— Куда это? — на высокой ноте спросила мать и подбоченилась.
Старший матрос в упор глянул на неё.
— Позабавились — и хватит! Язык, а особо руки, держи на привязи. Пошли!
Мать знала, когда нужно уступить. Она не сказала больше ни слова.
Всю семью под конвоем провели мимо будки, из которой выглядывал с любопытством и сожалением старик железнодорожник.
— Никак нас заарестовали? — озорно сказал Федька. — Во здорово!
Младший брат Карпуха оглянулся.
— Мы что — арестанты?
Матрос не ответил. Тогда Федька направил на него игрушечный пистолет:
— Говори!
— Отберу! — пригрозил матрос.
— Попробуй! — подражая крикливому голосу матери, ответил Федька и попросил по-хорошему: — Ну скажи! Что тебе жалко?
— Вы подследственные.
Карпуха недоумённо и разочарованно посмотрел на брата.
— Чего это он болтнул?
— Откуда я знаю!
Карпуха повернулся к матросу и показал ему язык.
— Сам ты п-последственный!
За железнодорожной будкой в тупичке стояла ручная дрезина.
— Полезайте! — приказал старший матрос.
Федька присвистнул от радостного удивления. Мальчишки мигом вскочили на деревянную платформу. На такой машине они ещё никогда в жизни не катались.
— Куда вы нас тащите? — спросил отец. — Разобрались бы на месте.
— Прекратить!
Вшестером было трудно уместиться на маленькой дрезине. Задержанные уселись кое-как. Матросы сбросили бушлаты и взялись за рукоятки ручного привода. Один толкнул рукоятку вниз, у другого рукоятка пошла вверх. Потом наоборот. Так качают воду ручным насосом.
Дрезина двинулась.
— Быстрей! Быстрей! — прикрикнул Федька и начал командовать: — Раз-два! Раз-два!
Матросы молчали. Дрезина доехала до стрелки, вышла на основную колею и, постепенно набирая скорость, помчалась в сторону Петрограда.
Дорога шла осенним лесом. Изредка деревья расступались. На прогалине показывались и уносились назад деревянные домишки. Многие были заколочены. На окнах и дверях чернели скрещённые доски. Эти кресты вычёркивали дом из списка жилых. Война, голод и разруха выгнали людей из родных мест.
Дрезина, преодолев небольшой подъём, ринулась вниз ещё быстрее. Чаще затарахтели колёса. Платформу стало подкидывать на стыках.
Карпуха ущипнул брата и глазами указал на бушлат. Федька взглянул и в изумлении пощёлкал языком. Из кармана торчала граната-лимонка. С каждым разом, когда дрезину подбрасывало на стыке, граната всё больше и больше высовывалась из кармана. Федька подцепил бушлат ногой и подтащил его к себе. Рука сама потянулась к гранате, и тяжёлая рубчатая лимонка очутилась в Федькиных пальцах.
— Положи назад! — раздался строгий голос матери.
Младший матрос выругался и, круто повернувшись, выхватил у Федьки гранату.
— Ух, сорванец!
Он вытер рукавом тельняшки мокрый лоб.
— Испугался? — ухмыльнулся Федька. — А ещё матрос!
Спуск кончился. Опять начался некрутой подъём. Дрезина пошла медленнее. На спине старшего матроса проступило сырое пятно.
— Давай подменю? — предложил отец.
Матрос ещё раз десять нажал на рукоятку, — видимо, раздумывал, соглашаться или нет, и наконец кивнул головой:
— Валяй.
Младший матрос краешком глаза покосился на мать. Она поняла этот взгляд.
— Не жди! Я тебе не батрачка! Взяли — ну и везите! Ещё и обратно повезёте.
— Ты нас попроси! — сказал Федька и, не дождавшись ответа, взялся за рукоятку справа от матроса.
Карпуха подошёл слева. Теперь они втроём нажимали на рычаг, а отец был напротив. Когда они выпрямлялись, отец наклонялся. Потом он стоял прямо, а они кланялись ему.
Федька улыбнулся:
— Молимся, как в церкви!
— Если до Питера, то до кровавых мозолей домолимся! — отозвался отец.
— До Рамбова, — пробурчал матрос.
В ОРАНИЕНБАУМЕ
Ораниенбаумская ЧК размещалась в каменном доме на первом этаже. Одна комната служила камерой предварительного заключения. В двух других работали сотрудники. А четвёртую, самую маленькую, занимал Василий Крутогоров — рабочий Обуховского завода. Ему поручили руководить чекистами в Ораниенбауме.
