Тут у джинна засверкали глаза, страшно затряслись руки и он разразился рыданиями и проклятиями.
— Но мое торжество продолжалось лишь одну краткую минуту… Царь Сулейман и небесное воинство свергли меня с престола и в наказание за гордыню заточили в сосуд, бросив его в океанскую бездну. Я был обречен вечно томиться в этой постылой темнице. Но прошли века и тысячелетия. На небесах, как видно, обо мне забыли, предоставив сосуду носиться по воле волн, как ему заблагорассудится. И судьба сжалилась надо мной. Я свободен! Я могу превратиться во что захочу, я стану тобою, о мой злосчастный спаситель, а назавтра — правителем этого города и всей страны, и никто не заметит подмены… — и джинн захохотал. — А чтобы никто ни о чем не узнал, я убью тебя. Я превращу тебя в таракана и раздавлю одним ударом пятки! А став тобою, я проникну во дворец султана, я облекусь в плоть вашего повелителя. Затем соберу армию и двинусь покорять все четыре стороны света… Как жаль, что ты этого не увидишь, несчастный купец. Ты будешь мертв…
— О джинн, — подал, наконец, голос опомнившийся Синдбад. — Я не могу прийти в себя от изумления… Я не верю своим глазам… Это невозможно…
Джинн вперился в него пылающим взглядом и сказал:
— Я прочел твои мысли и знаю, что тебя удивило. Ты не можешь взять в толк, как я, такой громадный, поместился в этом ничтожном сосуде.
— Ты прав, о джинн. Именно об этом я и хотел у тебя спросить…
— То, что недоступно для смертного, с легкостью сделает самый заурядный ифрит, — сказал ибн Джалиджис.
— И все же я не поверю, пока не увижу собственными глазами, как это произошло, — сказал Синдбад.
— Ха-ха-ха-ха! — расхохотался великан. — Да если я захочу, я помещусь не то что в этой бутылке — в наперстке, в иголочном ухе, да в чем угодно!.. Ха-ха-ха-ха!
— Нет! Нет! Не могу поверить! — восклицал Синдбад. — Я читал в древних книгах, что этого не мог сделать даже сам Сулейман!
— Сулейман не мог, а я могу! — хвастливо молвил джинн. — Потому что я самый ловкий, самый хитрый, изворотливый и могущественный из всех джиннов в подлунном мире!
— И самый хвастливый, — набравшись смелости, возразил Синдбад. — Того, что не мог сделать сам Сулейман, джинну и подавно не совершить. Я человек торговый и меня не проведешь. Я знаю, что почем в этом мире.
— Ты обвиняешь меня во лжи? — заревел джинн, и от его громового голоса затряслись стены. — Я, конечно, тебя убью, но в начале докажу правоту моих слов. Перед смертью ты убедишься в моем могуществе, о Синдбад. Смотри же.
И джинн, заклубившись в воздухе черным дымом, начал засасываться в горлышко сосуда. Рука Синдбада потянулась к лежавшей неподалеку печати. Дым наполовину ушел в сосуд и вновь превратился в джинна, но теперь перед Синдбадом возвышалась лишь верхняя половина туловища; нижняя половина находилась в сосуде.
— Не верю, — твердил Синдбад. — Это невозможно. Такой большой джинн в таком маленьком кувшине ни за что не поместится!
Джинн в ярости потряс кулаками.
— Не веришь, о несчастный? — крикнул он и, снова превратившись в дым, продолжал затягиваться в горлышко.
Сжимая в руке печать, Синдбад пополз к сосуду, в который затягивались последние остатки дыма. Но эти остатки, однако, не затянулись окончательно. Дым обрел очертания уродливой головы, насаженной на горлышко сосуда. Клыкастая пасть раскрылась и проревела:
— Теперь-то ты убедился?
— Как я могу убедиться, когда твоя голова больше самого кувшина? — воскликнул Синдбад, всплеснув руками, и еще ближе подполз к сосуду.
Глаза джинна сверкнули красным огнем и уставились прямо в глаза приблизившемуся Синдбаду.
— А-а-а-а!.. — вдруг заревел джинн страшным ревом, голова затряслась, глаза налились кровью, а кувшин подпрыгнул в воздухе. — Я прочел твои мысли, о коварный! В твоей руке печать Сулеймана, которой ты хотел вновь замуровать меня в этом проклятом сосуде! Нет предела человеческому злодейству и не зря я поклялся убить того, кто освободит меня…
И дым со страшной силей повалил из горлышка, отшвырнув Синдбада к стене, и через нескодько мгновений перед Синдбадом вновь стоял джинн. Лицо его кривилось от ярости, вздымалась грудь, когтистые пальцы скрючивались и тянулись к Синдбаду.
