Киноповести
Год 1918-й...
Гражданская война. Голод. Разруха. Тиф.
На фронтах со всех сторон наступали интервенты, белогвардейцы. Внутри страны свирепствовали банды во главе с бывшими царскими офицерами, помещичьими сынками, кулаками.
Леса Белоруссии кишели бандами.
Вот почему так медленно и осторожно приближался к лесу эшелон теплушек. На лесных перегонах все было: банды разбирали рельсы, составы останавливались, их грабили. Или обстреливали. Всегда надо быть начеку.
И этот состав шел под охраной. На тендере примостились трое с винтовками. Они зорко и напряженно всматривались вперед, чувствуя свою ответственность за эшелон.
Поезда в то время ходили редко: не хватало вагонов, паровозов, топлива. И если уж шел состав,— в него набивалось народу видимо-невидимо. Даже на крышах вагонов было полно. Из города в деревню люди ехали выменивать на свои пожитки хлеб, картошку, муку; в город из деревни тянулись тоже менять на товары — спички, керосин, гвозди, соль... И все это — в мешках, узлах, корзинах... «Мешочниками» называли тогда людей в поездах.
И мама с Анютой ехали в деревню. Но не менять, а спасаться от голода. Они жили в городе, отец — на фронте, мама на работу нигде не устроилась и решила отправиться на Могилевщину, к сестре в деревню.
С узлом за плечами и маленькой Анюткой ей трудно было пробиться в вагон.
Остались на площадке товарняка.
А состав уже вошел в лес, грозно обступивший с двух сторон полотно дороги...
Пассажиры тоже насторожились. Особенно те, которые сидели на крышах и площадках товарных вагонов. При бандитских обстрелах им больше всего попадало.
Опасение и на этот раз оказалось не лишним.
На пути состава лежало дерево, поваленное поперек рельсов.
Паровоз дал тревожный гудок, затормозил. На тендере заклацали затворы винтовок. Состав остановился на некотором расстоянии от поваленного дерева.
В этот момент из лесной засады грянул залп по теплушкам и паровозу, а в первую очередь — по охране.
Лес огласился истошными криками пассажиров. Женщины, дети, мужчины бросались с платформ и крыш под откос полотна. Туда же летели мешки, корзины, узлы...
Паника охватила эшелон. Спасались в ближайших кустах в противоположной стороне от засады. Как можно дальше убегали в лесную чащу.
Быстрее всех бежала, подгоняемая паническим ужасом, Анютка. Мать столкнула ее с площадки и приказала бежать. Страх девочки настолько велик, что она ничего не видела под своими ногами.
Опомнилась и остановилась, только когда выбилась из сил, и решила оглянуться назад.
А оглянувшись, никого не увидела — слишком далеко вырвалась вперед.
Стало еще страшнее.
— Мама!— крикнула Анютка во весь голос.
Лес ответил тонким эхом.
— Мама!— еще громче крикнула девочка, беспомощно оглядываясь.
...Маму с раненой ногой соседи по площадке удержали, когда она порывалась соскочить на ходу состава…
Задним ходом эшелон быстро уходил от места бандитской засады.
— Пустите меня!— билась на платформе в чьих-то руках обезумевшая мать. Она плакала, вырывалась, но две женщины держали ее. Третья перевязывала какими-то лоскутьями ее раненую ногу.
— Лежи, голубка, лежи...
— Пустите! Там мой ребенок остался!
— Куда же ты на ходу поезда!
— Да еще с такой ногой!
Анютка заблудилась в лесу. Потеряв всякую ориентировку, она бежала уже просто куда глаза глядят.
И чем дальше, тем непроходимее и темнее становилась густая чаща. Впереди вроде болото... Попробовала податься вперед, да вода среди высокой травы все глубже и глубже. Повернула обратно и чуть выкарабкалась на мшистую кочку. А куда и как с нее пробираться — вовсе неизвестно. Кругом вода, осока, кусты... Обратный след окончательно потерян.
И Анютка закричала. Закричала от страха и отчаяния... Далеко-далеко по лесу покатился тонкий, дрожащий от слез голосок перепуганного ребенка, никогда, видимо, не знавшего и не видевшего в своей жизни леса.
А лес отвечал слабым, тонким эхом, безнадежно тонувшим в темной чаще.
