь. На его тощей шее сидела маленькая головка с узенькими нахальными глазами, тонким и длинным, как гороховый стручок, носом и оттопыренными ушами.
— Начинай! — повторил он и хитро подмигнул ребятам: дескать, посмотрите, как я взгрею новичка.
Друзья Загребина, стараясь оттеснить Кирика от Яньки, ещё плотнее сомкнули круг.
«Если долговязый сомнёт Яньку, я буду драться», — решил Кирик и пробрался к своему другу.
— Проси прощения у Кирика, — Янька смело посмотрел на Пашку.
Загребин взмахнул кулаком. Янька увернулся от удара и, схватив Пашку за локоть, стал гнуть его к земле. Школьный двор огласился отчаянным воплем.
На тополях поднялся грачиный галдёж, и испуганные птицы, торопливо махая крыльями, полетели к Майме. Загребин продолжал отчаянно вопить.
— Проси прощения! — задыхаясь, крикнул Янька.
— Больше не буду, — захныкал Пашка.
Школьный сторож, старый солдат, ругаясь, подбежал к месту схватки. Друзья Пашки бросились врассыпную.
Через несколько минут Янька, Кирик и Пашка стояли перед директором школы.
— Что у вас произошло? Рассказывай ты, Кобяков.
— Этот парень, — Янька кивнул головой в сторону Загребина, — на перемене просил у меня табаку. Я ему сказал, что не курю. Потом он обозвал моего товарища алтайней. Мне стало обидно за Кирика, — Янька замолчал и опустил голову.
— Ты сделал правильно, что заступился за своего товарища, — заговорил более мягко директор, — но драться с Загребиным не нужно было. Ты должен был сказать об этом мне или классному руководителю.
— Загребин! — обратился он к Павлу. — Неужели ты до сих пор не знаешь, что при советской власти все национальности у нас равны, в нашей стране обо всех одинаково заботятся и всех берегут. Понимаешь ты это или нет?
— Понимаю… — прошептал тот чуть слышно.
— Даёшь слово исправиться?
— Даю, — ответил угрюмо Пашка и отвернулся к окну.
— А теперь, ребята, идите на урок, — поднимаясь из-за стола, сказал директор.
Глава вторая
Наступила зима 1922 года. На вершинах гор, склонов и в долинах Алтая лежал глубокий снег. С северной стороны дул холодный, ледяной ветер, обнажая покрытые лишайниками камни и пожелтевшие с осени травы. Город весь потонул в сугробах. Маленькие домишки занесло до самых крыш.
Каждое утро Печёрский, Кирик и Янька, вооружившись лопатами, отгребали снег от ворот, а потом усталые, но довольные садились пить горячий чай. На столе приветливо шумел самовар. Подвигая чашки ребятам, Печёрский, улыбаясь, говорил:
— Ну, будущие педагоги, инженеры, лётчики, художники и агрономы, сейчас попьём чайку, а потом в школу.
— Я не буду учителем, — отзывался Янька, намазывая маслом кусок хлеба.
— Кем же ты хочешь быть? — Печёрский внимательно смотрел на Яньку.
— Военным.
— А ты, Кирик?
— Я, когда выучусь, буду искать золото, руду разную.
— Значит, геологом?
— Ага.
— А вот сначала возьми вилку и научись ею пользоваться. Мясо брать руками из тарелки нельзя, — Печёрский с улыбкой смотрел на смутившегося Кирика.
— Я не умею с вилки есть, руками лучше брать!
— Ничего, Кирик, надо привыкать, — наставительно произносил Печёрский.
Повертев в руках вилку, Кирик неумело брал ею кусок холодной баранины.