— Превратить тебя в таракана и раздавить — это было бы величайшей милостью по отношению к тебе! — дрожащим от злости голосом сказал ибн Джалиджис. — Нет, ты не заслуживаешь такой смерти. Твоя смерть будет мучительна и ужасна! Я превращу тебя в жабу и буду медленно поджаривать на огне этого светильника. Ты будешь корчиться в жесточайших муках, и не будет для меня слаще зрелища, чем вид твоих страданий, презренный обманщик.
Тут Синдбад, переборов ужас, вскричал в последней надежде:
— Погоди, о джинн, ведь ты хотел превратиться в меня! Как же ты станешь Синдбадом, когда меня не будет? Кто сможет оценить по достоинству твое превращение в меня, как не я сам? А я очень сомневаюсь, что ты будешь похож на меня, ведь у тебя голос — как труба, а руки — как клешни. И потом, куда же ты денешь клыки?
Джинн, ни слова не ответив, закружился в воздухе дымным вихрем; минута и вихрь сузился до размеров человеческой фигуры и превратился в точную копию Синдбада — в такой же белой чалме и в полосатом халате. Перед Синдбадом стояло его зеркальное отражение. Даже лицо у двойника было такое же побледневшее и испуганное.
— Ха-ха-ха-ха! — лже-Синдбад расхохотался, и смех у него был точь-в-точь как у настоящего Синдбада. — Теперь я — Синдбад! — крикнул джинн. — Мне принадлежит твой дом, твоя жена, твои слуги, твои корабли и товары. А завтра я превращусь в султана и мне будет принадлежать весь Багдад! Ха-ха-ха-ха!..
— В меня превратиться немудрено, когда я нахожусь тут, перед тобой, — слабым голосом проговорил Синдбад. — Но как же ты превратишься в нашего досточтимого султана?
— В тот самый миг, когда увижу его — ответил джинн.
— Значит, ты не можешь превратиться в то, что никогда не видел! — воскликнул Синдбад. — А стало быть, ты не настолько могущественен, как утверждаешь. Сможешь ли ты превратиться в то, чего сейчас в комнате нет?
— Презренный червяк, — сказал джинн. — Ты говоришь смешные вещи. Смотри!
Снова заклубился вихрь, и двойник Синдбада превратился в огромного крокодила, разевающего страшную зубастую пасть.
— Убедился? — проревел крокодил голосом джинна. Очертания крокодила расплылись и клубящийся дым обрел очертания громадного тигра. Оглушительный рык заставил Синдбада вжаться в угол.
— Ты сказал, что можешь читать мысли, — стуча зубами, выдавил Синдбад.
— Да, это так! — прорычал ибн Джалиджис. — А этим свойством может похвастаться не всякий чародей!
— Значит, ты можешь превратиться и в то, что я сейчас мысленно представлю себе?
— Для меня это сущий пустяк. Я сделаю это, чтобы окончательно рассеять твои сомнения и убить тебя со спокойной душой, лишний раз показав свое могущество.
И тут тигр, близко подойдя к затрепетавшему Синдбаду, вперил в него красные глаза. Синдбад протянул ладонь и вообразил на ней маленького комарика. Тигр вновь превратился в дым, заклубившийся с пронзительным свистом. Затем дым стал стремительно сжиматься и вскоре его сгусток сделался крохотным, свист уже походил на писк, мгновение — и на ладонь Синдбада опустился комар. Глаза Синдбада загорелись от радости, он взмахнул другой ладонью и что было силы треснул ею по комару. Но — о ужас! — разжав ладони, он убедился, что коварному джинну ничего не сделалось, комар пищит, и этот писк очень походит на смех…
Синдбад облился холодным потом, закрыл глаза и, застонав, без сил опустился на ковер. Чья-то нога, обутая в сафьяновую туфлю, грубо ударила его по голове. Синдбад поднял глаза и увидел перед собой джинна Зумдада ибн Джалиджиса, принявшего облик самого Синдбада. Глаза джинна налились кровью, он весь трясся от гнева.
— О коварнейший из смертных! — проревел, обретя дар речи, ибн Джалиджис. — Даже та мучительная смерть, которую я приготовил для тебя, является слишком легким наказанием за твою наглую выходку! Ты задумал погубить меня, могущественнейшего из джиинов, словно я какая-то букашка, которую можно просто так взять и прихлопнуть ладонью, оставив от нее мокрое пятно! Ты будешь убит, но мучения твои будут долгими, очень долгими…
И двойник Синдбада, задумчиво насупив брови и заложив назад руки, заходил по комнате. Десятки самых разнообразных смертей приходили на ум мстительному джинну, но он отвергал их одну за другой, считая их слишком легкими для такого преступника, как Синдбад. Настоящий же хозяин дома лежал у стены, совершенно оцепенев от ужаса. Мысли его смешались, пересохшие губы не могли даже пошевелиться.