Среди густых кустов мелькнула серая тень. Чутье безошибочно вело какого-то зверя на крик. Все ближе и ближе шевелятся лесные кусты. Крик внезапно осекся. Анютка замерла на большой болотной кочке. В нескольких шагах от нее остановилось что-то страшное, с красной оскаленной пастью.
Принюхавшись, зверь подбирался к болотной кочке. И только когда он совсем приблизился к Анютке, можно было узнать большую собаку.
Из простого собачьего любопытства она прибежала откуда-то на крик и теперь рассматривала в упор безобидную девочку. Даже понюхала ее. Лизнула руку.
Анютка была ни жива ни мертва. Но когда собака лизнула руку и миролюбиво начала помахивать хвостом, девочка осмелела. Она потрогала пальчиками между ушей собаки. Та ничего не имела против и, видимо, удовлетворившись увиденным, отряхнулась и повернула обратно. Не спешила, семенила мелкой рысцой среди кустов, по узкой тропинке в густом ельнике, между деревьями большого соснового бора, через лесную поляну...
...Очутилась, наконец, на глухой заросшей дороге...
В конце дороги маячил одинокий лесной хутор.
Собака пошла шажком, приближаясь к родному месту, присела у плота, отделявшего двор от леса. Оглянулась. За ней спешила что было силы Анютка... Собака по привычке тявкнула, но опомнилась, открыла пасть и пошла во двор. Анютка последовала за ней.
Хутор стоял среди леса, окруженный зеленой стеной елей. Девочка остановилась посреди двора, стала оглядываться. Из-под навеса к ней вышел Прокоп — маленький, щуплый мужичонка, отряхивая с подола сорочки свежие стружки. Смотрел с любопытством на девочку. Та — на него. Молча изучали друг друга.
— Ты адкуль такая?— спросил наконец хозяин.
Вместо ответа Анютка разрыдалась, прижавшись к рукам Прокопа.
...Девочка уже за столом в хате хозяина. Жадно ест хлеб, запивая молоком.
Против нее сидят хозяин с хозяйкой. У хозяйки на руках годовалый малыш. Они внимательно и сочувственно слушают Анютку.
— ...я испугалась, соскочила и побежала-побежала в лес... Дяди и тетеньки тоже бежали, я думала — и мама бежит за мной, а мама осталась там...
Анютка снова всхлипнула, судорожно глотнув.
— Не плачь, дочка...— успокаивает хозяин.— Мамка твоя найдется, и все будет хорошо.
— Дяденька, отведите меня к поезду, где мама…
— Милая моя, поезда там давно уже нет.
— А где же он?
— Уехал, когда стрелять в него начали.
— Куда?
— Кто ж его знает. Может, назад, а может, и вперед прорвался... Теперь он далеко уже.
— А как же я маму найду?
— Поищем, может, и найдем. А пока побудешь у нас. С мальцом вот позабавишься... Будешь помогать тете.
— Я пойду к маме...— стояла на своем Анютка.
— Заблудишься в лесу, а там и волки съедят. Сама видела, какой лес кругом.
— Я боюсь леса...
— Значит, сиди пока тут. А я завтра поеду в город, где поезда ходят. Поспрошаю людей.
...Анютка лежала в чуланчике при сенях на каких-то лохмотьях. Сверху прикрыта рваной свиткой. Тут уложили ее спать.
Но девочка не спала. Она тревожно прислушивалась к лаю собаки где-то за сараями.
В доме скрипнули двери, в сенях послышались шаги. Хозяин вышел во двор, цыкнул на собаку.
Через минуту двор наполнился людьми, повозками. Приглушенный говор, скрип телег...
Анютка прильнула к щели в стене чулана... Двор освещен луной, и девочка хорошо видит, как снуют какие-то люди с короткими винтовками за плечами. Таскают с телег узлы, корзины, мешки, несут их в сарай.
Но вот на дворе все стихло.
Приехавшие зашли в хату, и оттуда до слуха Анютки доносился глухой гул веселья. За столом в хате уселась банда, громившая эшелон.
Часть узлов и корзин лежит на полу посреди хаты. Двое потрошат их, выкладывая на стол сало, колбасы, хлеб, лук, ветчину...
Загуляла лесная вольница на глухом хуторе... Слышала Анютка, как во всем доме дрожал пол от пьяного топота ног, звенели окна от гика и угарного пляса...