Работа была незнакомая. Сам Крутогоров считал, что он совсем не подходит к этому тонкому делу. Какой из него начальник чекистов?
Хлопот хватало. Ораниенбаум в военном отношении — место бойкое. Тут и форты близко, да и до Кронштадта рукой подать. Приходилось и дворцы охранять, и со спекулянтами и самогонщиками бороться, и главным образом — очищать от тайных врагов сухопутные и морские подступы к красному Питеру. А попробуй-ка разберись, кто друг, а кто недруг?
У Крутогорова в толстой папке всяких документов в самом низу лежала прошлогодняя ориентировка на бывшего садовника с Елагина острова Самсонова и его семью. Год назад документ изучили все работники Ораниенбаумской ЧК и знали хорошо, но теперь кое-какие детали позабылись. Лишь Крутогоров помнил, что в бумаге не было приказа арестовать Самсоновых — просили сообщить в Петроград. Вот почему Крутогоров нахмурился, выслушав доклад старшего матроса о задержании на полустанке четырёх лиц, похожих по приметам на семью Самсоновых.
— Давай их сюда! — недовольно потребовал Крутогоров.
Старший матрос потоптался на месте.
— Василий Васильевич… Если не то — не взыщи!.. Похожи очень: и четверо, и хромает он, и погорельцы… Вначале, как увидел их, я бы голову отдал — они, и всё! А потом…
— Что потом?
— Не то как-то… Баба лютует, а парень один — бесёнок настоящий! И второй — тоже хорош… Если б что — разве б они так в чека ехали? А тут — чуть не с песнями!.. Так что не взыщи, если…
— Взыщу! — прервал его Крутогоров. — За то взыщу, что память дырявая!.. Кто сказал — задержать?.. Проследить, сообщить, а ты?
Старший матрос сконфуженно потёр тугую шею.
— Видать, запамятовал…
— Ладно! — смягчился Крутогоров. — С песнями, говоришь?.. Давай сюда весельчаков этих! Личина — она всякая бывает.
Их ввели. Все четверо полукругом встали у стола. Оба матроса — сзади. Крутогоров по очереди оглядел семейство, начиная с отца.
— Любуйся, да побыстрее! — сказала мать. — Через полчаса — обратный поезд, а другой только завтра пойдёт. Ночевать тут мы не собираемся!
— Надо будет — заночуете! — ответил Крутогоров и встал, с шумом отодвинув стул.
«Кр-р-р!» — раздалось вдруг откуда-то.
Это резкое металлическое карканье заставило Крутогорова вздрогнуть. У Карпухи из-за пазухи выглядывал сердитый глаз и клюв молодого ворона.
— Это он в парке подобрал, когда вели сюда. Подбитый воронёнок, — смущённо объяснил старший матрос. — Мы уж не стали отнимать…
Крутогоров заинтересовался, потянулся пальцами к оттопыренной Карпухиной рубахе.
— Не тронь! — буркнул Федька, заслоняя младшего брата.
Крутогоров отвёл руку, произнёс неопределённо:
— Дела-а!.. Семейка!.. Глаза выклюют!
Помолчав, он неожиданно спросил у Карпухи:
— Отец-то у тебя родной?
— А что? — усмехнулся мальчишка. — Бывают двоюродные?
Молодой матрос, сдерживая смех, прижал ко рту ладонь. Старший сердито подтолкнул его локтем. Крутогорову и самому стало смешно. Он уже чувствовал, что никакие это не Самсоновы.
Он задал ещё несколько вопросов, взял у отца справку из госпиталя и приказал матросам запереть всю семью в камеру предварительного заключения.
Их повели по коридору. Каркал ворон. Федька стрелял в окна из своего пистолета. Мать бранилась вовсю. Она замолчала только тогда, когда за ними закрылась дверь и старший матрос задвинул снаружи засов.
В камере был настил, сколоченный из грубых досок, — нечто вроде нар человек на шесть. На окне — решётка. В двери — ничем не закрытое квадратное окошко.
Мать и отец присели на нары.
— Всё из-за тебя! — сказал отец. — Из-за языка твоего длинного.
— Из-за ноги твоей укороченной! — ответила мать. — Что, я не видела, как они на хромую твою пялились?.. Угораздило тебя на пулю наткнуться!