— А! — завопил вдруг джинн, осененный неожиданно пришедшей мыслью. — Стоило мне столько времени ломать голову, когда самая мучительная казнь для тебя, Синдбад, лежит у меня под ногами. — И с этими словами он поднял золотой сосуд, откуда его извлек Синдбад. — Вот здесь, в этой темнице, не видя солнечного света и света звезд, не слыша людских голосов, в вечном мраке и безмолвии ты будешь томиться неисчислимое количество лет.
Он выкрикнул заклинание, вскинув в сторону Синдбада руку, и Синдбад начал уменьшаться в размерах, пока не превратился в человечка ростом с палец.
— Ты не будешь нуждаться в воздухе, в еде и питье, — продолжал творить колдовство безжалостный джинн, — болезни не тронут тебя, и жить в этом кувшине ты будешь вечно, вечно, вечно… — и Синдбад почувствовал, как его против воли влечет к горлышку золотого сосуда, которое неожиданно стало таким большим, что он мог пролезть в него. Вместе с сосудом многократно увеличилась комната, a eгo зловещий двойник сделался настоящим великаном. Джинн хохотал, глядя, как коротышка Синдбад вползает в горлышко. Миг — и сосуд оказался закупоренным пробкой. Еще один миг — и сосуд, взлетев, упал в руки джинну. Он вышел с ним на балкон, под усыпанное звездами ночное небо. Внизу раскинулась панорама спящего Багдада, его сверкающие под звездами белые купола и тонкие, как иглы, минареты…
Джинн поднял сосуд над головой, выкрикнул заклинание и сосуд вдруг взвился в воздух и со скоростью пушечного ядра понесся над городом. Вслед ему летели колдовские слова ибн Джалиджиса, и скорость летящего сосуда с каждой минутой увеличивалась. Сотни городов, рек и гор пронеслись под ним. Сосуд поднялся над необозримым океаном и рухнул в самую его середину, камнем пойдя на дно. А лже-Синдбад затанцевал на балконе, засмеялся и захлопал в ладоши, призывая слуг.
— А ну-ка, несите сюда из кухни все, что там есть съестного, — приказал он. — Ваш хозяин проголодался до того, что готов проглотить целого быка!
Слуги забегали по лестницам, внося в комнату все, что осталось от вечернего ужина и что было приготовлено назавтра. Джинн набросился на еду с жадностью, и к ужасу и изумлению повара Касима за четверть часа умял большого, зажаренного целиком барана со всеми его внутренностями и костями. Блинчики, лепешки, фрукты, рис джинн поглощал стремительно, слуги едва успевали ставить перед ним все новые и новые блюда.
— О хозяин, — пролепетал вконец опешивший повар, — в доме не осталось больше ничего съестного…
Джинн подошел к окну и окинул недовольным взглядом двор.
— А это что? — спросил он, показывая на привязанного у сарая бычка. — Разве это не съестное?
— Прикажете освежевать, хозяин? — с низким поклоном спросил повар. — Бычок будет приготовлен к завтрашнему утру…
Лже-Синдбад, не ответив, вынул из-за пояса нож и спустился во двор. Одним взмахом он вспорол бычку живот и тут же отхватил громадный кус дымящегося кровавого мяса. Удовлетворенно урча, он затолкал его себе в глотку. Туда же последовали и другие куски, на которые он разрезал убитое животное. Хасим, Ахмед и Мустафа присели в отдалении на корточки и с ужасом, раскрыв рты, наблюдали за его трапезой.
— Что вытаращились? — заорал джинн и запустил в них здоровенной костью. — А ну, прочь отсюда, бездельники!