Любопытство взяло верх. Анютка на ощупь выбралась из чулана, прошла через сени и осторожно приоткрыла входную дверь.
— Входи, входи, не стесняйся...— первым заметил ее взлохмаченный пьяный бородач. Хозяин обернулся:
— Ты чего встала? Ить спать, неча тут зыркать!
Девочка поспешно закрыла дверь.
— Зачем прогоняешь... А может, дочке любознательно посмотреть.
— Да не дочка она вовсе... Приблудилась сегодня. С вашего поезда. Напугали вы ее там...
— Дак на кой она тебе!..— удивился бородач.— Почнут искать,— может, и к тебе след приведет, а чужой глаз тут ни к чему...
— Пущай живет. С мальцом будет гушкаться,— матке руки развяжет... А потом ходят слухи, что лишнюю землю станут отбирать. Так что четвертая душа в моей семье в самый раз. На четверых оставят больше, чем на троих... Ты вот лучше скажи: ехать мне завтра в город аль нет?— спросил Прокоп.
— Беспременно!— подтвердил бородач.— Пронюхай, большой ли отряд комиссары снарядят на нас и когда стречать его...
...Рынок в уездном городке. Подводы, подводы... Идет бойкий обмен картошки, хлеба на спички, соль, гвозди. Рынок восемнадцатого года не признавал денег.
Меж крестьянских телег пробирается грязный, оборванный, обросший бородой окопный солдат. Тащит за собой винтовку. Вместо ремня на ней веревка.
— Православные...— хрипит солдат, еле передвигая ноги,— кто купит винтовку за фунт сала с краюхой хлеба... Изнемог не емши... Пожалейте, братцы...
Винтовка для мужиков товар не ходкий, они не обращают внимания на призывы солдата. Солдат идет дальше меж телег:
— ...осточертела она мне, энта ведьма трехлинейная... за три года в окопах, навоевался, будя с меня! Купляй-те, братцы, дайте хоть раз пожрать!..
По-прежнему никто не обращает внимания на солдата. Тот уже потерял всякую надежду сбыть свой неходкий товар, направляется с базарной площади в другую сторону.
— Эй, ты!..— услыхал он чей-то осторожный голос.
Солдат устало оглянулся.
— Подь-ка сюды...— позвал его к телеге Прокоп.
Солдат неторопливо подошел.
— Ты што... всурьез хочешь загнать ее?— показал Прокоп глазами на винтовку.
— Не загоню, так брошу к чертовой матери, только жалко, вещь как-никак...
— Сколько же ты просишь?
— Да хотя бы с фунт сала да хлебушка в придачу…
Прокоп подумал, почесал в бороденке:
— Покажь...
Солдат положил винтовку перед Прокопом. Тот пощупал, потом незаметно прикрыл сеном: — Понимаешь, в лесу живу, на хуторе, волки одолевают... Хоть будет чем попугать...— Прокоп вытянул из-под сиденья полотняный мешочек, вынул из него небольшой кусок сала, полкраюхи хлеба.— Бери, в дорогу с собой прихватил, да уж бог с тобой… Подкрепись. А я домой еду.
— Далече до дому?— поинтересовался солдат,
— Порядком. А что?
— Может, подвезешь?'
— Нет уж, служивый, иди с богом, мне с тобой не по дороге.
— Ну что ж, и на том спасибо...— поблагодарил солдат, пряча сало и хлеб.
— Слышь-ка, ты, окопник,— остановил солдата Прокоп.— А меня не загребут за твою пушку?
— Кто?— спросил солдат.
— Ходит чутка по базару, будто бы отряд какой-то приехал в город, кого-то ловить собираются. Может, меня первого и сцапают, ежель найдут твою орудию?
— Да нет, хозяин, про отряд я чевой-то не слыхивал, Брехня.
— Брехня, говоришь?
— Да я весь городишко исходил, кабы что — знал бы, Езжай смело,— махнул рукой солдат и пошел своей дорогой.
Солдат обратил внимание, как по базару ходила прихрамывая женщина и у каждой телеги спрашивала — не видал ли кто маленькую девочку, когда ехал в город на рынок.
Куда же было идти Анютиной маме, как не на базар, где столько людей понаехало со всей округи! Не может быть, чтобы кто-нибудь не встретил Анютку или не слыхал о ней...