— Сразу видно — баба! — рассердился отец. — На пулю не натыкаются. Она сама тебя находит. Знал бы — я б её за версту обошёл!
— Не обошёл — вот и сиди! А на язык мой нечего кивать!
Ребята не слушали, о чём толкуют отец с матерью — обычная перепалка из тех, которые возникали часто, но всегда кончались миром. Острая и не сдержанная на язык мать была доброй и чуткой. Отец и мальчишки любили её и не обижались на колкие словечки.
Сначала ребята устроили гнездо ворону. Строительный материал был под рукой — в головах на нарах лежала солома. Из неё они сделали мягкое гнёздышко. Ворон каркал, цеплялся клювом за рубаху — не хотел покидать тёплое местечко на груди у Карпухи. А когда его всё же посадили в соломенное гнездо, он успокоился, поджал подбитую лапку и принялся чистить левое крыло, на котором виднелась запёкшаяся кровь. Карпуха накрыл гнездо кепкой и подошёл к брату, стоявшему у зарешеченного окна.
Они по очереди подтянулись на руках и выглянули во двор. Уже темнело. За окном стоял часовой с винтовкой.
— Бах! Бах-бах! — выстрелил в него Федька.
Часовой не услышал — рама за решёткой была двойная, с толстыми стёклами.
От окна мальчишки перешли к двери.
— Куда? — предостерегающе спросил отец.
— Оставь их! — вмешалась мать. — Лучше думай, где лошадь взять!
— Лошадь не придумаешь.
Мать повысила голос:
— А голова на что?
— Да я тебе говорю: хоть пять голов — лошадь не придумаешь! Это тебе не сказка.
— Как твоя — и тысячи мало!
— Своей и придумывай!
Федька заглянул в окошко, прорезанное в двери. Посмотрел налево, направо. Никого. Пусто в коридоре.
— Подсади-ка! — попросил он брата.
Карпуха был на два года младше Федьки, но братья во всём старались держаться наравне. Так уж они договорились между собой, чтоб никому не было обидно. Карпуха присел на корточки, а старший брат встал ему на плечи и, засунув руку в окошко, обшарил дверь с той стороны. Когда его пальцы нащупали засов, в коридоре послышались голоса. Федька быстро спрыгнул с Карпухи и оттащил его от двери.
В окошке появились глаза и нос молодого матроса.
— Эй, смертники! Принимайте! — сказал он.
— Сам ты смертник несчастный! — крикнула мать. — Мало я тебе всыпала?
В окошке показались две кружки с кипятком. Братья взяли их и поставили на нары. Матрос подал ещё две кружки и четыре куска хлеба.
— Гони пятый! — потребовал Федька.
— Какой пятый? — удивился матрос.
— На ворона!
Матрос спросил серьёзно:
— А на мышей не надо! Их тут полно!
— Гони, а то орать будем! — пригрозил Федька и в самом деле заорал, будто его режут.
Заорал и Карпуха. Не переставая кричать, оба брата вдобавок забарабанили в дверь руками и ногами. Матрос что-то говорил им через окошко, потом исчез и быстро вернулся с пятым куском хлеба. Мальчишки закрыли рты.
После еды мать и отец улеглись на нарах. Легли и братья. В камере стало темно. Федька сразу затих, а Карпуха ворочался с боку на бок и долго слушал, как отец с матерью обсуждали будущее житьё-бытьё. Непредвиденная и неприятная задержка мало их беспокоила. Больше всего они думали о том, как устроятся на новом месте. Они снова говорили о лошади, о хлебе, об огороде. Карпуха уснул, так и не дождавшись конца этих разговоров.
Проснулся он оттого, что Федька зажал ему рот рукой и прошептал в самое ухо:
— Карпыш!.. Проснись, Карпыш!
— Чего?
— Тихо!.. Спускайся, иди к двери!
Карпуха сполз с нар и, придерживаясь рукой за стенку, прокрался в темноте к двери. Он не знал, что задумал старший брат, но раз тот просил, — значит, нужно. Так бы поступил и Федька, если бы Карпуха придумал что-нибудь.
— Становись на карачки! — прошептал Федька. — Как тогда…
Забравшись на Карпуху, он прислушался. За дверью кто-то сладко посапывал. Откуда-то сбоку лился неяркий свет керосиновой лампы. Она освещала вытянутые ноги в матросских ботинках.