Перепуганные слуги бросились вон со двора. А лже-Синдбад, поглаживая раздувшийся живот и утирая сальные губы, направился по устланной красным ковром лестнице в женскую половину дома. Там, за дверцей, скрытой бархатной занавесью, ожидала мужа прекрасная жена Синдбада. А настоящий Синдбад был в эти минуты за тысячи, десятки тысяч километров от родного дома…
Так началось его новое путешествие. Синдбад не слышал ни свиста воздуха за стенками сосуда, ни плеска сомкнувшихся над ним вод. Лишь стенки колебались, заставляя его кататься по вогнутому полу, словно под ним была палуба корабля, терпящего бедствие в жестокий шторм. Синдбад громко кричал, плакал и клял судьбу, посылая молитвы Аллаху, но небеса оставались глухи к его мольбам. Пробка и не думала откупориваться, выпуская его на свободу…
И неведомо было ему, что его горячая молитва все же достигла престола Всевышнего. По неизреченной милости Аллаха сосуд, в который коварный джинн заточил Синдбада, был проглочен гигантским осьминогом, всплывшим с темного и неведомого, кишащего ужасающими чудовищами, морского дна. Этот осьминог уже не раз всплывал на поверхность, и его жертвами становились не только рыбацкие парусники, но и торговые корабли, плывущие к большому плодородному острову, который лежал посреди океана. К тому времени, когда осьминог проглотил сосуд с Синдбадом, на упомянутый остров уже давно не заходили корабли с материка. Опасаясь прожорливого чудовища, капитаны избегали показываться в водах, омывающих остров. Причалы портового города опустели, и его жители, всматриваясь в морской горизонт, уже много месяцев не видели ни одного паруса. Зато часто, особенно перед штормом, когда волны начинали набухать пеной и, как стадо разъяренных тигров, набрасываться на каменные дамбы, из темных вод вдруг вырастали страшные щупальцы осьминога-исполина, а затем показывалось и его круглое, глянцево блестевшее при вспышках молний туловище, ставшее могилой для сотен отважных мореходов. И жители города в ужасе бежали прочь от берега, опасаясь быть захваченными длинными змеящимися щупальцами. Осьминог, не имея достаточной добычи в море, осмелел настолько, что подплывал к городским причалам и протягивал свои многометровые щупальцы в улицы и двери домов, и то, что прилипало к его присоскам, уже не могло оторваться и уносилось в море, где тотчас попадало в пасть к чудовищу. Лишенные подвоза многих необходимых товаров, жители острова испытывали жестокую нужду. Угроза голода нависла над некогда благодатной и процветавшей землей.
Наконец царь острова призвал к себе магов и звездочетов и приказал им пустить в ход все свое волшебное искусство и избавить страну от нашествий кровожадной твари. Не один день думали и советовались мудрецы. Три недели прошло в бесплодных поисках средства, и вот старейший из мудрецов вспомнил о рукописи древних жрецов, хранившейся в заброшенной башне. Свиток с подобающими церемониями был извлечен и развернут, и в ночь, когда осьминог снова показался на горизонте, колдуны острова поднялись на крутой обрыв над морем. В то время, как подплывала ужасающая тварь, они, простирая руки и потрясая головами, выкрикивали заклинания, начертанные на древнем пергаменте. А старый мудрец, упав на колени и вонзив ногти в сухую землю, громко, в такт их крикам, начал призывать птицу Рухх.
Влекомая силой колдовства, гигантская птица стремглав одолела бескрайние просторы, отделяющие ее жилище от уединенного острова посреди океана, и вскоре в небе раздался грохот, подобный раскатам грома. Могучие крылья закрыли половину неба, отчего на остров опустилась темнота. Подданные островного царя, завидев еще одно, на этот раз небесное чудовище, в ужасе бросились из своих домов в лес, надеясь спастись под широкими кронами деревьев.
Между тем исполинский осьминог подплывал к острову, нетерпеливо хлопая пo воде щупальцами и поднимая волны. Он был голоден, за весь сегодняшний день он проглотил несколько десятков крупных и мелких рыбин и золотой сосуд с заключенным в него Синдбадом, а это было для него так мало, что он не чувствовал никакого привеса в своем необъятном желудке. Он плыл к городу, надеясь найти поживу в его домах и улицах.
Маги, собравшиеся над обрывом, продолжали творить колдовство. Повинуясь их воле, птица Рухх, тяжело взмахивая крыльями, закружила над островом и вскоре заметила невдалеке от его берегов всплывшие щупальцы и глянцевое тело чудовищной твари. Исступленно вскрикнул старый маг, указывая пальцем на птицу Рухх, и она, разразившись громовым клекотом, от которого все мудрецы попадали без чувств, сложила крылья и стремглав ринулась на страшного осьминога. Увидев ее своими торчащими над водой круглыми глазами, осьминог заревел, щупальцы его вздыбились и обрушили яростный удар на атаковавшую его птицу Рухх. Однако она увернулась и вонзила когти в его чудовищное тело. Осьминог заревел громче прежнего, испытывая боль, в то время как исполинская птица, тяжело и быстро забив крыльями, начала вытягивать из воды его гигантскую тушу. Щупальцы бессильно извивались в воздухе и норовили ударить или оплести могучую птицу, но она, крепко держа осьминога в когтях, поднялась над морем, на лету раздирая осьминожье брюхо стальным клювом и отбиваясь от его змеящихся конечностей.