И ходила убитая горем женщина промеж телег, умоляя людей вспомнить: не слыхал ли кто, не видал ли кто?..
Из-за угла лавчонки женщину позвал солдат, Отвел ее в сторонку.
— Что с твоей дочкой?
— В лесу поезд обстреляли…
— Кто?
— А кто ж их знает. Может, бандиты. Их теперь вон сколько по лесам... Меня пулей в ногу пришибло, а она, бедняжка, соскочила и убёгла куда глазки глядят... Вот и ищу теперь...
Женщина заплакала.
— Ты, мать, обожди плакать-то...
— Может, знаешь чего про девчушку?— с надеждой спросила солдата.
— Нет, мамаша, ничего не знаю, Знаю только, кто причинил тебе горе.
— Кто?
— Бандюги.
— Земля бы их не носила!
— Вот и помоги нам, чтоб земля их не носила.
— Миленький мой, да какая же я помощница в этом деле?
— Помощь требуется небольшая. Я тебе покажу одного мужика, вон он собирается уезжать. Выдь за город и попросись подвезти. По дороге вызнай, где его хутор, К вечеру вернешься, вон в тот дом зайдешь, в ЧК,— показал солдат,— и спросишь Кондратюка. Это — я. А тебя как звать?
— Ганна.
Солдат вынул из кармана шинели небольшой узелок.
— Это, Ганна, на случай, ежель откажет подвезти. За соль он тебя на край света завезет.
— А не порешит?
— А ты не открывайся ему, кто ты и кого ищешь. Просто едешь куда глаза глядят. Кусок хлеба в деревне какой заробить. Поняла? Нашего брата, мужика, подсаживать к нему рискованно,— смекнет, пожалуй. Баба надежнее. А что касаемо твоей дочки,— возьму на заметку., Обязательно поинтересуемся..,
— Ну что ж... попробую.
...Едет телега по глухой проселочной дороге. Прокоп не торопит коня, искоса поглядывает на сидящую рядом Ганну. Та пригорюнилась, ушла в свои молчаливые думы.
— Ну, и как же теперь жить собираешься?— так себе, между прочим, интересуется Прокоп, потягивая толстую самокрутку. Ганна, видимо, рассказала ему какую-то невеселую версию своей жизни.
— Как-нибудь... Руки, ноги на месте, здоровье тоже есть. Кусок хлеба всегда заработаю... Коли будет ваша ласка, могу и вам пособить...
— Как то ись?— не понял Прокоп.
— По хозяйству... На огороде, в поле. Да и за скотом могу.
— Ты ж городская, куды тебе...
— В городе я пять лет каких. А сама из деревни.
— Вот и поезжай к себе в деревню. Чего по чужим людям шалаться?
— К чему ж я поеду? В деревне ни кола ни двора — все продано, когда в город уходила. Батька с маткой померли. Мне теперь абы-куды...
— Не требуется мне твоей помочи, милая...— процедил Прокоп после короткого раздумья.
— Дяденька, голубчик!— взмолилась Ганка, еле сдерживая слезы.— Да я только за кусок хлеба. День-другой у вас пороблю, неделю у других добрых людей. Абы душа в теле держалась!..
— День-другой, а может, и неделю какую еще могу подержать тебя. Поможешь бабе с огородом управиться. А потом видно будет...
...Впереди возникла знакомая дорога, ведущая к одинокому лесному хутору.
Усталый конь, почуяв родное пристанище, прибавил шаг. Прокоп слегка сдерживал его.
— Дом знает...
— Это ваш хутор?— поинтересовалась Ганна.
— Выходит, мой.
— Ой!..— женщина хватилась рукой за вожжу,
— Чего тебе?— не понял хозяин.
— Остановите.
Хозяин натянул вожжи и остановил коня.
— Я думала — в деревне живете, а вы вон где!..
— Ну и что?
— Боюсь я леса. В лесах, говорят, всяких людей полно. Говорят, даже убивают...
— А кому ты нужна тут?
— Не, не, дядечка, спасибо!.. Я лучше в деревню какую пойду, а на хуторе не останусь!..
— Дело твое.
Женщина слезла с телеги:
— Где тут деревенька поближе?
— Выйдешь из лесу и возьмешь вправо большаком,
— Спасибо, дядечка... Бывайте здоровы...
— Иди на здоровье,— попрощался Прокоп и тронул вожжами коня.