Федька просунул руку в окошко и потихонечку отодвинул железный засов. С минуту стояли братья у двери, не решаясь открыть её. Было тихо, только сопел спящий матрос да возились мыши под полом.
— Куда пойдём? — чуть шевеля губами, спросил Карпуха.
— Не знаю, — признался Федька. — Куда-нибудь… Поглядим…
— Может, разбудить папку с мамкой? Удерём вместе! — предложил Карпуха.
— А чего удирать?.. Утром накормят и сами отпустят, да ещё и довезут — мамка заставит!
— Ну, пошли?
— Пошли! — согласился Федька. — Только ты запомни: если он проснётся и сдуру стрелять начнёт — ложись на пол и не двигайся!
— Ладно.
Федька нажал на дверь плечом, и она беззвучно приоткрылась. Мальчишки выбрались в коридор. Молодой матрос спал на табуретке, прислонившись спиной к подоконнику. На стене висела лампа. Она освещала небольшой круг перед камерой предварительного заключения. А дальше в коридоре было темным-темно.
Братья на цыпочках пошли вдоль стены в ту сторону, где находилась комната Крутогоррва. Федька сделал шагов десять и неожиданно остановился. Ему показалось, что проснулся матрос. Карпуха натолкнулся на брата, и они оба оглянулись. Матрос спал. Он только подтянул под себя ноги. Мальчишки пошли дальше. Они миновали две двери. У третьей Федька снова остановился и сказал брату:
— Тут нас допрашивали.
— А где он спит? — спросил Карпуха. — Здесь или дома?
— Кто?
— Да этот… Василий… как его… Васильич…
— Он начальник. Чего ему здесь спать? На перине небось дрыхнет! Думает — всё у него в порядке, а мы…
Федька прыснул со смеху и попятился, наступив Карпухе на ногу. Попятился он потому, что дверь вдруг щёлкнула и открылась. На пороге, освещённый сзади, стоял Крутогоров.
На несколько секунд ребята и он словно замерли. Они молча смотрели на него, а он — на них. Затем Крутогоров повернул голову влево — туда, где была камера, и увидел спавшего матроса.
— Дела-а-а! — протяжно произнёс Крутогоров и, отступив в комнату, сказал мальчишкам: — Заходите!
Братья вошли. Карпуха прикрыл за собой дверь.
— Бежать собрались? — спросил Крутогоров.
— И не думали! — ответил Федька. — Просто интересно.
— Интересно?.. А я бы вот как пальнул в вас, — Крутогоров похлопал по большой деревянной колодке, висевшей у него на ремне, — было бы тогда интересно!
— А зачем палить? — спросил Карпуха.
— А со страху!
— Со страху? — переспросил Карпуха.
— А ты как думал?.. Не страшно, когда у тебя ночью за дверью кто-то шепчется?
— Трусы в Чека не работают! — сказал Федька.
— Спасибо хоть за это!.. Ну и сорванцы же вы!.. Накормили вас?
— Это разве кормёжка? — презрительно скривил губы Федька.
— Сейчас я вас пирожками угощу!
— Тогда и не спрашивай! — отрезал Федька.
В коридоре послышался какой-то шум, лязг засова, топот ног. В комнату ворвался молодой матрос. Его взволнованное лицо стало совсем растерянным, когда он увидел мальчишек. Он промычал что-то невнятное, а Крутогоров сказал ему:
— Ты, товарищ Алтуфьев, пойдёшь к коменданту и скажешь, что я приказал арестовать тебя на трое суток… Кру-у-гом!
Матрос обжёг ребят взглядом и, чётко повернувшись, вышел из комнаты.
— Не стыдно? — укоризненно произнёс Крутогоров. — Из-за вас!
— Так и надо! — рассудительно сказал Карпуха. — А если б там настоящие гады сидели?
— Тогда бы он не заснул!
Мальчишки переглянулись и засмеялись. Федька хитро прищурился.
— Выходит, ты сам признал, что мы не гады?
— Ну, признал.
— Чего ж держишь?
— Для порядка. — Крутогоров положил руку на телефон. — Утром звонок один будет, я и отпущу вас.
— А может, мы торопимся! — сказал Карпуха. — Может, нам лошадь достать надо!
— Взял бы да помог! — добавил Федька. — Ты ведь тут небось самый главный!
Ребята распалились и рассказали Крутогорову всё, о чём не раз толковали между собой отец с матерью.